Без названия. Часть вторая.

Нуриман

Хотел все оставить "как есть", но почему-то решил дописать продолжение к первому рассказу. Получается, что уже первой части. Не знаю, правильно ли будет или нет. Почти все было написано, но ... но. Все стер и написал с нуля. Меланхолия. Однако меланхолия. Накатила на меня меланхолия и ничего поделать с этим не смог. Не справился. А по тому вот продолжение. Точнее часть вторая - последняя.
Спешите кидать в меня табуреты. Сегодня я не чувствителен. Быть может завтра.

Без названия. Часть вторая.

"И чья вина, что ты один
И жизнь одна и так длинна,
И так скучна, а ты всё ждёшь,
Что ты когда-нибудь умрёшь." Воскресенье (с)

Я снова вижу себя выходящим из метро. Подземный переход и выход под крытый навес. Откуда он взялся? Когда меня призвали, его там не было. Я точно помню, что и дома, что высится громадой передо мной, тоже не было. На этом месте были развалины брошенного цементного завода. Дом, как Бастилия, нависает и давит меня своей массой. За спиной прогрохотал трамвай, и я точно знаю, что это обратный. Когда я обернусь, он тронется к выставке, а мой уже стоит на той стороне трамвайных путей. Этот маршрут пройден мною уже сотню раз. Трамвай пуст. Он ждет меня и только меня. Сколько головой не крути, я один стою на перекрестке у выхода из метро. Сколько не ходи по этому перекрестку, трамвай будет ждать меня одного. Только меня. Придется садиться. Что ж надо ехать. В конце концов, я еду домой.
Один в пустом трамвае, я еду свои пять остановок к дому. Трамвай несется как на пожар. Его качает и можно слышать, как жалобно дребезжат стекла. Каждое стекло в этом трамвае пытается вылететь из своего паза на свободу разрушения. Скоро второй год в этом чертовом трамвае больше нет пассажиров кроме меня. Я сижу в пустом трамвае и больше не хочу выходить. Весь свой сон я знаю уже наизусть, а потому лишь смотрю в окно. Грязные стекла подчеркивают всю серость грязи в нутрии. Только и на улице также серо и тоскливо. Нет ни людей, не машин. И дома и не дома. Чертов сон. Стойки поручней тоскливо скрипят разболтанными болтами. И только двери стиснули створки прохода железной хваткой приводов.
Моя остановка и мне выходить. Трамвай пуст и ждет, когда я его покину. Только я. Дом мебели. Трамвай встал. Глупо идти с последней площадке к первой двери. Я один в вагоне и точно знаю, что водителя тоже нет. Да и какая разница, ведь я еду домой.
Снова один на пустом перекрестке. Нет ни людей, не машин. Трамвай срывается с места, уходя к конечному кругу. Перейти пути и через два дома будет мой. Пустые дома смотрят на меня мертвыми глазницами окон. Ни людей, но собак, ни кошек. Даже голубей невидно. Жирные и наглые птеродактили мира исчезли в одночасье. Мертвые, высохшие на корню деревья стоят под пустыми окнами, чуть прикрывая фасада домов своими изломанными ветками.
Мой дом. Второй подъезд. Лифт сломан, да хрен с ним. Ступеньки лестничных пролетов отчего-то в пыли. Такое чувство, что по ним не ходили целый год. Вот и моя дверь. Я протягиваю руку я дверному звонку и...
Я снова вижу себя выходящим из метро. Подземный переход и выход под крытый навес. За спиной грохочет обратный трамвай. Да сколько можно? Сколько можно садиться в пустой трамвай, чтобы проехать эти треклятые пять остановок к дому?! Не может быть, чтобы в соседских домах все умерли или съехали в одночасье!! Я бегу к заветному подъезду со всех ног. Третий этаж. Звонок...
И я снова вижу себя выходящим из метро. Этого не может быть!!! Перекресток у метро пуст и меня ждет пустой трамвай домой. Надо идти. Ведь я должен вернуться домой. Должен! Я бреду к этому чертову трамваю как обреченный идет к щербатой стене на расстрел. Задняя площадка и три места в ряд снова ждут меня.
Черт, я явственно слышу шаги за спиной. Обернуться нет сил. Как тяжело сделать это простое движение. Оно дается мне болью каждого сустава. Прямо за спиной. Все же я обернулся.
Черный ворон бьет меня своим крылом по щеке. Левая скула горит от кончика глаза до самого подбородка. Я падаю на спину, пытаясь сгруппироваться, чтобы не разбить затылок о плиты трамвайных путей. На пару секунд я еще вижу ворона Одина. Он несколькими мощными взмахами поднимает себя в небо. Плит мостовой все нет, и я проваливаюсь в бездну. Это только сон, только сон. На пол пути к дну бесконечного разлома мне все же удалось заставить себя проснуться.
Коридор казармы в полумраке архангельской ночи пуст и тосклив как сон, что мучает меня с первого дня призыва. Я лежу на животе в кровати и смотрю вдоль прохода в пустой коридор спального. Чертов сон. Он то приходит, то уходит, бросая меня в забытье усталости и холода Белого моря. Иногда на пару дней, а иногда на неделю сон бросает меня, но всегда возвращается. Скоро я действительно поеду домой. Не во сне. Этот чертов сон, наверное, отпустит меня лишь дома. Домой. Чем ближе дембель, тем острее хочется домой.
Старая казарма дрожала тяжело и натужно. Ее трясло как старый жигуленок на сельском железнодорожном переезде. Должно быть, ледокол проводил очередное судно недалеко от нас. Черте что. И сон дурной и спать невозможно. Левая скула немеет как затянувшаяся рана от ножевого пореза.
Все, я поднялся и, набросив ПШ, иду умыться. Холодная вода скользит по лицу, смывая остатки сна. Горсть за горстью, горсть за горстью... Сон уходит и прячется глубже, лишь давая знать о себе остатками вялость в теле. Горсть за горстью. Хватит. Из зеркала на меня смотрит чужое, злое лицо. Бог, ты мой, неужели это я? Левая скула горит, напоминаем остатка сна. Я провожу указательным пальцем левой руки по своей щеке. Палец медленно скользит почти от самой левой брови до подбородка. Щека холодная. Можно чувствовать, что вот-вот она дернется.
Почти пять утра. Стараясь не шуметь, выхожу в коридор.
- Чего не спишь? - вяло отреагировал дежурный по отделу.
- Ледокол, мать его, - лениво отмахнулся я.
Этой ночью дежурит Сашка - Жахен, парень призванный из Ярославля. У него совсем не героическая внешности, но очень сильный характер. За какие такие провинности его прозвали Жахеным, еще в школе, он так и не сказал.
Скоро будет светать. На улице предрассветные сумерки. Плац вычищен часовым от скуки. Сероватое поле квадрата поднимают воспоминания ночного сна. Хотя неожиданный иней уже меняет серый цвет на белый. Ледяные иголки вырастают на нем как по волшебству.
С крыльца видно то, что находится за забором. Снег. Только снег, куда не посмотри. За забором нет тени и снег кажется ослепительно белым даже в размытых лучах рассвета. Белый снег. Опять подморозило. Примерно двадцать шесть градусов. Все-таки красиво зимой на севере. Красиво. Деревья, кусты, дома все одето в серебро льда. Ночной снег вперемешку со льдом прошлой оттепели буквально опутал мир. А иней скрепил эту паутину хрупкого серебра своими иглами белого безмолвия. Ветер. Когда с неба не сыплет снег, ветра нет. Нет вовсе. Вам не найти даже намека на легкий сквозняк. Иней прошлой ночи хрустит под сапогом тонким звоном битого стекла. И этот звон становится единственны звуком вокруг меня. Порой, кажется, что само время остановилось. И если не умерло совсем, то ход его замер, и я волен делать то, чем не успевал помыслить летом. Но лето прошло. Его не вернуть и не исправить того, что уже сделано. Нетронутое полотно снега лежит передо мной белым листом бумаги, на которой все можно переписать и начать жить заново. С чистого листа. Ночь расстаралась на славу, нет ни одной черной точки вокруг меня. И мои следы на плацу ложатся первой строкой.
Три месяца. Осталось всего три месяца, и я буду дома. Это моя последняя зима на севере. Три месяца на острове в окружении белого безмолвия должны были стать ссылкой. Кто мог гнать три месяца назад, что ссылка приобретет иной смысл.
- Как погода, как природа? - Сашка осмотрел меня по возвращению в казарму.
- Статично, - сон слетел с меня в первые же минуты после выхода на замерзший плац.
- Жень, за хлебом не сходишь?
- С кем?
- Слон еще вечером сказал, что пойдет только с тобой.
- Ну, если Слон так сказал, то пойду обязательно.
Чего вдруг? Хотя минут через пятнадцать узнаю точно. Несуществующий шрам от кончика глаза до подбородка вновь напоминает о себе.
Одной из особенностей островной жизни было то, что пару раз в неделю с отдела отправляли в гражданскую пекарню гонцов за хлебом. На этот случай была официальная договоренность с этой самой пекарней. Уходить приходилось рано утром, чтобы к первой выпечке успеть дойти. Основная причина была в расстоянии. Километра три по снегу на своих двоих до пекарни и назад столько же.
Пройтись до пекарни и назад? А почему бы и нет? Хоть какое разнообразие будит в этом морозном заточении.
Привычки. Что делают с нами наши привычки? Уже одевшись, в простой выход в пекарню, подпрыгиваю на месте несколько раз, проверяя, не звенит ли что в карманах. Слон смотрит на меня мрачно и не одобрительно.
- Пошли, - буркнув, он протягивает мне второй вещмешок.
- Потопали.
На улице стало заметно светлее. Часовой выпускает нас и долго смотрит в след, стоя в проеме калитки. Привычки. Мы настолько привыкли друг к другу, что почти перестали произносить обычных бытовых фраз, из разряда здравствуй или прощай. Так молча и идем по присыпанной снегом дороге до самой опушки. Дорога поворачивает к поселку и нас уже невидно. Вот мы и одни между лесом и Северной Двиной. Дорога плавной дугой коснется маймаксанской протоки и выведет нас к поселку.
- Жень. Я вчера был в отряде со старшиной, - тяжело вздохнув начал разговор мой спутник.
- Я знаю.
- Так о тебе вспоминали.
- Кто именно?
- Ну, - Валера чуть замялся с ответом, - Твое начальство.
- И что?
- Они ждут, что ты попросишься назад на большую землю, в отряд.
- И что ты им сказал на это?
- Ну,- Валера-Слон опять медлил с ответом, - Сказал, что не знаю. Ну, мол ты передо мной не отчитываешься.
- Не попрошусь.
- Я знаю, - опять он медлил с ответом, что было не свойственно, - Только тебе через неделю придется сказать это самому.
- Этого я тоже делать не стану.
- Жень, ты не кипятись. На следующей неделе приезжает проверка из отряда. Все закончилось. Зиме конец. Через неделю расформируют сборы и усиление с острова снимут. Тебе надо только попросится назад в четвертый отдел.
- Валера, - теперь начал медлить с ответом и я, - Так или иначе меня вернут на материк. Усиление было изначально временной мерой. Нас вернут туда, откуда прислали. Сборы закончатся в срок и позже распустят учебку. На острове снова будет полный комплект и ...
Настроение начало падать.
- Валера, почти, все что произойдет в ближайшие четыре месяца можно просчитать до нескольких дней и пары ключевых фраз. Скучно.
Действительно было скучно.
- Жень, но ...
- Забей.
Мы больше не говорили до самой пекарни.
Пекари встретили нас тепло и радушно. Свежий хлебный дух приятно щекотан ноздри. Тепло печей согревало по-домашнему. Традиционный крепкий чай с мятой и булками в конторке технолога от чего-то не улучшил настроение. Обмен записки нашего старшины на расписку пекарей. И вот мы укладываем почти двухдневный запас хлеба по своим рюкзакам.
Валера всегда это священнодействие производил сам. Он не доверял эту операцию даже очень близким друзьям. В том была какая-то часть его души или отношения к жизни. Каждую буханку он пеленал в свежие холстины как младенца с нежность и заботливым усердием. Наверное, именно за это его чаще других и посылали в пекарню. Со стороны это казалось трогательно. Особенно для тех, кто не знал, что у парня дан по кието-сенкай.
Путь назад на южный мыс острова будет чуть длиннее. Груз хлеба и ответственности не позволяет нам идти назад неосторожно. От пекарни до последней остановки мы прошли его молча.
Последний поворот к отделу отмечен огромным валуном. Должно быть он лежит здесь со времен ледникового периода. На берегу реки это самый заметный ориентир. Сейчас он лежит за нашими спинами как третий собеседник, а мы беспечно смотрим на последний отрезок пути. Валера остановился что бы перекурить. Я не возражал, хотя сам не курю и отношусь к таким перекурам отрицательно. Однако зима и снег вокруг нас позволяет поступиться одним из правил жизни на границе, хотя до самого рубежа еще тысяча сто тринадцать километров.
Валера мялся в нерешительности и снова косился на меня своим мрачновато оценивающим взглядом.
- Ответь на прямую, почему не станешь просить о возращении назад?
- Я все еще числюсь за четвертым отделом, а это значит, что в любом случаи меня вернут назад. Если они хотели оставить меня здесь до самого дембеля, то давно переписали бы в ваш отдел. Еще в декабре. Скоро февраль закончится, я все еще командировочным числюсь.
- Могут еще и переписать.
- Меня прислали сюда в наказание. Это значить, что должны и вернуть назад в воспитательных целях оставшихся. Иначе эта командировка становится мартышкиным трудом. Да и скоро домой. Меня проще уволить, чем продолжать воспитывать.
Валера снова смерил меня своим мрачным, одобрительным взглядом.
- Злой ты.
- Ага.
Валера отбросил хабарик далеко в сугроб.
- Правду говорят, что ты можешь предсказывать беду?
- Врут, - несуществующая отметина вспыхнула тонкой линией льды он левой брови до подбородка, - Я чувствую беду и только.
- У тебя с головой то все в порядке? - Валера хмыкнул. - Скажи еще, что ты можешь почувствовать приход смерти?
- Могу.
- И где наша смерть?
- Она всегда будет сзади за левым плечом.
Еще школьником, где-то прочел выражение - испытал чувство того, что кто то прошел по моей еще не вырытой могиле. Нет слов описать тот огненный обруч, что в одно мгновение охватил затылок и сделал звуки окружающего мира далекими и гулкими. Холод севера коснулся спины и пробежал каплей пота вдоль позвоночника. Так вот именно это внезапное чувство и заставило обернуться и меня и моего спутника.
В пяти метрах за нами стоял полярный волк.
Здоровенный полярный волк. Почти белый. Похоже, что он вышел на остров со стороны маймаксанского болота. Мощный, размером с хорошего ротвейлера, волк осматривал меня с напарником, оценивая шансы на успех. Можете представить себе эту картину? В ватнике, с полным рюкзаком на спине, по щиколотку в снегу на узкой тропинке и без оружия. Перочинный нож в кармане брюк ПШ вот все, что было у нас на двоих. И даже до нее еще надо было добраться. На мой взгляд, собачника, волку было примерно три - пять лет. Шикарная шерсть, окраса соль с перцем, очень красивый длинный остевой волос со стальным переливом. Иней от ровного дыхания только чуть припорошил волчью морду. И глаза зверя ...
Глаза зверя печальные и бездонные. В них нет предела. И печаль не пронзительная как у брошенной дворняжки на пригородном полустанке. Взгляд желто-зеленых глаз монотонен и глубок как океанский разлом. В кокой-то миг, я успел испугаться, что утону в глазах зверя. Как же он красив, в своей тоске одиночества. Глаза зверя. Их надо видеть. Описать взгляд волка одиночки почти нереально. Все прочие мысли пропали в этой бездне печали.
Волк потянул морозный воздух верхним чутьем хищника. Зверь осмотрелся вокруг. Лишь когда волк, вторично потянув верхним чутьем воздух, развернулся и ушел за валун, я осознал, что стоял, быть может, в пяти метрах от своей смерти.
То, что нас было двое или то, что мы обернулись, что на самом деле остановило этого волка можно только гадать. На том и конец истории. Только после этой встречи, я перестал шутить на тему смерти и беды.

Relax

Прикольно 😊 Жень, а кинь пожалуйста линк на первую часть истории.

Нуриман

Лови -
http://guns.allzip.org/topic/15/102029.html

Relax

Спасибо 😛

shatun

Здорово!!!