Что вы думаете об этом?

«http://www.gazeta.ru/i/t.gif»
'Нами управляет мафия'
«http://www.gazeta.ru/i/t.gif»

«http://www.gazeta.ru/i/b.gif»
Текст: Записала Марина Соколовская Фото: kp.ru
«http://www.gazeta.ru/i/b.gif»

Депутат Думы Сергей Шашурин в интервью 'Газете.Ru' рассказал всю правду о коррупции в России. Теперь тему коррупции в нашей стране можно закрыть.
«http://www.gazeta.ru/ir/t.gif»
Публикуется впервые и без сокращений.

21 НОЯБРЯ 10:11

[This message has been edited by Винторез (edited 22-11-2002).]

По существу заданного Вами вопроса могу сообщить следующее.
Я с вышеназванными лицами лично незнаком и никогда не встречался.
Моё личное мнение ,что данная публикация кому-нибудь выгодна .
Кому не знаю .

Написано мною собственноручно.
22 ноября 2002 г. Подпись.

Мне тоже так показалось!

А что Вы думаете об этом ?

😛
"...Человек, в котором нетерпимость дошла до каления. фанатизма, подобно ревнивцу, всюду видит лишь одно, лишь измену, лишь предательство, лишь нарушение верности единому, он подозрителен и мнителен, всюду открывает заговоры против излюбленной идеи, против предмета своей веры и любви. Человека фанатически нетерпимого, как и ревнивца, очень трудно вернуть к реальностям. Фанатик, одержимый манией преследования, видит вокруг козни диавола, но он всегда сам преследует, пытает и казнит. Человек, одержимый манией преследования, который чувствует себя окруженным врагами, -- очень опасное существо, он всегда делается гонителем, он-то и преследует, а не его преследуют.

Фанатики, совершающие величайшие злодения, насилия и жестокости, всегда чувствуют себя окруженными опасностями, всегда испытывают страх. Человек всегда совершает насилия из страха. Аффект страха глубоко связан с фанатизмом и нетерпимостью. Излечение от страха и было бы излечением от фанатизма и нетерпимости. Фанатику диавол всегда кажется страшным и сильным, он верит в него более, чем в Бога. Фанатизм имеет религиозные истоки, но он легко переходит на сферу национальную и политическую. Национальный или политический фанатик также верит в диавола и его козни, хотя бы религиозная категория диавола была ему совершенно чужда. Против сил диавола всегда создается инквизиция или комитет общественного спасения, всесильная тайная полиция, чека. Эти страшные учреждения всегда создавались страхом диавола. Но диавол всегда оказывался сильнее, он проникал в эти учреждения и руководил ими.

Нет ничего страшнее страха. Духовное излечение от страха нужнее всего человеку. Нетерпимый фанатик совершает насилие, отлучает, сажает в тюрьмы и казнит, но он, в сущности, слабый, а не сильный, он подавлен страхом и сознание его страшно сужено, он меньше верит в Бога, чем терпимый. В известном смысле можно было бы сказать, что фанатическая вера есть слабость веры, безверие. Это вера отрицательная. Архимандрит Фотий эпохи Александра I верил главным образом в диавола и антихриста. Сила Бога представлялась ему ничтожной по сравнению с силой диавола. Инквизиция так же мало верит в силу христианской истины, как гепеу мало верит в силу коммунистической истины. Фанатическая нетерпимость есть всегда глубокое неверие в человека, в образ Божий в человеке, неверие в силу истины, т. е., в конце концов, неверие в Бога. Ленин так же не верил в человека и в силу истины, как и Победоносцев: они одной расы. Человек, допустивший себя до одержимости идеей мировой опасности и мирового заговора масонов, евреев, иезуитов, большевиков или оккультного общества убийц, -- перестает верить в Божью силу, в силу истины и полагается лишь на собственные насилия, жестокости и убийства. Такой человек есть, в сущности, предмет психопатологии и психоанализа.

Маниакальная идея, внушенная страхом, и есть самая большая опасность. Сейчас фанатизм, пафос общеобязательной ортодоксальной истины обнаруживают себя в фашизме, в коммунизме, в крайних формах религиозного догматизма и традиционализма. Фанатизм всегда делит мир и человечество на две части, на два враждебных лагеря. Это есть военное деление. Фанатизм не допускает сосуществования разных идей и миросозерцаний. Существует только враг. Силы враждебные унифицируются, представляются единым врагом. Это совершенно подобно тому, как если бы человек производил деление не на я и множество других я, а на я и не-я, причем не-я представлял себе единым существом. Это страшное упрощение облегчает борьбу.

Для коммунистов есть сейчас только один враг в мире -- фашизм. Всякий противник коммунизма тем самым уже фашист. И наоборот. Для фашистов всякий противник фашизма тем самым уже коммунист. При этом количество фашистов и коммунистов в мире непомерно возрастает. Люди из вражды к коммунизму становятся на сторону фашизма и из вражды к фашизму -- на сторону коммунизма. Объединение происходит по отношению к диаволу, который есть другая половина мира. Вам предлагают нелепый выбор между фашизмом и коммунизмом. Непонятно, почему я должен выбирать между двумя силами, которые одинаково отрицают достоинство человеческой личности и свободу духа, одинаково практикуют ложь и насилие как способы борьбы. Ясно, что я должен стать на сторону какой-то третьей силы: так и делает во Франции течение, связанное с "Esprit" и "La Fleche", одинаково враждебное капитализму, фашизму и коммунизму. Фанатическая нетерпимость всегда ставит перед ложным выбором и производит ложное деление. Но интересно, что пафос фанатической нетерпимости в наше время есть результат не страстной веры и убежденности, а искусственного взвинчивания, часто стилизация и есть порождение коллективных внушений и демагогий. Есть, конечно, отдельные коммунисты и фашисты, верующие и убежденные до фанатизма, особенно среди русских коммунистов и немецких наци, менее среди итальянских фашистов, более скептических и подчиненных расчетливой политике. Но у коммунистической и фашистской массы никаких твердых и продуманных верований и убеждений нет. Эта масса стилизуется под фанатизм вследствие внушения и подражания, а часто и интереса.

Современный пафос нетерпимости очень отличается от средневекового; тогда действительно была глубокая вера. Средний человек нашего времени идей не имеет, он имеет инстинкты и аффекты. Нетерпимость его вызвана условиями войны и жаждой порядка. Он знает лишь истину, полезную для организации. Двучленное деление мира, вызванное требованиями войны, имеет свои неотвратимые последствия. Наша элоха не знает критики и идейного спора и не знает борьбы идей. Она знает лишь обличения, отлучения и кары. Инакомыслящий рассматривается как преступник. С преступником не спорят. В сущности, нет больше идейных врагов, есть лишь враги военные, принадлежащие к враждебным державам. Спор есть терпимость, самый свирепый спорщик -- терпимый человек, он допускает сосуществование иных идей, чем его идеи, он думает, что от столкновения идей может лучше раскрыться истина. Но сейчас в мире никакой идейной борьбы не происходит, происходит борьба интересов и кулаков. Коммунисты, фашисты, фанатики "ортодоксального" Православия, Католичества или Протестантизма ни с какими идеями не спорят, они отбрасывают противника в противоположный лагерь, на который наставляются пулеметы.

Пафос ортодоксальной доктрины, которая оказывается полезной для борьбы и для организации, ведет к полной потери интереса к мысли и к идеям, к познанию, к интеллектуальной культуре, и сравнение с средневековьем очень неблагоприятно для нашего времени. Никакого идейного творчества при этом не обнаруживается. В этом отношении наша нетерпимая эпоха поразительно бездарна и убога, в ней творческая мысль замирает, она паразитарно питается предшествующими эпохами. Мыслители наиболее влиятельные в современной Европе, -- как Маркс, Ницше, Киркегардт, -- принадлежат тому ХIХ веку, против которого сейчас происходит реакция. Единственная область, в которой обнаруживается головокружительное творчество, есть область технических открытий. Мы живем под знаком социальности, и в этой области происходит много положительного, но никаких социальных идей, социальных теорий сейчас не создается, все они принадлежат ХIХ веку. Марксизм, прудонизм, синдикализм, даже расизм, -- все порождение мысли ХIХ века. Главное преимущество нынешнего века в том, что он более обращен к реальностям, разоблачает реальности. Но, разоблачая старые идолы, новый век создает новые идолы.

Для фанатика не существует многообразного мира. Это человек, одержимый одним. У него беспощадное и злое отношение ко всему и всем кроме одного. Психологически фанатизм связан с идеей спасения или гибели. Именно эта идея фанатизирует душу. Есть единое, которое спасает, все остальное губит. Поэтому нужно целиком отдаться этому единому и беспощадно истреблять все остальное, весь множественный мир, грозящий погибелью. С гибелью, связанной с множественным миром, связан и аффект страха, который всегда есть в подпочве фанатизма.

Инквизиторы бывали совершенно убеждены, что совершаемые ими жестокости, пытки, сжигания на кострах и прочее есть проявление человеколюбия. Они боролись против гибели за спасение, охраняли души от соблазна ересей, грозивших гибелью. Лучше причинить краткие страдания в земной жизни, чем гибель для многих в вечности. Торквемада был бескорыстный, отрешенный человек, он ничего не желал для себя, он весь отдавался своей идее, своей вере; истязая людей, он служил своему Богу, он все делал исключительно во славу Божью, в нем была даже мягкость, он ни к кому не испытывал злобы и вражды, он был в своем роде "хороший" человек. Я убежден, что таким же "хорошим" человеком, убежденным верующим, бескорыстным, был и Дзержинский, который ведь в молодости был страстно верующим католиком и хотел стать монахом. Это интересная психологическая проблема.

Верующий, бескорыстный, идейный человек может быть изувером, совершать величайшие жестокости. Отдать себя без остатка Богу или идее, заменяющей Бога, минуя человека, превратить человека в средство и орудие для славы Божьей или для реализации идеи значит стать фанатиком -- изувером и даже извергом. Именно Евангелие открыло людям, что нельзя строить своего отношения к Богу без отношения к человеку. Если фарисеи ставили субботу выше человека и были обличаемы Христом, то и всякий человек, который поставил отвлеченную идею выше человека, исповедует религию субботы, отвергнутую Христом. При этом все равно, будет ли это идея церковной ортодоксии, государственности и национализма или идея революции и социализма.

Человек, помешанный на отыскании и обличении ересей, на отлучении и преследовании еретиков, есть человек давно обличенный и осужденный Христом, хотя он этого не замечает. Патологическая ненависть к ереси есть одержимость "идеей", которая поставлена выше человека. Но все ортодоксальные доктрины мира есть ничто по сравнению с последним из людей и его судьбой. Человек есть образ и подобие Божье. Всякая же система идей есть порождение человеческой мысли или безмыслия. Человек не спасается и не гибнет от того, что придерживается какой-либо системы идей. Единственная настоящая ересь есть ересь жизни.

Обличители и гонители ересей как раз и бывали еретиками жизни, еретиками в отношении к живому человеку, к милосердию и любви. Все инквизиторы были еретиками жизни, они были изменниками жизненному догмату о человеке. Кирилл Александрийский был более еретиком жизни, чем обличаемые им еретики. За обличениями еретиков всегда скрыта греховная похоть власти, воля к могуществу.

Патологическая одержимость идеей спасения и гибели, от которой следовало бы лечиться, может быть перенесена и на социальную сферу. Тогда эта паническая идея порождает революционный фанатизм и создает политические инквизиционные учреждения. Нетерпимость и инквизиция оправдываются грозящей социальной гибелью. Так, московские процессы коммунистов очень напоминают процессы ведьм. И здесь и там обвиняемые сознаются в преступных сношениях с диаволом. Человеческая психика мало меняется. В сущности, фанатизм всегда носит социальный характер. Человек не может быть фанатиком, когда он поставлен перед Богом, он делается фанатиком лишь когда он поставлен перед другими людьми.

Фанатик всегда нуждается во враге, всегда должен кого-либо казнить. Ортодоксальные догматические формулы образованы не по отношению к Богу, а по отношению к другим людям, они образовались потому, что возникли еретические мнения. Фанатизм всегда означает социальное принуждение. Или он может принимать формы самосжигания, -- как, например, в крайних течениях русского раскола, но и в этом случае он тоже означает социальное принуждение с обратным знаком. Фанатизм крайней ортодоксии в религии носит сектантский характер. Чувство удовлетворения от принадлежности к кругу избранных есть сектантское чувство. Фанатизм очень накаляет волю и организовывает для борьбы, для причинения мучений и для перенесения мучений. У самого мягкого, кроткого фанатика, сознающего себя человеколюбцем, заботящимся о спасении душ и обществ, есть элемент садизма. Фанатизм всегда связан с явлением мучительства. Идеологически фанатизм всегда есть исступление ортодоксии.

Категория ортодоксии, противополагаемой ереси, применяется сейчас к типам мышления, ничего общего не имеющего с религией, -- например, к марксизму; но она религиозного происхождения. Хотя она религиозного происхождения, но все же есть прежде всего явление социальное и означает господство коллектива над личностью. Ортодоксия есть умственная организация коллектива и означает экстерриоризацию сознания и совести. Ортодоксия утверждает себя в противоположности ереси. Еретик есть человек, мыслящий не в согласии с умственной организацией коллектива. Люди, почитающие себя ортодоксальными по преимуществу и обличающие еретиков, т.е. инакомыслящих, любят говорить, что они защищают истину и истину ставят выше свободы. Это есть самое большое заблуждение и самообольщение ортодоксов.

Пафос ортодоксии, питающий фанатизм, ничего общего не имеет с пафосом истины, он как раз ему противоположен. Ортодоксия образуется вокруг темы спасения и гибели, ортодоксы сами испуганы и пугают других. Истина же не знает страха. Именно хранители ортодоксии более всего искажали истину и боялись ее. Хранители религиозной ортодоксии искажали историю. Хранители марксистской или расистской ортодоксии также искажают историю. Эти люди всегда создают злостные легенды о враждебной им силе. Истина подменяется пользой, интересами организованного порядка.

Человек, фанатизированный какой-либо идеей как единоспасающей, не может искать истины. Искание истины предполагает свободу. Истины нет вне свободы, истина дается лишь свободе. Вне свободы есть лишь польза, а не истина, лишь интересы власти. Фанатик какой-либо ортодоксии ищет власти, а не истины. Истина не дана готовой и не воспринимается пассивно человеком, она есть бесконечное задание. Истина не падает сверху на человека, как какая-то вещь. И откровение истины нельзя понимать наивно-реалистически. Истина есть также путь и жизнь, духовная жизнь человека. Духовная же жизнь есть свобода и ее нет вне свободы.

Фанатики ортодоксии, в сущности, не знают истины, ибо не знают свободы, не знают духовной жизни. Фанатики ортодоксии думают, что они люди смиренные, ибо послушны истине церковной, и обвиняют других в гордости. Но это страшное заблуждение и самообольщение. Пусть в Церкви заключается полнота истины. Но почему ортодокс воображает, что именно он обладает этой истиной Церкви, именно он ее знает? Почему именно ему дан этот дар окончательного различения церковной истины от ереси, почему именно он оказывается этим избранником? Это есть гордость и самомнение, и нет более гордых и самомнящих людей, чем хранители ортодоксии. Они отождествляют себя с церковной истиной. Существует ортодоксальная церковная истина. Но вот, может быть, ты, фанатик ортодоксии, ее не знаешь, ты знаешь лишь осколки ее вследствие своей ограниченности, сердечной окаменелости, своей нечуткости, своей приверженности форме и закону, отсутствию даровитости и благостности.

Человек, допустивший себя до фанатической одержимости, никогда не предполагает такой возможности о себе. Он, конечно, готов признавать себя грешником, ио никогда не признает себя находящимся в заблуждении, в самообмане, в самодовольстве. Поэтому он считает возможным при всей своей грешности пытать и гнать других. Фанатик сознает себя верующим. Но, может быть, вера его не имеет никакого отношения к истине. Истина есть прежде всего выход из себя, фанатик же выйти из себя не может. Он выходит из себя только в злобе против других, но это не есть выход к другим и другому.

Фанатик -- эгоцентрик. Вера фанатика, его беззаветная и бескорыстная преданность идее нисколько не помогает ему преодолеть эгоцентризм. Аскеза фанатика (а фанатики часто бывают аскетами) нисколько не побеждает поглощенности собой, нисколько не обращает его к реальностям. Фанатик какой-либо ортодоксии отождествляет свою идею, свою истину с собой. Он и есть эта идея, эта истина. Ортодоксия -- это он. В конце концов это всегда оказывается единственным критерием ортодоксии.

Фанатик ортодоксии может быть крайним приверженцем принципа авторитета. Но он всегда незаметно отождествляет авторитет с собою и никакому несогласному с ним авторитету никогда не подчинится. Склонность к авторитету в нашу эпоху носит именно такой характер. Авторитарно настроенная молодежь никаких авторитетов над собой не признает, она себя сознает носительницей авторитета. Ультраправославно настроенная молодежь, которая не любит свободы и обличает ереси, себя почитает носительницей Православия. Это есть пример того, насколько идея авторитета противоречива и несостоятельна. Авторитет на практике никогда не стесняет его фанатических приверженцев, он стесняет других, их противников и насилует их. В сущности, никто никогда не подчинялся авторитету, если считал его несогласным с его пониманием истины. Исповедание какой-либо крайней ортодоксии, какой-либо тоталитарной системы всегда означает желание принадлежать к кругу избранных, носителей истинного учения. Это льстит гордости и самомнению людей. По сравнению с этим свободолюбие означает скромность.

Очень приятно и лестно почитать себя единственным знающим, что такое истинное Православие или истинный марксизм-ленинизм (психология та же). Робеспьер беззаветно любил республиканскую добродетель, он был самый добродетельный человек в революционной Франции и даже единственный добродетельный. Он отождествил себя с республиканской добродетелью, с идеей революции. Это был законченный тип эгоцентрика. Вот это помешательство на добродетели, это отождествление себя с ней и было в нем самое отвратительное. Порочный Дантон был в тысячу раз лучше и человечнее.

Эгоцентризм фанатика какой-либо идеи, какого-либо учения выражается в том, что он не видит человеческой личности, невнимателен к личному человеческому пути, он не может установить никакого отношения к миру личностей, к живому, конкретному человеческому миру. Фанатик знает лишь идею, но не знает человека, не знает человека и тогда, когда борется за идею человека. Но он не воспринимает и мира идей иных, чем его собственные, неспособен войти в общение идей. Он обыкновенно ничего не понимает и не может понять; именно эгоцентризм лишает его способности понимания. Он совсем не хочет убедить в истинности чего-либо, он совсем не интересуется истиной. Интерес к истине выводит из замкнутого круга эгоцентризма. Эгоцентризм совсем не то же самое, что эгоизм.

Эгоист в житейском смысле слова все же может выйти из себя, обратить внимание на других людей, заинтересоваться миром чужих идей. Но фанатик-эгоцентрик, бескорыстный, аскетический, беззаветно преданный какой-либо идее, -- совсем не может, идея центрирует его на самом себе. Для нашей смутной эпохи характерны не только вспышки фанатизма, но и стилизация фанатизма. Современные люди совсем не так фанатичны и совсем не так привержены ортодоксальным учениям, как это может казаться. Они хотят казаться фанатиками, имитируют фанатизм, произносят слова фанатиков, делают насилующие жесты фанатиков. Но слишком часто это лишь прикрывает внутреннюю пустоту. Имитация и стилизация фанатизма есть лишь один из способов заполнения пустоты. Это означает также творческое бессилие, неспособность на мысли. Претендующие на знание ортодоксальной истины накодятся в состоянии безмыслия. Любовь к мысли, к познанию есть также любовь к критике, к диалогическому развитию, любовь к чужой мысли, а не только к своей.

Фанатической нетерпимости противополагают терпимость..."
Н. Бердяев.

2Добрый человек:
Все верно!

2Добрый человек.
В общем-то с Вами согласен,только считаю нужным добавить от себя в Ваш список"нетерпимых"организаций некоторые направления фундаментального исламизма и ряд движений ультраортодоксального иудаизма.
Вообще ИМХО мне лично очень трудно более полно высказать своё отношение к данной проблеме.
Спасибо Вам большое.
С уважением Al17.

2Добрый человек.
Н.А.Бердяев и Церковь.

Николай Александрович Бердяев имеет многие заслуги перед русской религиозной философией, перед русской культурой, перед Россией. Теперь уже вряд ли кто-нибудь станет отрицать русскую религиозную философию, православную по своей направленности, как уникальное явление во всей истории философской мысли, хотя попытки такие предпринимаются время от времени. (Об этом свидетельствует дискуссия в "Вопросах философии" ?10 за 1994 год). При всех различиях русских философов в подходах к тем или иным вопросам существовал круг проблем, которые получили религиозное осмысление и разрешение только в русской философии. Крупнейший исследователь и специалист по творчеству Ивана Ильина Н.П.Полторацкий в работе "Русская религиозная философия" ("Вопросы философии" ?2, 1992) дает впечатляющий перечень таких проблем и пишет, что все русские философы исходили из того, что "православие означает иное восприятие и понимание христианства, нежели католичество и протестантизм, а потому на основе его, в свете его может быть найден новый подход к основным вопросам культуры и жизни, построено новое мировоззрение". (1) Думается, что основополагающая мировоззренческая общность русских философов - религиозный идеализм, Православие - должны быть всегда подчеркиваемы, иначе пропадет то общее, что соединяет, например, таких разных мыслителей, как Бердяев и Ильин или же Булгаков и Н.Лосский, и мы рискуем потерять сам феномен - русскую религиозную философию. Кант, Гегель, Фихте тоже далеко не единомышленники, однако никто не рискнет отрицать их принадлежности к общей философской традиции - немецкому классическому идеализму. Конечно, этим подчеркиванием не снимается вопрос о том, насколько полно философия того или иного русского мыслителя вписывается в православно-церковную традицию, отвечает догматическим требованиям православного мировоззрения. Тут картина может быть пестрая, могут быть и градации. Если И.Ильин с этой точки зрения может почитаться ортодоксальным и ясным, то протоиерей С.Булгаков и священник П.Флоренский вызывают многие обоснованные нарекания и своей явно еретической софиологией навлекли на себя справедливый суд Церкви, хотя бесспорны их заслуги в других областях философствования, не связанные с догматическими дерзаниями. Вспомним Оригена, которого Церковь осудила за еретические воззрения на V Вселенском Соборе, но некоторые произведения которого, свободные от искажений, использовались святыми отцами в древности, цитируются и ныне в курсах догматического богословия. Русские философы были сильны, когда они оставались на почве религиозной философии, когда же они пытались творить в области догматики, собственно богословия, то тут, как правило, случались срывы; исключением здесь, вероятно, был только А.С.Хомяков, имевший дар верного понимания духа Церкви и сам живший церковно. Следует помнить, что догматы православной веры, являясь выражением и оградой Истины, выработанные соборным разумом Церкви, не могут быть ни отменены, ни изменены никем и никогда, и громкие имена здесь ничего не значат. Предметом нашего рассмотрения является наименее удачная, на наш взгляд, часть философского творчества Н.Бердяева: его понимание сущности Церкви, Ее миссии. Следует сразу сказать, что сам Николай Александрович оставался в личной жизни человеком хотя и не глубоко, но церковным: он молился, исповедывался и причащался, скончался православным и был похоронен по православному обряду. "Святыня православия, - писал он уже на закате своей жизни, - оставалась для меня всегда незыблемой и нетронутой, и я никогда не порывал с ней духовной связи". (2) В философской автобиографии он пишет: "...Я не терял связи с Православной Церковью, хотя конфессиональное самоутверждение и исключительность мне всегда были чужды и противны". (3) В другом месте он говорит: "В наши дни гонений против христианства в России более чем когда-либо нужно утверждать святыню Православной Церкви". (4) Однако отношение Бердяева к Церкви было глубоко противоречивым. Для понимания причин этой противоречивости важно его указание в автобиографии, что он не имел подлинного религиозного воспитания, поскольку рос в индифферентной в религиозном отношении семье. Ему не привили любовь к службе, к церковно-славянскому языку. "Я не помню в своем детстве ортодоксальных религиозных верований, к которым я мог бы вернуться... Более всего меня всегда отталкивала всякая родовая религиозность", - пишет он в автобиографии. (5) "Особенная антипатия была, - говорит он, - к религиозному млению и к мещанскому религиозному комфорту". (6) Сравним эти признания с поэтическими описаниями семейного православного быта у И.Шмелева в "Лете Господнем" и нам многое станет понятным в философской эволюции Бердяева. Отсутствие почвы, незнание церковной реальности скажется и в оценке им Русской Церкви, ее исторического пути, и в осмыслении современной ему духовной ситуации. Мысль Н.Бердяева, хотя и непоследовательно выраженная, - что является характерной чертой его мышления и стиля, - в сущности, проста: историческая Церковь, отягченная многими грехами и несовершенствами, не отвечает потребностям наступающей эпохи и должна как-то преобразиться в новую Церковь, очертания которой ему самому были не вполне ясны; духовное ядро Православия необходимо отличать от внешних его оболочек (оболочками же оказывается почти вся реальная жизнь Церкви). Для обоснования своих тезисов Бердяев приводит ряд довольно спорных утверждений, которые нам необходимо разобрать. "Православный мир, - пишет он, - долгие столетия жил во сне мысли. Православие пережило лишь век патристики, но не имело своего века схоластики, не пережило того возрождения мысли, которое на Западе произошло еще в глубине средневековья". (7) Когда же были эти столетия сна, спросим мы? Если концом века патристики считать творчество преподобного Иоанна Дамаскина, то далее ведь шли преп. Симеон Новый Богослов, преп. Григорий Палама с учением о Божественных энергиях, исихазм, оказавший глубочайшее влияние на весь православный Восток, Николай Кавасила, Никодим Святогорец и многие другие отцы. И еще вопрос: считать ли схоластику подъемом или упадком западного богословия? Некоторые исследователи (прот.Иоанн Мейендорф, в частности) считают ее ступенью к западной рационалистической философии, за которой с неизбежностью последовал материализм. Кроме того, необходимо иметь в виду, что после крушения Византийской империи тысячи образованных монахов ушли на Запад, куда принесли знание греческого языка и античной культуры. Греческая же церковь многие века оставалась под турецким владычеством, что, конечно, не способствовало развитию богословия и образованности. Наследие Византии, самой передовой в культурном отношении страны того времени, восприняла Русь, и здесь расцвела богатейшая православная культура. На Руси долгое время не было школьного богословия, не было духовных учебных заведений, не было университетов как на Западе, но были монастыри, была плодотворная монашеская традиция духовного делания: преподобные Антоний и Феодосий Печерские, Сергий Радонежский, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, Максим Грек, Кирилл Белозерский и многие многие другие. Можно, конечно, согласиться с прот. Георгием Флоровским, что Русь не в полной мере развила богословский потенциал Византии, но судить так категорично, как Н.Бердяев, было бы безосновательно. Кроме того, в традиции Восточной Православной Церкви богословие - это не школа, не писание трактатов; богословствуют в молитве, в житии: "Кто богослов, тот молится, кто молится, тот и богослов". Такая же категоричная оценка прилагается Бердяевым и к XVIII веку. "В мысли богословской XVIIIвек не создал ничего оригинального, русская православная мысль еще не народилась". (8) Как тут не помянуть преподобного Паисия Величковского и его переводческую школу, нити от которой тянутся к старцам Оптинским? А без Оптинских старцев как представить себе славянофилов или же Достоевского? Да и преподобный Серафим Саровский во многом принадлежит XVIII веку. А богословие митрополита Стефана Яворского может ли быть оцениваемо только отрицательно как заимствованное? Все эти натяжки нужны Бердяеву для утверждения, "что оригинальной и творческой русская мысль стала лишь в XIX веке" (9), что "наша религиозная мысль началась без традиции, после пятисотлетнего перерыва мысли в православии, она не школьная, и носителями ее были не иерархи Церкви, а свободные мыслители". (10) Тут мы встречаемся с еще одной сквозной темой Бердяева: противопоставление иерархии мирянам. Ему необходимо доказать, что иерархия в умственном отношении была бесплодна, постоянно налагала путы на духовное просвещение и что дело двигали только свободные мыслители, вроде самого Бердяева. Это можно сделать, только игнорируя факты и не зная реальной истории Церкви. Укажем хотя бы на епископа Игнатия (Брянчанинова), которого Бердяев, видимо, не читал и не знал, на епископа Феофана Затворника, котрого он читал, но не понимиал, на митрополита Филарета (Дроздова), для которого Бердяев делает исключение, но который один может поломать всю его схему; на архиепископа Иннокентия, на митрополита Филарета (Гумилевского), на протоиерея Иоанна Сергиева (Кронштадтского), которого читала и почитала вся верующая Россия и которого Бердяев, да и вся интеллигенция как-то просмотрели, не заметили вовсе. Напрасно Бердяев записывает себе в союзники Хомякова. "Православнейший Хомяков, - пишет он, - чувствовал себя нисколько не связанным авторитетом иерархии и не считал себя обязанным руководствоваться ее мнениями". (11) Хомяков считал себя обязанным руководствоваться догматическим учением Церкви, и в его работах мы не найдем ничего, противоречащего таковому. В другом месте о Хомякове Бердяев пишет следующее: "Для него не только церковная иерархия, не только Церковь не есть авторитет, но не есть авторитет и сам Бог..." (12). Утверждение настолько странное, что закрадывается сомнение: написав работу о Хомякове, прочитал ли он его всего, читал ли он "Опыт катехизического учения о Церкви"? Процитируем: "О таинстве рукоположения учит святая Церковь, что через него передается преемственно от апостолов и самого Христа благодать, совершающая таинства... Самая же Церковь, сообщающая членам своим полноту духовных даров, назначила в силу своей богоданной свободы, различия в степенях рукоположения. Иной дар пресвитеру, совершающему все таинства, кроме рукоположения, иной епископу, совершающему рукоположение; выше же дара епископского нет ничего. - Таинство дает рукоположенному то великое значение, что хотя и недостойный он, в совершении своего таинственного служения действует уже не от себя, но от всей Церкви, то есть от Христа, живущего в ней. Если бы прекратилось рукоположение, ... род человеческий оторвался бы от благодати". (13) Для Бердяева вся иерархия во все века подозрительна. Догмат же о Церкви учит о том, что на православную иерархию наложена обязанность Самим Господом содержать Истину и учить ей народ. "Дадеся ми всяка власть на небеси и на земли, шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа" (Мф.28, 18-20). Власть апостольская была передана преемственно и через посвящение епископов, о чем мы можем прочитать у св. отцов I-II века - Климента Римского, Игнатия Антиохийского, Поликарпа Смирнского и многих других. Св. Киприан Карфагенский пишет: "Ты должен знать, что епископ в Церкви и Церковь в епископе, и не находящиеся в единении с епископом, не находятся и в Церкви, и что напрасно обольщают себя те, которые не имея мира с священниками Божиими, думают найти для себя бесчестное общение у некоих, когда Церковь кафолическая едина, неразделима и нераздробима, но повсюду соединена и скреплена узами согласующихся между собой пастырей". (14) "В Церкви Христовой, - пишет в своем классическом труде митрополит Макарий, - постоянно существовало особенное сословие пастырей, которым все прочие верующие обязаны были повиноваться". (15) Св. Ириней Лионский, учитель III века, в труде "Против ересей" говорит: "должно повиноваться пресвитерам, находящимся в Церкви, и происходящим преемственно от апостолов, и, по благоволению Отца, вместе с преемством епископства получившим истинные дары; прочих же, кои получили пресвитерство не по такому преемству и собираются во всяком месте, тех считать людьми подозрительными, еретиками и злонамеренными отступниками, горделивыми, самолюбивыми, лицемерами, делающими это ради прибытка или суетной славы". (16) Только епископы и пресвитеры могут совершать таинства, а без таинств нет и Церкви, поэтому когда Бердяев делает упор на всеобщем священстве, то складывается впечатление, что он не знаком с существом дела, либо считает это маловажным. Народ церковный, по учению Церкви, - хранитель благочестия и хранитель Предания, но - под руководством священства. Противопоставлять их - все равно, что противопоставлять одни члены тела другим, голову - ногам, например. Господь говорит Своим ученикам: "Слушай вас, Мене слушает, и отметаяйся вас, Мене отметается; отметаяйся же Мене, отметается пославшего Мя". (Лк. 10,16) Для подкрепления своей схемы (противопоставление мирян иерархии) Бердяев выдвигает следующее утверждение: "На протяжении всего XIX века наше школьное богословие иерархов Церкви и духовных академий ничего замечательного не создает". (17) Правда, тут же приведено примечание, сделанное позднее, которое фактически обессмысливает вышеприведенную фразу: "В духовных академиях почти не было творческого богословия, но было много ценного в научном отношении". Недавно только бросался упрек, что православная мысль спала 500 лет, наконец-то появились школы, которые много сделали в научном отношении, надо бы радоваться, но все равно плохо, ничего замечательного не создано в XIX веке. Так ли это? Мы уже привели некоторые имена выдающихся богословов, систематическое же опровержение этого утверждения Бердяева можно найти в капитальном труде профессора Н.Н.Глубоковского "Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии" (Варшава, 1928 - М.,1992), предпринятого им для обширнейшего издания "Русская наука", намечавшегося Санкт-Петербургской Академией Наук. Здесь содержится библиографическое описание выдающихся трудов во всех областях богословской науки. В 19 в. была переведена Библия на русский язык, труды святых отцов, издавались многочисленные журналы. Чтобы не видеть всего этого, надо было быть очень предвзятым человеком. Приходится признать, что реальной истории Церкви, ее жизни Бердяев почти не знал, а, возможно, и не хотел знать, поскольку это мешало бы в его порывах к безграничной свободе. Не знал он истинную цену и творениям святых отцов, иначе как можно объяснить его пиэтет перед немецкими мистиками - Беме, Таулером, Баадером, учение которых он использовал в своем философствовании (Божественное Ничто Я.Беме), полагая, что поступает так же, как и св. отцы, привлекавшие греческую философию для защиты православного учения. Но св.отцы против догматов не погрешали, а вот Бердяев с Беме прямо посягают на догмат Св.Троицы, и ссылки на св.Дионисия Ареопагита дела не спасают: апофатика св.Дионисия к Божественному Ничто Я.Беме не имеет никакого отношения. Очень обеспокоен Н.Бердяев обожением твари, космоса, ему кажется, что традиционное церковное вероучение слишком дуалистично, отделяет Бога от человека, делает его рабом Господина. Словом, нужна какая-то имманентная миру Божественная сила. Тут бы и обратиться к св.Григорию Паламе, к развитому им и всегда содержавшемся Церковью учению о нетварных Божественных энергиях, пронизывающих весь мир, но которые не есть сам Бог по существу. Но Бердяев направляется совсем в другую сторону, к Софии. "Здесь (то есть в учении о Софии - А.С.), - пишет он, - ставится проблема о третьем начале, которое не есть Творец и не есть тварь, а есть божественное в тварном мире. Нельзя отрицать, что на это учение влияли немецкая метафизика и немецкая мистика, как и вообще западная христианская теософия, в которой только и ставился вопрос различной космологии". (18) Это называется, не зная своих, идти к чужим. Кроме св.Григория Паламы помощником здесь мог бы быть и блаж. Августин, который подробно развивал волнующие Бердяева вопросы космологии. Но немецкие мистики оказались почему-то ближе. Правда, сам Бердяев софиологию почти не разрабатывал, она ему импонировала как свободное богословствование. "И это совсем не есть пантеистическая тенденция, как хотят уверить некоторые фанатики-ортодоксы". (19) Но учение о Софии именно и есть пантеизм, а также осужденный еще в древности гностицизм, что убедительно показал архиепископ Серафим (Соболев) в труде "Новое учение о Софии премудрости Божией". В работе Бердяева "Об отношении русских к идеям" мы вновь сталкиваемся с чрезмерной заостренностью и необъективностью ради избранной схемы, когда на одну доску ставятся социал-демократы и почитатели святых отцов: "Одни считают у нас достаточным тот минимум мысли, который заключается в социал-демократических брошюрах, другие - тот, который можно найти в писаниях святых отцов". (20) Это - полемический прием, не более того. Когда читаешь у Бердяева критику церковной действительности, то охватывает странное ощущение: говорится много верного, но принять этого нельзя, а все потому, что это критика извне, вне Церкви, не болит у него душа за Православную церковь в государстве Российском, он даже радуется ее болячкам. Говорит, например, что Церковь со времен Петра попала в зависимость государству (и это, с оговорками, верно), однако не понимает, какое насилие пришлось претерпеть Церкви в 18 веке, что были мученики среди иерархов и что Церковь, несмотря на тяжкие обстоятельства, продолжала свое спасительное служение. Писали о недостатках Православной церкви и еп. Игнатий (Брянчанинов), и Хомяков, и Достоевский, и прот. Иоанн Кронштадтский, но то была другая точка зрения, точка зрения любящих свою мать сынов, страдающих от ее несовершенства или грехов. Вот этого сострадания у Н.Бердяева мы не найдем. Возьмем статью "Гасители духа", посвященную мерам правительства и Св.Синода против имябожческой ереси на Афоне. Бердяев не пытается вникнуть в суть вопроса, ему не важно, кто прав богословски. Для него это еще один, судя по тону, желанный повод обрушиться на Св.Синод и Церковь. Приведем несколько цитат из этой статьи, за опубликование которой против Бердяева было возбуждено дело по факту оскорбления, тянувшееся до революции и затем прекращенное. "Св.Синод, во всем подобный нашей государственной власти, прежде всего боится и ненавидит всякую жизнь и всякое движение, прежде всего хочет спокойствия и тишины". (21) Спокойствие и тишина, как окажется вскоре, тоже вещи немаловажные, да и государственная власть была не так уж плоха, как представлялось интеллигентам и революционерам. Или вот: "Синодальная Церковь, в которой не живет дух, только и знает, что требует всегда и во всем смирения и покорности". (22) Бердяев считает, что смирение как христианская этническая ценность должно уйти в прошлое, потребны свобода и раскованность. Еще цитата: "Христианство выродилось а религию греха и зла, в человеконенавистничество и человекоистребление" (23). Под этими словами мог бы подписаться и Ярославский-Губельман. Чего было и за границу уезжать? Надо было идти в услужение большевикам и петь им песни про грядущую идеальную Церковь, которая их не пугает. "Бытовое свинство православного мира, - пишет он далее, - снисходительно поощряется Церковью. Смирись перед нашей божественностью, и мы сквозь пальцы будем смотреть на твою свинскую жизнь". (24) Это прямая клевета на самоотверженное русское духовенство, которое через несколько лет почти все будет истреблено красными богоборцами. Кстати, выход этой статьи был неодобрительно встречен русскими философами Е.Трубецким, С.Булгаковым именно ввиду ее тенденциозности. Е.Трубецкой писал в частном письме, не одобряя сами меры правительства, что поведение самих имяславцев было ниже всякой критики. (25) Бердяев же радуется этим печальным событиям. В заключение он пишет: "Реставрация старого святоотеческого сознания и старого православного быта есть великое препятствие на пути христианского возрождения". (26) Какое же может быть возрождение без святых отцов? Видимо, их должны занять любезные Бердяеву германские мистики-теософы. Те, кто живут полной жизнью в реальной исторической Церкви, пытаются в меру своих сил исполнять христианский долг, Бердяеву ненавистны и расправляется он с ними без попытки разобраться. Вот, например, Константин Леонтьев, философия которого ныне, в эпоху всеобщего нивелирования, становится особенно актуальной. Как бы его ни оценивать философски, нельзя не признать, что человек совершил подвиг, отказавшись от дипломатической карьеры и уйдя в монастырь простым монахом. Бердяева не устраивает сам этот факт. Леонтьев должен был, видимо, оставаться кабинетным мечтателем и клеймить ненавистный царский режим, при котором положительно нельзя было дышать. Он называет Леонтьева защитником деспотизма полицейского государства. Поскольку Россия часто рисовалась Бердяеву тюрьмой, то уместно будет здесь привести цитату из исследования О.А.Платонова "Заговор против России": "Россия имела значительно меньший аппарат подавления, чем хваленые демократические страны: Англия и Франция. Число полицейских на тысячу человек населения было в этих странх в 5-9 раз больше, чем в России... Если на розыскную деятельность в столичных западноевропейских городах расходовались миллионы франков, то в Петербурге на это выделялось 15 тысяч рублей или 60 тысяч франков". (27) Если Россия не была полицейским государством, то и Леонтьев не его защитник. К сожалению Бердяев выступает здесь сторонником тех же схем, которых придерживалась русская интеллигенция, осуждавшаяся им в сборнике "Вехи"."Смысл творчества" он говорит, что "культ святости должен быть дополнен культом гениальности". (39) На почве библейского богословия этого, конечно, сделать невозможно. Тут надо выбирать, иначе у нас Ницше будет соседствовать с преп. Серафимом Саровским, а это по существу не так. Творчество у Бердяева почему-то всегда мыслится вне исторической Церкви, будто нет церковной культуры, нет иконописи, гимнографии, церковного пения. В Церкви Бердяеву видится подавление, господство закона, рабская приниженность. "На отношения между Богом и человеком были перенесены отношения между господином и рабом, - пишет он в работе "О рабстве и свободе человека", - взятые из социальной жизни" (40). Прот. В. Зеньковский подчеркивает, что это высказывание свидетельствует о неверном понимании самой сути религии (41). В Автобиографии говорится: "Наиболее неприемлемо для меня чувство Бога как силы, как всемогущества и власти". (42) "Ложное учение о смирении исказило христианство и унизило человека как богоподобного духовного существа," - пишет он далее. (42) "Отречение от бесконечной свободы духа было для меня отречением от Христа и от христианства, принятием соблазна Великого Инквизитора" (44) Но крестную жертву Христа невозможно осмыслить вне величайшего смирения Богочеловека, надо только перечесть Евангелие. Смирение - это не то, что Церковью искусственно насаждалось, это то, что лежит в основе искупительного дела Христова. Заканчивая наш краткий обзор, сделаем некоторые выводы. Бердяев в Церкви оставался в сущности блудным сыном, его порывы влекли его вперед и ввысь, но точек опоры подчас не было, поэтому случались опрокидывания. "В области догматического, - замечает прот. В.Зеньковский, - Бердяев ни мало не считался с церковной традицией, без колебаний отклонялся от нее, легко вбирал в себя чужие религиозные установки, - отсюда у него убеждение, что он защищает некое "универсальное" (или "вечное") христианство". (45) Был ли Бердяев еретиком? Мы согласны с прот. В.Зеньковским, что до ереси он не дорос, поскольку диалектика ересей все же имеет богословский смысл, а он часто позволяет себе "вольности", которые являются перескакиванием из одного плана в другой. (46) В Автобиографии Бердяев писал, что он никогда не претендовал на церковный характер своей мысли. "Я не еретик и менее всего сектант, я верующий вольнодумец". (47) Думается, эта самохарактеристика верна. На Западе значение Бердяева было чрезмерно преувеличено, он считался главным представителем православной мысли, русской философии вообще. Это, конечно, не так. Время и трезвая оценка расставляет все на свои места. И мы, воздавая честь оригинальному русскому мыслителю, должны, по долгу служения Истине, указать и на слабые места его философии, дабы эти слабости не послужили соблазном ищущим Истину.
Протоиерей Алексий Сидоренко. Тобольская Духовная Семинария. http://www.ihtus.ru/41.shtml

Во первых читать невозможно. Заснуть очень легко. А во вторых. Какое ето вообще имеет отношение к теме? Или вы назло доброму человеку решили просто длинный текст написать? (назло кондуктору поиду пешком 😊). Кстати моему совету вы последовали, уже другую страничку цитируете 😊.

А кто заставляет читать-не читай. там же написано что это постинг для Доброго человека.

2 добрый человек. Ну и какое ваше мнение на ету тему. Поскольку ето не для меня а лично для вас интересно знать.

Вы меня извините пожалуйста,но я ещё не прочитал .
Мы с одним человеком выясняем вопрос всех ли можно оскорблять или нет.
Кому можно , а кому нет. 😀
Завтра прочту,отвечу.
А Винторез подвинул меня на хорошее дело.
Я набрал книжек Бердяева и собираюсь на днях почитать.

думал спите уже. оставте stranger'a в покое а то вы оба уже совсем на "сам дурак" перешли.

Мне кажется вполне светская беседа у нас с стрэнжером. 😀
Собрался вчера написать Винторезу,почитал на эту тему и вижу ,что всё уже написано . 😀
Всё уже было до нас,и всё тоже и будет после, но интересно.

Привет Винторез .
Прочитал , но от представителей церкви я и не ждал другого отношения к Бердяеву.
Я ведь эту ссылку приводил так как его слова показались мне очень даже близко относящемися к нашему разговору.
Моё отношение к церкви, сформированное моим личным жизненным опытом , довольно близко к Бердяевскому.
У меня нет идолов ,пытаюсь жить обходясь без них , но иногда удивляюсь как сильно совпадают мои мысли с мыслями другого человека.