Наибы Шамиля

kvantun
Ивзрав Абдул, ци иш бур ?

Ивзрав,бакъар лич!исса цич!ав, инава цукун ура?

инава цукун ура?

буч!ир

Loko73
Владимир, а ваша фамилия случайно не бобровников?

Нет я не Владимир Олегович но его книгу мы тоже прочитаем здесь.

А то в шестидесятых годах монумент Шамилю изваял знаменитый скульптор Хасбулат Аскар-Сарыджа, но руководство республики отказалось от дара своего земляка. Говорят, что скульптор в сердцах разбил свою работу.

Дагестанский краевед Булач Гаджиев рассказывал, что в те же годы в Дагестан приезжал польский ученый, автор труда "Три страницы из истории Кавказа" Ежи Енджеевич, чей прадев, сосланный на Кавказ за участие в польском восстании, перебежавший на сторону Шамиля, защищал Ахульго. С собой он привез букет роз, чтобы возложить их к подножию монумента имаму Шамилю. Каково же было удивление польского ученого, когда он узнал, что в Дагестане памятника имаму нет. Выступая перед руководителями республики, он сказал: "Единственным напоминанием о Шамиле в Дагестане служит беседка генерала Барятинского в Гунибской роще, с камнем, на котором он восседал, принимая в плен имама. Но я не решился возложить цветы туда, где размещался зад русского генерала, и я увожу этот букет с собой!"

На Гимринском кладбище установили памятник на могиле матери имама Шамиля - Баху-Меседу.

В 1992 году открыли памятник Шамилю в Азербайджанских Закаталах а в 2001 его взорвали, одной из причин называли то что открывал этот памятник Джохар Дудаев.

Недавно выходцами из Дагестана был открыт памятник Шамилю в Турции в городе Ялове.

И есть памятник Шамилю в Спокане работы Анатолия Ягудаева.

И проект памятника работы Али-Хаджи Сайгидова против установления которого возражал ДУМД и Муху Алиев.

Гимры могила Баху-Меседу матери Шамиля



Закаталы

Ялова

Спокан, сидят борцы Шамиль Умалатов и Насир Абдуллаев, стоят тренер Юрий Шахмурадов и судья Убайдула Османов.

Макет памятника который планировали установить в 1997 году к двухсотлетию Шамиля.

P.S.
Что-то долго его открывали он еще год назад был готов.

Идрис Эфенди, сын Мустафы, сына Али ал-Хафиза, сына Кади Мустафы - известный арабист, видный политический деятель, сподвижник и наиб Шамиля родился в древнем дагестанском ауле Эндирей. Год рождения его неизвестен.

Его отец Мустафа, тоже арабист и влиятельный человек в ауле, происходил из обедневших узденей. Из рода Идриса и раньше выходили алимы. Свидетельством этому служит его родословная. Дед его Али был хафизом, то есть знающим Коран наизусть, а прадед Мустафа исполнял обязанности кади в Эндирее. Большим учёным был и его старший брат Салих (ум. в 1281 г.х.), имевший прозвище 'Насир ад-дин', что означает 'помощник религии'. Салих, будучи глубоко образованным человеком, очевидно, исполнял и некоторые административные функции в имамате. Так, к примеру, в письме, адресованном наибом Хази джамаатам сёл Акташ Аух и Юрт Аух, говорится о том, что муфтием и кадием этих сёл назначается эмигрант (мухаджир) Салих.

Про детство и учёбу Идриса известно очень мало. Основы арабоязычных наук он получил у своего отца, много знаний он получил и от проживавших в его родном городе Эндирее алимов, обра?зованных филологов и богословов.

Затем Идрис обучался в различных аулах у самых лучших учёных Кумыкской равнины и Нагорного Дагестана. Среди учителей Идриса Мансур Гайдарбеков упоминает и Саида Араканского. Идрис стал знатоком точных наук, философии и арабской литературы, одним из выдающихся мастеров эпистолярного жанра своего времени. Его красноречие и ораторские способности были столь велики, что дагестанские алимы его даже прозвали - Идрис ал-Баяни, что означало "Идрис красноречивый".

Известно, что после завершения образования Идрис возвращается в родной аул и некоторое время преподаёт арабоязычные науки. Преподавательскую деятельность Идрис начал довольно рано, когда ему не было ещё двадцати пяти лет. Вскоре он становится известным преподавателем.

События, происходившие в это время, не могли оставить его равнодушным. К сожалению, мы не знаем обстоятельств, которые вынудили его, оставив свои мирные занятия, принять участие в вооружённой борьбе, "заменив тростниковое перо - оружием". Вполне вероятно, что это могло случиться под влиянием его знаменитого земляка, накшбандийского муршида Ташава хаджи. Ташав уже в 1834 году был провозглашён имамом Чечни и вёл боевые действия против царской армии, призывая различные джамааты Дагестана и Чечни присоединиться к его борьбе.

В это время Эндирей переживал смутные времена. Аул разделился на две взаимно враждующие группировки. Одна часть была сторонницей войны с Россией, костяк её составляли Ташав хаджи и Идрис эфенди. Другая часть была против войны: это были некоторые представители княжеских фамилий и кади Эндирея - Мама киши. Из-за непримиримых расхождений во взглядах первым пришлось покинуть Эндирей. Ташав, собрав своих мюридов и последователей, ушёл в Ичкерию. Спустя несколько лет, Идрис, вполне вероятно не без влияния Ташава, уходит к Шамилю. "Он эмигрировал (хаджара) к имаму Шамилю эфенди. Он служил ему годами душой и пером, верно и честно. Он не восставал против имама и не изменял ему. Он был (одним) из его преданных алимов. Имам его любил и уважал выше его достоинства", - сообщает о нём Назир Доргелинский. С этого периода Идрис фигурирует в источниках как 'Ал-мухаджир Идрис'.

Шамиль чрезвычайно уважал его и твёрдо верил ему, ценя его учёность и богобоязненность. Идрис был глубоко начитанным учёным. В то время было традицией устраивать маджлисы (научные и литературные собрания) и ему нередко случалось присутствовать на таких маджлисах, где учёные обсуждали богословские вопросы. Однажды, согласно преданию, Шамиль устроил маджлис, где посадил группу учёных по одну сторону от себя, а Идриса - по другую, и задал какой-то сложный вопрос. Когда эта группа не смогла ответить, он задал тот же вопрос Идрису - и он исчерпывающе ответил на него. После этого Шамиль сказал: 'Вот за это я уважаю его и люблю!'. Вскоре, в марте 1847 г., за проявленные им инициативность и смелость, Шамиль, вместо мухаджира Миклик Муртазали, смещённого за нарушения, назначает Идриса эфенди наибом Ауха.

Ему пришлось заниматься не только административными и военными делами. Он стал и сильным политическим деятелем, которому имамом было поручено заниматься всеми военными и политическими проблемами на Кумыкской равнине и соседних с нею землях Чечни.

Задача, поставленная перед ним, была чрезвычайно важна и сложна. И он неплохо с ней справлялся. Используя связи среди знатных лиц в Эндирее, он получал весьма ценную информацию. Естественно, всё это приносило пользу делу мюридизма, и тогда ':успехам, удачам честного Идриса не было предела'. Характеризуя его, историк пишет так: "Идрис эфенди был одним из самых боевых наибов Шамиля,

участвовал в самых жарких сражениях и был награждён всеми знаками отличия". Он был награждён знаком, содержавшим надпись: "этот знак доблести совершенной и льву подобного : Идриса эфенди". Согласно наградной системе имамата, правом награждения отличившихся воинов, помимо имама, пользовались и наибы. Так сохранился орден, вручённый Идрисом неизвестному удальцу в 1267 (1850-1851 гг. н.э.), на котором имеется надпись: "Это герой. В битве он нападает как лев. Героев много, но подобных ему нет. Даровал это Идрис эфенди в 1267".

По долгу службы, ему часто приходились встречаться с различными людьми, как со сторонниками мюридизма, так и с его противниками. В ауле было много людей, тайно сочувствующих идеям мюридизма и национально-освободительной борьбы. Они были подобны герою эпопеи М. Гралевского "Кавказ" Сулейман-беку, "сердце которого принадлежало Шамилю, а необходимость приковывала к Шамхалу, служащему царю". Бывало, он тайно встречался и с высокопоставленными офицерами царской армии и чиновниками местной администрации, получая сведения о передвижениях войск, о местах их дислокации.

Надо полагать, что и среди них встречались люди, симпатизировавшие идеям противоположной стороны. Вероятно, военные успехи Шамиля того периода в какой-то мере были связаны и с получаемыми от Идриса данными. Косвенными подтверждением этого является, что после разрыва отношений с ним, самого Шамиля всё чаще стали преследовать неудачи.

Некоторые приближённые к имаму особы и наибы весьма ревностно относились к успехам Идриса, завидуя его положению и тому уважению, которое оказывал ему Шамиль. Они начали исподволь настраивать против него имама, плести интриги, 'подсиживать' его. Это происходило, вполне вероятно, не без влияния извне. " И, в конце концов, доносчики из наибов и других лжецов и клеветников донесли на него имаму". Они пользовались трудностью положения и двойственностью той миссии, которую выполнял Идрис. Паутина интриг и заговоров постепенно затягивала имамат.

Завистники Идриса не унимались, пытаясь вызвать недовольство им у Шамиля, используя всяческие возможности. Этот случай им быстро представился. Отряд наиба Кайирбека Буртунайского в 1848 году совершил набег на Эндирей. В 1848 году, после нападения отряда наиба Шамиля Кайирбека Буртунаевского на Эндирей, Идрис эфенди обрушился с критикой на методы борьбы мюридов с царскими войсками, от которых страдали не столько царские солдаты, защищённые крепостными стенами, сколько мирные кумыкские земледельцы. Окружавшие Шамиля льстецы извратили суть слов Идриса эфенди - и представили дело так, что тот якобы являлся участником обширного заговора, в который были втянуты и другие влиятельные в имамате люди.Первоначально Шамиль категорически отвергал все их доводы.

Однако, им удалось посеять у имама сомнения в преданности своего наиба. Шамиль долго колебался, не зная, как поступить. После долгих раздумий, Шамиль вызвал его, и прямо высказал свои сомнения, рассказав Идрису о том, что ему передают приближённые. Мансур Гайдарбеков приводит любопытное предание, рассказывая об обстоятельствах этой встречи: ': однажды, при подозрении, Шамиль пригласил его по этому поводу к себе домой. Когда подавали кушать, перед имамом поставили, между прочим, пшеничную лепёшку, а перед Идрисом - кукурузную. Это было сделано согласно заказу имама. Когда начали кушать, Идрис первым схватил пшеничную лепёшку и, разломав пополам, одну половину подал имаму, а другую оставил себе и сказал: "Слава Богу! Я не из тех, имам, которые оставляют пшеничный хлеб и кушают кукурузный". Это означало, что он не из тех, которые оставляют свою Родину и служат чужой'. В ходе беседы ему удалось убедить Шамиля в своей преданности и верности.

Недоверие и сомнение сильно обижало и оскорбляло его. Но, учитывая сложившиеся обстоятельства, он с терпением и пониманием относился к подозрительности Шамиля.

Но не помогало Идрису вернуть доверие и то, что, благодаря невероятным усилиям, ему удалось получить и передать имаму информацию о готовящемся наступлении русских. Но Шамиль ему уже не доверял. Шамиль отправил письмо и предложил Идрису обсудить все дела при личной встрече. Получив это послание, Идрис осознал: уже не осталось сомнений в том, что под влиянием интриг и наговоров, клеветникам удалось оторвать его от имама. Идрис эфенди решив, что Шамиль хочет расправиться с ним, тайно выехал в Тарки, под покровительство Шамхала, где, сдавшись царским властям, был амнистирован и вскоре занял должность сельского кадия Эндирея. Это событие произошло, видимо, в феврале-марте 1859 года.

Некоторое время спустя Идрис послал имаму письмо в прозе и стихах. В нём он объясняет ему существо дела и показывает факт предательства его некоторыми наибами. В тяжёлые времена они более всего заняты кляузами и доносительством, а зачастую и откровенным стяжательством, нежели интересами имамата. Очернителей он называет 'скорпионами, волками и змеями'. Мысли о том, что имам поверил клеветникам, не имея на то никаких веских оснований, не оставляли его. Он писал с укором Шамилю:

О, какое наказание тому, кто страдал любовью к Вам. Отчуждению от Вас нет ни причины, ни доказательства, Кроме слов клеветника, который собирал всякие хитрости против мужа, наука которого есть свет и объяснение. Когда имам прочитал письмо, то очень сильно расстроился. До него дошло, что он намеренно был введён в заблуждение - а врагам удалось внести раскол между ними. Идрис был оклеветан с целью разлучить его с имамом. "Когда прочитал его письма, «:» убедился в предательстве наибов и лживости доносчиков - и сказал с плачем, что теперь моё государство и могущество находятся накануне распада", - пишет Назир из Доргели в своей книге. После разрыва с Шамилем, он не вмешивался больше в политику и до конца жизни занимал должность главного кадия аула Эндирей, заменив на этом посту одного из своих главных идейных противников - Мама-Гиши Эндиреевского, занимаясь своим любимым делом - преподаванием.

Идрис имел богатую библиотеку, отличавшуюся большим разнообразием. Значительная часть книг была им собственноручно переписана. К сожалению, от его большой библиотеки мало что осталось. По рассказам очевидцев, после Октябрьской революции 1917 года во время гонений на религию большинство книг было сожжено. Уцелело лишь несколько рукописных книг. Большинство из них - это различного рода сборники цитат и выдержек из книг известных учёных. Имеются различного рода статьи по мусульманскому праву. В книгах встречаются мелкие комментарии по различным вопросам, в которых он излагает свои мысли.

Среди его произведений, дошедших до нас: 1) "Тухфат ал-абрар". 2) "Баварик ал-Хавариф". Ответ на касыду Мама-Гиши, направленную против имамов. 3) Несколько тахмисов. 4) Касыда, в которой он восхваляет семейство Пророка (мир ему и благословение). 5) Стихи различных форм и содержания. 6) Большое количество корреспонденции. 7) Научные статьи и комментарии.

Основной темой произведений Идриса является, главным образом, освободительное движение, защита деятелей мюридизма от порицаний и нападок некоторых алимов, стихи религиозного и морально-нравственного характера. В письмах и посланиях он часто и умело приводит цитаты из Корана, хадисов, произведений классиков. Это говорит о том, что он был знаком с этими произведениями. Проза Идриса наиболее близко подходит к арабской прозе поздних времён.

Особенно он был силён в тахмисах. "Они (тахмисы) - лучшие стихи Идриса в смысле классической формы стихосложения на арабском языке", - пишет известный арабист Мансур Гайдарбеков.

Тахмис (تـخـمـيـس 😛 - пятистишие, в котором после каждого бейта чужой газели добавляются три оригинальные строки. Как правило, тахмисы пишутся на газели великих поэтов. Таким образом, поэты более поздних поколений углубляли идеи и продолжали традиции своих предшественников. Вместе с тем, тахмисы говорят о большом поэтическом мастерстве автора, так как, по условиям жанра тахмиса, поэт должен придерживаться стиля, рифмы, ритма и других художественных особенностей того стихотворения, на которое пишется тахмис. Поэт может писать тахмис и на свои ранее созданные произведения. В конце тахмиса обычно упоминается тахаллус (поэтическое прозвание) автора и поэта, на газель которого сложен тахмис.

Умер Идрис своей смертью в 1290 году по хиджре (1873-1874 гг. н.э.) и похоронен в родном ауле Эндирей.

1- Знамя наиба Даниял-Бека, белое с красной каймой. Плоский наконечник. Надпись: "Господь наш - сила, покров и убежище".
2- Знамя наиба Даниял-Бека Элисуйского. Двухконечное, белое, четырехгранный наконечник. Надпись: "Не каждый воин достоин ездить на коне, не каждая рука достойна держать копье. Достоин похвал тот храбрый воин, который бросается в битву с пылкостью льва".
3- Знамя Эльдар-Бека Кара-Кайтагского. Белое, двухконцевое, без надписи. В 1831 г. развевалось на одном из передовых склепов мусульманского кладбища близ Дербента.
4- Горское знамя, белое с палевой полоской посередине и наконечником на древке.
5- Знамя горское, четырехполосное, сине-красное. Развевалось вовремя боя в Гимрах , 17 октября 1832 г. (во время этого боя был убит имам Гази-Мухаммед - B.)
6- Знамя белое с синей каймой и небольшими желтыми вставками. Надпись: "Божья рука - выше всех рук".
7- Знамя двухконечное, белое с красной вставкой посередине. Четырехгранный наконечник. Знамя действовало при штурме Элисуйских завалов 21 июня 1844 г. в Эллису, столице султана Даниял-Бека.
8- Знамя Амалат-Бека Буйнакского, родственника шамхала Тарковского. Двухконцевое, с красными вставками на откосах. Надпись: "Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад пророк Его. Помощь и Сила только в Аллахе Всевышнем и Великом. Мы одержали для Тебя знаменитую победу".
17- Знамя имама Гази-Мухаммеда. Белый холст. Надпись: "О Аллах, даруй нам победу над неверными. О Кроткий! О Милостивый! О Вездесущий!".
18- Знамя наиба Магома-Омара с изображением Священной Каабы.
19- Знамя наиба Али-Бека. Белое, двухконечное с надписями из Корана.
20- Знамя наиба Ташов-Хаджи, двухконечное, красное с зелеными угловыми вставками. Знамя было весьма почитаемо среди горцев, как унаследованное от имама Гази-Мухаммеда. Ташов-Хаджи был одним из отважных сподвижников Шамиля, который в 1839 г. поручил ему оборону путей, ведущих с кумыкских плоскостей через Ичкерию и Салаватию к Ахульго.
21- Знамя двухконечное, желтое с плоским наконечником. Надпись: "О Ты, Дарующий победу! О Ты, Защитник!".
22- Знамя имама Гази-Мухаммеда. Белое, трехконцевое с надписью: "Мы одержали для Тебя знаменитую победу. О Аллах, милостивый! Трудность Его не устрашит, а неустрашимость не будет Ему бесполезной!".
23- Знамя имама Гамзат-Бека. Трехконцевое, зеленое. Надпись гласит: "Среди ужасов битвы не слабей духом ни одной минуты. Будь тверд перед опасностями, смерть не приходит раньше часа, назначенного волей Всевышнего".
24- Знамя Сурхая-кади, белое, двухконечное.

9- Знамя наиба Даниял-Бека, двухконечное, синее. Наконечник в виде орла.
10- Знамя имама Гази-Мухаммеда. Белое полотно. Надпись: "О Аллах! Даруй нам победу над неверными!".
11- Знамя Кичик-хана, командовавшего гимринским отрядом Гази-Мухаммеда. Знамя зеленого цвета, шерстяное, без надписи.
12- Знамя наиба Даниял-Бека Элисуйского, белого цвета с красной каймой. Надпись: "Бог един, победителю он дает победу".
13- Знамя двухконечное, белое, с четырехгранным наконечником. Надпись: "Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад пророк Его".
14- Знамя имама Гази-Мухаммеда. Шелковое, красное, без надписи. Веяло над саклей, обнесенной глинобитной стеной.
15 - 16- Два знамени Хаджи-Мурата. На первом надпись: "Помощь от Бога и победа верна. 1260".
25- Знамя белого цвета, двухконцевое с надписью: "Не теряй смелости, относись равнодушно к опасностям. Никто не умрет ранее предопределенного часа смерти".
26, 27, 32-34 - Горские вымпелы наиба Бук-Магомеда: лилового цвета с белой каймой (26); белого цвета с желтой каймой (27); зеленого цвета (32); желтого цвета с красной каймой (33); белого цвета с синей каймой (34).
28- Горский одноконцевой вымпел. Бой 24 июня 1845 г. на берегу реки Аварское Койсу.
29- Вымпел белый с красной каймой. Бой на укреплении Тли.
30- Вымпел горский с синей каймой. Село Хупро.
31- Вымпел горский, белый. Бой 26 июня 1849 г. Дидойское село Хупро.

------------------
Gasan«P»

GG1
Где можно купить эту книгу?

GG1

GG1
Где можно купить эту книгу?

Если это про "Наибы и мудиры Шамиля" то эту книгу выпустило издательство "ДИНЭМ" которого уже нет, сейчас остатки их книг распродает "Издательский дом Мавраевъ" ул. Гаджиева 94
можено позвонить им может что осталось
тел - 8(8722) 68-15-59

В книге последовательно, на основе богатого научного материала и народных преданий рассказывается о жизни и деятельности одного из активных участников освободительной войны горцев Северо-восточного Кавказа в первой половине XIX века - койсубулинского наиба Мусы Балаханского сподвижника трех имамов, ближайшего соратника имама Шамиля.
Махачкала, 2009г.

http://arxiv.maarulal.ru/musa_...alakhanskiy.pdf

Расул Гамзатов

В 1839 г. командование российского Отдельного Кавказского корпуса решило нанести сокрушительный удар по главному опорному пункту имама Шамиля - крепости Ахульго, этой своеобразной Торе-Боре XIX в. на Кавказе. Возглавил экспедиционный отряд генерал Павел Граббе. 9 мая 1839 г. он обратился к подчиненным с приказом: "Вам знакомы уже, ребята, труды и неприятель, на которого я поведу вас. Одна сила оружия укротит или истребит этих нарушителей спокойствия как в горах, так и в самых границах наших. Пойдем, отыщем их в убежищах, которые они почитают неприступными. Откуда человек выходит - туда достигнет русский штык... Твердо полагаюсь на вас, господа начальники всех чинов, в строгом наблюдении за исполнением смысла сего приказа. Вы поведете умно и неустрашимо солдат, уже известных своей храбростью...".

ГОРНАЯ ТВЕРДЫНЯ

Что же представляла из себя твердыня, которую предстояло брать русским войскам?

Аулы Старое и Новое Ахульго гнездились на двух огромных утесах, разделенных глубоким ущельем реки Ашильта и омываемых с трех сторон водами Андийского Койсу с совершенно отвесными каменистыми берегами. Площадки обоих утесов узкими перешейками соединялись с окружающими горами. К югу от Нового Ахульго возвышалась отдельная остроконечная вершина, увенчанная Сурхаевой башней, получившей свое название от имени строителя - Сурхай-кадия. Обрывистые берега Ашильты и Койсу были изрыты пещерами. Сообщение между Старым и Новым Ахульго поддерживалось по узкому мосту, перекинутому над пропастью 50-метровой глубины в том месте, где утесы сближались друг с другом. Но пройти по нему было нельзя, не испытав головокружения.

Помимо того, что крепость Шамиля вполне обоснованно считалась почти неприступной благодаря самой природе, горцы весьма сильно укрепили ее искусственными сооружениями. Два узких гребня, которыми оба Ахульго примыкали с юга к окрестным горам, перекрывались своего рода каменными фортами и глубокими рвами перед ними. В Новом Ахульго за передовой оборонительной башней имелось подобие бастиона - две каменные сакли с бойницами, соединенные крытой траншеей. Отсюда обороняющиеся могли вести фланговый и косоприцельный огонь по тому ограниченному пространству, на котором было возможно скопление штурмующих отрядов перед последним броском. От передовых оборонительных построек к тыловым частям утесов, где находились жилища горцев, вели крытые ходы сообщения. Все сакли, построенные в Ахульго, были заглублены в каменистом грунте и умело укрыты за складками местности. Подступы к жилищам горцев защищали многочисленные заграждения в виде завалов из камней. Штурмующие в лучшем случае могли наблюдать лишь только стволы ружей и верхушки горских папах, в то время как мюриды обладали полной возможностью расстреливать идущих на приступ практически на выбор.

НАЧАЛО ОСАДЫ

21 мая 1839 г. войска генерал-лейтенанта Граббе выступили из крепости Внезапной. Замысел экспедиции предполагал взятие и полное разрушение Ахульго. До основного убежища Шамиля российскому отряду предстояло преодолеть по сложной горно-лесистой местности около 80 км. Марш прошел в непрерывных стычках с отрядами горцев. Самым значительным боевым эпизодом похода явился штурм и "истребление" аула Аргуани. В первой декаде июня русские подошли к Ахульго.

Подробная рекогносцировка главного опорного пункта врага, проведенная 13 июня 1839 г. генералом Граббе лично, показала, что штурм без длительной предварительной подготовки попросту невозможен. С этого дня российские войска принялись за планомерные осадные работы. Уже к 27 июня было построено шесть батарей, к ним проложили подъездные пути, прикрытые с обеих сторон турами с камнями, начато устройство спуска к рву перед Старым Ахульго и к укреплениям мюридов поведена двойная крытая сапа. Полукольцо блокады российских войск постоянно сжималось.

Вскоре генерал Граббе убедился, что ему не удалось полностью блокировать Ахульго. Как только российские войска в полном составе переправились на правый берег Андийского Койсу, имам сразу же восстановил переправу через реку и наладил связь с ближайшими горскими обществами (племенами), получая от них пополнение людьми и материальными средствами. Стало очевидным, что для успешного штурма необходима более плотная блокада Ахульго. Однако на тот момент времени сил и средств у Граббе на все явно не хватало. Для организации по всем правилам того времени осады недоставало орудий крупных калибров, инженерно-саперных подразделений, материалов и инструментов.

ВЗЯТИЕ СУРХАЕВОЙ БАШНИ

Подробно изучив местность, Павел Христианович убедился, что прежде всего надо овладеть Сурхаевой башней. Этот своеобразный форт по своему положению растягивал блокадную линию русских войск более чем на четыре километра. Башня располагалась на господствующей высоте, и благодаря этому обстоятельству осажденные могли держать под обстрелом практически все участки местности, на которых располагались российские войска.

С рассветом 29 июня 1839 г. русские батареи открыли огонь по укреплению Сурхай-кадия, а уже в 9.00 батальоны Апшеронского и Куринского полков с трех сторон подошли к подошве горы и начали быстро карабкаться наверх. Крутизна подъема, по которому поднимались атакующие, превышала 45 градусов. Защитники башни обрушили на апшеронцев и куринцев град пуль и камней. Однако, несмотря на это, русские пехотинцы все-таки подобрались к самой вершине. Солдаты, подсаживая друг друга, отважно шли на приступ, однако каждый боец, показывавшийся над скалой, скатывался вниз с простреленной головой. Ожесточенный бой длился уже несколько часов. Рота сменяла роту. Наконец, около 16.00 по приказанию Павла Граббе генерал-майор Лабынцев лично повел на штурм батальон Кабардинского полка. Но неимоверные усилия штурмующих оказались тщетными - Сурхаева башня устояла перед отчаянным натиском. С наступлением темноты войска получили приказ отступить с буквально залитого кровью и заваленного трупами утеса. Но и Шамиль к исходу дня лишился значительной части своих отборных воинов, а самое главное - наиболее преданного и талантливого помощника - Али-бека, которому ядром оторвало руку.

4 июля в 14.00 началось очередное бомбардирование башни. На этот раз огонь российских артиллеристов был значительно результативнее. Временами укрепление полностью скрывалась в пыли, а от его стен отлетали довольно значительные обломки. В это время двести добровольцев от Апшеронского, Кабардинского и Куринского полков собрались у подошвы горы и ожидали только сигнала, чтобы броситься на штурм. Солдаты были снабжены деревянными щитами, подбитыми войлоком, для прикрытая головы и груди от камней, сбрасываемых горцами.

Около 17.00, когда артподготовка нанесла сильные повреждения башне, прозвучал сигнал к атаке и добровольцы начали подниматься наверх. Среди них были лейб-гвардии Кирасирского полка поручик Мартынов (смертельно ранивший в 1841 г. на дуэли под Пятигорском Михаила Лермонтова) и Апшеронского полка прапорщик Евдокимов (впоследствии генерал-адъютант и граф). Однако молчавшая до сих пор башня ожила - на головы штурмующих вновь полетели бревна и камни, из бойниц был открыт шквальный огонь. Офицеры и солдаты во время очередного приступа, по свидетельствам очевидцев, вели себя геройски. Но повторились, по словам летописцев Кавказской войны, "все ужасы предыдущего штурма". Генерал Граббе, щадя храбрецов, приказал им отойти на исходные позиции.

Снова заговорила русская артиллерия. От ее огня большая часть мюридов погибла под развалинами. К наступлению темноты ядра и гранаты образовали в стенах башни осыпь и даже некоторое подобие отлогого подъема. Российские бойцы бросились наверх и ворвались в укрепление - форт Сурхай-кадия пал. Этот момент стал переломным в ходе осады Ахульго. Теперь генерал Граббе мог сократить длину блокадной линии по правому берегу Койсу, сосредоточив все усилия против обоих замков Шамиля. Взятие Сурхаевой башни позволило значительно выдвинуть вперед артиллерийские батареи, что существенно повысило результативность огня русских пушек.

ПЕРВЫЙ ШТУРМ

Граббе решил овладеть Старым и Новым Ахульго 16 июля 1839 г. Генерал принял во внимание следующие обстоятельства. За последнее время русский отряд существенно усилился, в нем теперь было уже 13 батальонов пехоты и 30 орудий. Морально-психологическое состояние войск, невзирая на все трудности осады, оставалось очень высоким. Положение же отрядов Шамиля на двух раскаленных утесах, без мяса, дров для приготовления пищи, почти без воды, среди разлагающихся трупов, стало откровенно отчаянным.

В соответствии с замыслом Граббе войска были распределены по трем колоннам: первая - полковника барона Врангеля - предназначалась для атаки Нового Ахульго со стороны Сурхаевой башни. Вторая - направлялась по руслу реки Ашильты для блокирования сообщения между обоими утесами. Третья колонна была выделена для демонстративной атаки Старого Ахульго и в случае успеха остальных подразделений должна была овладеть аулом.

С рассветом 16 июля все артиллерийские батареи открыли сильнейший огонь по укреплениям горцев. В 18.00 русские батальоны двинулись на приступ. Главный удар наносила колонна барона Врангеля. Под шквальным огнем мюридов Шамиля убитые и раненые солдаты падали шеренгами, но, воодушевляемые личным примером командиров, стремились вперед. Буквально в несколько минут русские были уже во рву и затем ворвались в укрепление. После кровопролитной рукопашной схватки боковые башни были взяты. Горцы защищались с редким упорством - вместе с мюридами дрались даже женщины, переодетые в черкески.

Внезапно среди штурмующих произошла досадная заминка. Вдохновленные героизмом своего передового батальона, остальные подразделения князя Варшавского полка бросились к ним на усиление раньше, чем следовало. В результате на узком перешейке столпилось около 1500 солдат и офицеров, представлявших собой прекрасную мишень для стрелков Шамиля. Мюриды, воспользовавшиеся такой благоприятной для них возможностью, из множества бойниц и завалов обрушили на штурмующих град пуль. Неся огромные потери от огня противника, батальоны рванулись было вперед, но за небольшой площадкой оказался второй глубокий ров, находившийся под перекрестным огнем из двух скрытых капониров.

Положение русских стало катастрофическим. Узкий путь для возможного отхода был завален множеством убитых и раненых. Укрыться от выстрелов врага не представлялось возможным - саперы не могли втащить для защиты пехоты от прицельного ружейного огня ни одного тура. К довершению всего российские подразделения практически оказались без офицеров. Храбрый барон Врангель был тяжело ранен, остальные командиры либо погибли, либо также были ранены. Некоторые в неимоверной толкотне даже оказались сброшены с гор в пропасть. Любые другие войска вряд ли выдержали бы подобное испытание. Неизвестно, как в такой тяжелой обстановке повели себя даже обстрелянные и опытные части. По свидетельствам очевидцев, батальоны князя Варшавского полка под страшным огнем мюридов, не трогаясь с места, простояли до темноты. С наступлением ночи, свидетельствуют очевидцы штурма, был получен приказ Граббе на отход. Подобрав раненых и тела убитых товарищей, измученные боем, озлобленные неудачей войска молча отступили за нижний гребень. Продолжать штурм на следующий день батальоны князя Варшавского полка были уже не в состоянии. В других двух колоннах до решительного столкновения дело не дошло. Урон российского отряда был на этот раз очень велик: убиты 7 офицеров и 153 солдата, ранены 31 офицер и 580 солдат.

ПЕРЕГОВОРЫ

Пока не было плотной блокады, имам еще мог получать подмогу от остальных горских обществ. Но теперь от продолжительной осады защитники крепости тяжко страдали. В Ахульго скопилось много больных и раненых, возникла эпидемия оспы. В результате падения Сурхаевой башни и первого штурма 16 июля Шамиль понес немалые потери, но отнюдь не пал духом. С другой стороны, вследствие продолжительной стоянки на одном месте, где воздух был отравлен гниением трупов и царил нескончаемый удушливый зной, значительно возросла заболеваемость среди личного состава российских войск. Это, конечно, не в лучшую сторону влияло на их боеспособность.

К этому периоду относятся и первые попытки переговоров. Шамиль предвидел неизбежный конец. Имам старался установить контакты с Павлом Граббе. Вначале такие попытки предпринимались через Джамала Черкеевского. Но генерал дал категорический ответ, что переговоры могут быть допущены только в том случае, если Шамиль действительно намерен покориться России и подкрепит искренность своих обещаний выдачей в заложники своего сына. Но имам не соглашался на подобные условия. Первый этап переговоров закончился безрезультатно: Граббе смотрел на Шамиля как на бунтовщика и разбойника, имам же видел себя в роли предводителя одной из воюющих сторон. "Консультации", сопровождавшиеся непрерывной стрельбой, длились четыре дня, но не привели ни к чему. Обнаружив, что перемирие служит горцам лишь для исправления поврежденных укреплений, Павел Граббе приказал объявить Шамилю, что если он к вечеру 16 августа не выдаст сына, то русские войска на следующий день будут вновь штурмовать Ахульго.

ВТОРОЙ ШТУРМ И НОВЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

В этот раз было решено идти на приступ с рассветом 17 августа 1839 г. К тому времени Ахульго было обложено уже со всех сторон. Для атаки вновь сформировались три штурмовые колонны. Едва солнечные лучи скользнули по вершинам ахульгинских утесов, загрохотали все российские пушки. Батальон Куринского полка прошел по крытой галерее и быстро начал подниматься на скалу, несмотря на град камней и пуль.

Отчаянное мужество мюридов, засевших в передовом укреплении под начальством самого Сурхай-кадия, не могло остановить российских бойцов. Офицеры находились во главе штурмующих подразделений. Горцы с диким отчаянием врывались в боевые порядки российских войск и погибали на штыках или же умирали в разрушаемых саклях. Кровопролитный бой за обладание этим ключевым пунктом неприятельской позиции, всю важность которого отлично сознавал враг, длился до полудня. Из мюридов уцелели лишь немногие, был убит и сам Сурхай-кадий. Этот успех позволил куринцам закрепиться в непосредственной близости от Нового Ахульго.

Уже начал прорисовываться общий успех штурма. Теряя надежду отстоять Ахульго, Шамиль в 13.00 выставил белый флаг. Когда стрельба с российской стороны утихла, имам немедленно выслал к генералу Граббе в заложники своего любимого старшего сына Джамал-Эддина. Однако к тому времени и у российских войск не было никакой возможности продолжать приступ. Батальоны находились в бою уже свыше шести часов. День выдался очень жарким, и бойцы практически выбились из сил. Тем более что по условиям местности атакующие подразделения не удавалось сменить свежими частями.

Таким образом, продолжение приступа, несмотря на наметившийся успех, стоило бы русскому отряду огромных потерь. Принимая во внимание эти обстоятельства, Павел Граббе приостановил штурм и продиктовал имаму свои прежние условия капитуляции. Но Шамиль, как и раньше, не соглашался с генералом в главном - он просил себе разрешения жить в горах, а сыну, уже отданному в заложники, - в Черкее. Переговоры затягивались. Тогда русский командующий, озабоченный скорым наступлением дождливой и холодной осени, решил не терять драгоценного времени и во что бы то ни стало в ближайшее время овладеть Ахульго.

ТРЕТИЙ ШТУРМ

На рассвете 21 августа приступ возобновился. Батальон кабардинцев штурмовал своеобразный горский бастион (две заглубленные сакли, соединенные крытой траншеей), обороняемый наибом Ахверды-Магомой. Вскоре левая сакля была взята, правая же отбила все атаки. Ночью русские саперы высекли галерею в сплошной глыбе камня и заложили фугас. Взрыв разрушил саклю, все ее защитники погибли под развалинами или пали под штыками ожесточенных упорным сопротивлением солдат.

С рассветом 22 августа была замечена суматоха в Новом Ахульго. Женщины и дети поспешно уходили в старый замок, унося все свое имущество. Этим тотчас воспользовался Граббе. Он приказал войскам перейти в наступление. Русские солдаты бросились к аулу, сметая группы горцев, изумленных неожиданным натиском. Очистив все траншеи и завалы от противника, войска ворвались в Старое Ахульго. Первым был унтер-офицер Куринского полка Костенецкий, бывший студент Московского университета, направленный на Кавказ для "искупления грехов".

Но в самом ауле разгорелись ожесточенные схватки. Даже горские женщины сражались с полным самоотречением, бросаясь порой без всякого оружия на штыки русских пехотинцев. Однако вскоре сопротивление горцев было сломлено, и они бросились бежать в ущелье Ашильты и пещеры. Лишь 200 самых отчаянных мюридов, окруженных со всех сторон, заперлись в саклях и продолжали отстреливаться. Бой разбился на отдельные рукопашные единоборства, и к полудню в Новом Ахульго не осталось ни одного живого защитника.

В то время, когда на Новом Ахульго побоище уже достигло пика, по приказанию генерала Граббе батальон апшеронцев пошел на приступ Старого Ахульго. Апшеронцы, воодушевленные успехом своих товарищей, не дали врагу опомниться. Горцы, сосредоточив все внимание на происходившем в новом замке, не ожидали столь стремительного рывка русских солдат. Противник заметил голову колонны только тогда, когда она уже поднялась на утес. Мюриды встретили штурмующих ружейным залпом, но уже было поздно. Апшеронцы стремительно ворвались в Старое Ахульго и опрокинули горцев штыками. Часть гарнизона сложила оружие, однако около 600 сподвижников Шамиля продолжали с ожесточением защищаться. После прибытия частей из Нового Ахульго и длительного боя они были истреблены до последнего человека. В два часа дня 22 августа над обоими Ахульго развивались русские знамена.

Потери неприятеля летописцами Кавказской войны оценивались как огромные. В Старом и Новом Ахульго после штурма было обнаружено более 1000 трупов мюридов, причем считается, что много тел убитых горцев унесла быстрая Койсу. В плену оказалось до 900 человек, по большей части - стариков, женщин и детей. Утраты российских войск в боях 21 и 22 августа были тоже значительны: 6 офицеров и 150 солдат погибли, 16 офицеров и 494 нижних чина получили ранения.

23 августа отряд генерала Граббе приступил к окончательной "зачистке" Старого и Нового Ахульго. Мелкие, но необычайно упорные боестолкновения продолжались еще целую неделю. Женщины и дети с кинжалами и камнями в исступлении бросались на штыки или, потеряв последнюю надежду избежать плена живыми, кидались в пропасть. Матери собственными руками убивали детей, чтобы они не доставались русским. Особенно больших трудов стоило выбить горцев из пещер, вырытых в отвесном берегу Койсу. Солдаты, чтобы добраться до засевших там мюридов, спускались в их последние убежища на веревках. К 29 августа сопротивление остаточных групп горцев было окончательно подавлено.

Однако Шамиля не нашли ни среди убитых, ни среди пленных. Позже выяснилось, что, скрывшись в одной из пещер, имам в первом часу ночи 23 августа пустил по Койсу плот, по которому немедленно открыли огонь русские сторожевые посты, а сам с семьей и несколькими мюридами направился по скалам в Гимры. Шамиль был ранен, так же как один из его родственников и малолетний сын, которого мать несла на спине. К рассвету беглецы добрались до слияния Андийского Койсу с Аварским и, переправившись, направились в Салатау, а затем в Чечню.

Так кончилась осада Ахульго, составляющая одну из блистательнейших страниц истории русской Кавказской армии. Генерал-адъютант Граббе от души благодарил войска за их подвиги. В приказе Павел Христианович отмечал: "...Господа генералы, штаб и обер-офицеры и вы, все нижние чины отряда! Вы совершили подвиг необыкновенный, достойно увенчавший ряд успехов этой экспедиции... Я знал вас, когда при начале действий приказом объявил, что не признаю с вами ничего недоступного и неодолимого. Я всего от вас требовал, потому что всегда надеялся, - и вы все оправдали. Благодарю вас".

Наиболее отличившиеся офицеры, унтер-офицеры, рядовые были удостоены боевых наград империи, всех участников похода отметили специально учрежденной медалью "За взятие штурмом Ахульго" на Георгиевской ленте.

И КАКОВ РЕЗУЛЬТАТ?

За время 80-дневной осады Ахульго отряд генерала Граббе потерял убитыми, ранеными, пропавшими без вести 150 офицеров и 2919 нижних чинов. Войска были крайне утомлены. В некоторых батальонах осталось не более 200 штыков. Обмундирование и предметы снаряжения были совершенно изношены. 30 августа 1839 г. после благодарственного молебна отряд выступил из-под Ахульго и двинулся через Унцукуль на Гимры. По свидетельствам современников, падение Ахульго, считавшегося у горцев неприступной крепостью, повергло в ужас приверженцев имама в горах Дагестана и в лесах Чечни. Когда батальоны генерала Граббе проходили через один из значительнейших аулов Дагестана Унцукуль, то войскам, отмечают очевидцы, пришлось выслушать немало выражений удивления и одобрения - даже от горских женщин и детей.

В наступившей эйфории о Шамиле все забыли. Да и что о нем было вспоминать: ведь он лишился всех своих самых лучших воинов, его сильнейшая крепость, надежнейший оплот - Ахульго - лежала в руинах.

Только один император Николай I, внимательно вникавший в ход Большой Кавказской войны, на донесении генерал-адъютанта Граббе о падении Ахульго и бегстве Шамиля написал пророческую резолюцию: "Прекрасно, но жаль, что Шамиль ушел, и признаюсь, что опасаюсь новых его козней..." Самодержец, как оказалось, был прав: не прошло и года, как самый опасный и непримиримый враг России на Кавказе вновь собрал силы для борьбы...

Чеканили победные кругляшки:
'За Ахульго' - клочок чужой земли,
И в обмундировании сермяжном
За Терек новых рекрутов везли.

Лишь год спустя 'аварские' медали
В российских захолустных деревнях
Старухам обездоленным вручали
Да вдовушкам с грудными на руках.

Одну медаль негаданно-нежданно
Мой друг московский дал на память мне.
'В полдневный жар в долине Дагестана'
Его прапрадед пал на той войне.

Я молча взял подарок бескорыстный,
Оценивая дружбу высоко.
И тотчас же в моих смятенных мыслях
Возник бесстрашный образ Ахульго.

Расул Гамзатов

Август 1859 года.

Гора Гуниб, выделяется наподобие приподнятого острова, из окружающей его гористой местности. В верхней части горы края ее со всех сторон совсем обрывисты и кажутся издали недоступными; ниже скаты становятся постепенно отложе, так что подошвы горы расстилаются верст на 50 в окружности. Вершина, вытянутая от запада к востоку верст на 8, значительно суживается и понижается к востоку, т. е. к течению Койсу. Западная же, более возвышенная и широкая сторона, имеет до 5 верст протяжения и возвышается до 7700 футов над уровнем моря. Вершина горы образует продольную ложбину, по которой протекает речка. Прорвавшись сквозь скалы, замыкающая горную котловину, эта речка низвергается несколькими водопадами в Койсу. В долине зеленеют рощи (в том числе редкостная на Кавказе березовая роща); есть луга, небольшие пашни, и на дне, почти в центральном положении, маленькое селение, где и поселился Шамиль со своею семьей и небольшим числом преданных мюридов. В числе защитников Гуниба были и отчаянные абреки (качаги), и русские беглые солдаты, всего же набралось до 400 вооруженных, при 4 орудиях: сила не большая, но достаточная для обороны такого сильно защищенного природой убежища. Единственный доступ на вершину Гуниба составляла крутая тропа, взвивавшаяся от берега Койсу на восточную оконечность горы, вдоль русла низвергающейся с нее речки. К преграждению этого доступа, конечно, были приняты Шамилем все меры: устроены завалы и башня, подкопаны и обрыты все места, сколько-нибудь доступные ноге человеческой, а при самом выходе тропинки на верхнюю площадку поставлена пушка. Со всех прочих сторон Гуниб признавался недоступным. В тех немногих точках окраины верхней площадки, где замечалась малейшая впадина или трещина, выставлены были караулы.

Обложение Гуниба началось уже с 9-го августа. По распоряжению барона Врангеля, войска, по мере прибытия, занимали позиции у подошвы горы и постепенно смыкалось кольцо блокады. Выстрелы неприятельских орудий с Гуниба, по дальности, не достигали до расположения войск. К 18-му числу, по присоединении к блокирующим войскам некоторых частей, прикрывавших следование нашего обоза, сосредоточилось под Гунибом всего до 16 1/4 батальонов, полк драгун (Северский), 13 сотен казаков и милиции, при 18 орудиях. Главные силы или резерв (6 батальонов, в том числе 2 батальона лейб-гренадерского Эриванского полка и 4 батальона Ширванского, рота сапер и драгунский полк) расположились на Кёгерских высотах, т. е. с восточной стороны; 1 батальон (Самурского полка) и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка, под начальством полковника Кононовича, спущены в самое ущелье Койсу, чтобы стеречь единственный выход с Гуниба; справа от него, на северо-восточном и северном фронте, у подошвы горы, расположены, под начальством генерал-майора князя Тархан-Моуравова, 2 батальона (Грузинского гренадерского и Самурского полков); слева, с южной стороны горы ≈ 4 батальона (2 апшеронских, 1 самурский и 1 стрелковый 21 -и), под начальством полковника Тергукасова; наконец с западной стороны 3 батальона (2 Дагестанского полка и 18-й стрелковый), под начальством полковника Радецкого.

Еще до прибытия главнокомандующего барон Врангель пробовал склонить Шамиля к сдаче. Первые сношения начались 15-го августа чрез полковника милиции Али-хана. 16-го числа Шамиль дал знать, что согласен вести переговоры при посредничестве Даниель-бека. К удовлетворению этой странной прихоти имама не встретилось препятствий, так как Даниель-бек прибыл 18-го числа в свите главнокомандующего. Сам князь Барятинский находил желательным покончить с Шамилем мирным соглашением, хотя бы на самых льготных для него условиях. Добровольная сдача Гуниба была бы счастливым завершением всей экспедиции; сбылись бы вполне расчеты князя; предполагавшийся торжественный въезд в Тифлис совершился бы как раз 30 августа, и какой эффект произвело бы в Петербурге, если бы к этому торжественному дню пришло туда донесение о сдаче Шамиля и окончательном умиротворении всей восточной половины Кавказа!

По приказанию главнокомандующего, на другой же день по приезде его на Кёгерские высоты, Даниель-бек отправился вместе с полковником Лазаревым на передовой наш пост, на берегу Койсу, близ разоренного аула Ку-дали, и послал в Гуниб записку. В которой предлагалось Шамилю выслать его сына Казы-Магомадля ведения переговоров. После обмена несколькими записками, съехались в условленном месте Даниель-бек и Лазарев с Казы-Магома. В первых объяснениях уполномоченный имама выказывал сговорчивость; шла речь только о безопасном выпуске из Гуниба всех засевших в этом притоне; но Шамиль не торопился давать ответы. 20-го числа, утром, послано ему решительное объявление от имени самого главнокомандующего. Этот ультиматум начинался такими строками: Вся Чечня и Дагестан ныне покорились Державе Российского Императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому Государю. Чтобы избежать нового пролития крови, для окончательного водворения в целом крае спокойствия и благоденствия, я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие... Далее обещалось, именем государя, полное прощение всем находившимся в Гунибе, дозволение самому Шамилю с его семьей ехать в Мекку, обеспечение ему средств, как на путешествие, так и на содержание. Срок для решительного ответа назначен до вечера того же дня; если ж Шамиль до того времени не воспользуется великодушным решением Императора Всероссийского, то все бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему милостей.

Даниель-бек отправил этот ультиматум при своем письме, в котором убеждал Шамиля неотлагательно принять объявленные ему великодушные условия с полным доверием к слову наместника. Но великодушие к врагу не укладывается в понятиях азиатца. Шамиль, в ответ главнокомандующему, счел нужным просить разрешения на присылку доверенных лиц для дополнительных переговоров относительно обеспечения обещанного пропуска в Мекку. И на это князь Барятинский изъявил согласие. 21-го числа явился в наш лагерь один из самых близких к имаму мюридов, вполне ему преданный Юнус, худощавый старичок, с резкими чертами лица, живыми бегающими глазами, вообще весьма типичный. Сопровождало его несколько других доверенных мюридов в виде ассистентов. Князь Барятинский, лично приняв этих горских дипломатов, подтвердил им прежнее свое обещание. Они возвратились в Гуниб; но затем прошел весь день без всякого ответа от Шамиля. По-видимому, он колебался в своем решении; привычное недоверие взяло верх, вероятно, под влиянием окружающих его фанатиков и наиболее ожесточенных злодеев, не смевших верить обещанному прощению. 22-го числа, утром, по приказанию главнокомандующего, отправлено с полковником Али-ханом письмо от меня, на арабском языке: в нем категорически подтверждалось требование сардара, чтобы дан был без промедления решительный ответ и назначен крайний срок.

Сверх всякого ожидания, ответ получен чрезвычайно дерзкий, в таком смысле: Мы не просим у вас мира и никогда с вами не помиримся; мы просили только свободного пропуска на заявленных нами условиях; если последует на это согласие, то хорошо; если ж нет, то возлагаем надежды на всемогущего Бога. Меч отточен и рука готова!

Таким образом, переговоры оказались бесплодными; надежды наши на мирную развязку исчезли; расчеты князя Барятинского на скорое возвращение в Тифлис не сбылись. Приходилось прибегнуть к осаде. Несмотря на малочисленность обороняющихся, открытый штурм мог бы стоить дорого. Немедленно же начались приготовления к осаде: заготовлялись туры, фашины, лестницы; вытребованы мортиры; послано в Дербент за некоторыми другими принадлежностями. Ведение осады поручено генерал-майору Кеслеру, который в тот же день приступил к подробному осмотру местности, указал места для батарей (против восточной стороны Гуниба), дал лично наставления начальствующим отделами блокадной линии. Им приказано стеснять сколько возможно кольцо обложения, постепенно подаваясь вперед к подошве верхнего, обрывистого пояса горы; высматривать внимательно места, где окажется какая-либо возможность взбираться на крутизны, прикрываясь скалами, камнями и складками местности. С этого времени начали раздаваться с обеих сторон ружейные и артиллерийские выстрелы.

Пока еще велись переговоры с Шамилем, прибыл в Кёгерский наш лагерь курьер из Петербурга с рескриптом государя от 10-го августа и с приятными известиями о новых царских милостях. Это был ответ на донесение главнокомандующего от 27 июля, отправленное с адъютантом князя Барятинского Шереметевым, который застал государя на маневрах, в Ропше, 6-го августа. Известие о переправе Дагестанского отряда чрез Койсу, о занятии Аварии, об изъявлении покорности большею частью Дагестана, доставило государю большое удовольствие, и в тот же день пожалованы награды: самому князю Барятинскому орден святого Георгия 2-й степени; барону Врангелю тот же орден 3-й степени; графу Евдокимову и мне ≈ звание генерал-адъютанта. Награждены и другие лица, имена которых упомянуты были в донесении главнокомандующего. Присланный с означенным донесением адъютант Шереметев назначен флигель-адъютантом, так же как и штаб-ротмистр Собственного Его Величества конвоя князь Челокаев. Куринскому и Кабардинскому полкам пожалованы знамена Георгиевские с новыми надписями. В собственноручном письме государь писал: Скажи вновь от меня Кавказским молодцам искреннее спасибо и что они мне опять доказали, что для них невозможного нет.

Царские эти выражения были объявлены Кавказской армии в приказе от 22-го августа. Того же числа отдан главнокомандующим следующий приказ: Воины Кавказа! В день моего приезда в край, я призвал вас к стяжанию великой славы Государю нашему, и вы исполнили надежду мою. В три года вы покорили Кавказ от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги. Да раздастся и пройдет громкое мое спасибо по побежденным горам Кавказа и да проникнет оно со всею силою душевного моего выражения до сердец ваших.

Нужно ли прибавлять, что редакция этого приказа, так же как и других подобных, принадлежит перу самого князя Барятинского.

Из всех пожалованных наград наиболее удовольствия доставило самому главнокомандующему назначение графа Евдокимова генерал-адъютантом. Такая награда казалась почти несбыточной после тех обидных нареканий, которые еще так недавно взводились на достойного начальника левого крыла. Эксельбант на плече Евдокимова имел особенное значение. Это было окончательное очищение его запятнанной репутации.

Также приятно было князю Барятинскому и мое генерал-адъютантство. Первым движением его было своеручно прицепить мне свой собственный эксельбант. Первое, искренно-сочувственное поздравление с этой наградой получил я от А. П. Карцева, который в письме своем, упомянув о приезде Шереметева 6 августа в Ропшу, писал мне: В тот же день мы все узнали о назначении вашем генерал-адъютантом, и скажу вам, что начиная от стариков генерал-адъютантов до самых молодых офицеров, бывших в Ропше и знавших вас только по имени, все этому обрадовались, обрадовались непритворно и передавали эту весть друг другу с таким же удовольствием, как и известие об одержанном успехе.

Князь Барятинский крайне досадовал на то, что из-за безрассудного упрямства Шамиля приходилось отказаться от заветной мечты поднести государю к торжественному дню 30-го августа радостную весть об окончательной развязке войны в восточной половине Кавказа. День этот уже близок, а предстоящая осада Гуниба может затянуться надолго. Поэтому князь Барятинский решился 22-го августа отправить с поручиком князем Витгенштейном (Фердинандом) на Симферопольскую телеграфную станцию поздравительную телеграмму государю такого содержания " Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с августейшим тезоименитством, От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках наших. Я лично был в Карате, Тлохке, Игали, Ахульго, Гимрах, Унцукуле, Цатаныхе, Хунзахе, Тилитли, Ругдже и Чохе. Теперь осаждаю Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами".

От того же числа, в отзыве к военному министру, князь Барятинский писал: Итак, полувековая кровавая борьба в этой половине Кавказа кончилась; неприступные теснины, укрепленные природой и искусством аулы, крепости замечательной постройки, взятие которых потребовало бы огромных пожертвований, 48 орудий, огромное число снарядов, значков и разного оружия ≈ сданы нам в течение нескольких дней, без выстрела, силою нравственного поражения. Все это последствие действий предыдущих лет и предпринятого теперь наступательного движения с трех сторон.

Очертив далее всю свою торжественную поездку, от укрепления Преображенского до высот Кёгерских, князь Барятинский прибавил: Теперь, когда все эти горы, ущелья и долины, огражденные природой и искусством, в наших руках; когда воинственное, фанатическое население их, так долго не выпускавшее из рук оружия, вдруг нам покорилось теперь настала пора бесчисленных забот и усиленной деятельности для проложения путей сообщения, для учреждения правильной, сообразной с духом народа администрации, для избрания и занятия стратегических пунктов одним словом, для приобретения такого положения, которое избавило бы нас в будущем от всяких случайностей и вторичной кровавой борьбы. С помощью Бога, с содействием моих отличных помощников, с теми несравненными войсками и средствами, которые Государь Император предоставил в мое распоряжение до исхода 1861 года, я могу надеяться достигнуть и этой цели, для славы возлюбленного Монарха.

Счастливый переворот, совершившийся так быстро, почти внезапно, во всей восточной половине Кавказа, превзошел все наши ожидания; но вместе с тем на местную администрацию выпадали отныне новые, серьезные заботы о будущем устройстве новопокоренного края, об упрочении в нем нашей власти так, чтобы сделать невозможными какие-либо попытки нарушения только что установившегося мирного положения. Князь Барятинский счел нужным, не теряя времени, обменяться мыслями по этому предмету с тремя главными начальниками сопредельных отделов края; необходимо было обсудить по крайней мере некоторые главные вопросы, требовавшие соглашения на первых же порах. Граф Евдокимов и барон Врангель были налицо; оставалось вызвать третьего князя Меликова, который в то время находился не в дальнем расстоянии от Гуниба.

Князь Меликов, как было прежде сказано, еще 8-го августа, распростившись с главнокомандующим в лагере при Конхидатле, в тот же день уехал с прежним конным конвоем, обратно в Тиндо, где ожидал его отряд генерал-майора Корганова. Следуя далее с этим отрядом в Кварши и установив управление в новопокорившихся обществах Ункратля, князь Меликов возвратился прежним трудным путем в лагерь, оставленный им на горе Бешо, а 10-го числа весь Лезгинский отряд стянулся на горе Мичитль. Между тем подполковник Генерального штаба Комаров и майор князь Ратиев произвели подробную рекогносцировку совершенно неизвестных дотоле путей по долине Андийского Койсу до дидойского селения Шаури и к селению Хушети, пограничному с Тушетией. Получив благоприятные известия от князя Шаликова о положении дел в Анкратле, князь Меликов не счел нужным держать долее все свои силы в горах: часть войск и тяжести спустил он на равнину, а с остальным отрядом (6 батальонов, 3 роты стрелков, 1 сотня казаков, 4 сотни милиции при 4 горных орудиях) двинулся 13-го августа в верховья Аварского Койсу, к Черельскому мосту (у селения Тларата). Здесь, в лагере князя Шаликова, назначено было сборное место наибов, старшин и почетных представителей новопокорившихся обществ верхних долин Аварского Койсу и его притоков. Во всех этих обществах установлено новое управление, назначены наибы; всем ранее выселившимся на равнину горцам разрешено возвратиться в прежние аулы. Затем князь Медиков, с 3 батальонами, сотней казаков и 2 горными орудиями, двинулся в верхнюю долину Кара-Койсу, в общество Кейсерух (или Тлесерух) и прибыл 19-го августа в Ириб.

Получив здесь от главнокомандующего приглашение прибыть в лагерь на Кегерские высоты, князь Меликов отправился туда 21 -го числа, с конвоем из 2 сотен конной милиции. Остановленные в Ирибе войска, под начальством генерал-майора Корганова, приступили к разрушению нагроможденных в Ирибе Даниель-беком укреплений, к вывозу находившихся там орудий и военных запасов. Князь Меликов, после совещаний у главнокомандующего, возвратился 24-го числа в Ириб.

Начатые с 23-го августа осадные работы против Гуниба велись генералом Кеслером энергично: устраивались батареи, ложементы для пехоты, подступы (где было возможно). В распределении блокирующих войск сделаны некоторые изменения. Из расположенного на Кегерских высотах резерва, выдвинуты вперед все четыре батальона Ширванского полка; два из них заняли позицию против восточной оконечности Гуниба, в самой долине Койсу, под начальством командира этого полка, полковника Коно-новича; другие два, а также бывший прежде у Кононовича Самурский батальон и 5 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка поступили на северный фронт блокады, под начальство генерал-майора князя Тархан-Моуравова. По указанию генерала Кеслера, в ночь с 22 на 23 число, полковник Кононович выдвинул передовые свои части на самый скат восточной оконечности Гуниба, по которому вела единственная тропа на верхнюю площадку горы. Траншейные работы велись здесь непосредственно инженер-капитаном Фалькенгагеном. Передовые посты, прикрываясь камнями и скалами, отстреливались против живого огня с неприятельских завалов. По временам раздавался выстрел с неприятельского орудия, поставленного на скале, над тропинкой. Поблизости этой неприятельской батареи виднелась палатка: как потом оказалось, это был наблюдательный пункт самого Шамиля. По всему было заметно, что с этой именно стороны неприятель ожидал нападения; сюда обращено было все внимание и силы обороняющегося.

Со всех остальных сторон Гуниб казался совсем недоступным. При расположении наших войск кругом горы, первоначально имелось в виду только стеречь Шамиля, чтобы не дать ему уйти и в этот раз подобно тому, как удалось ему вышмыгнуть из Ахульго; однако ж блокирующие войска, как уже сказано, получили приказание высматривать местность и по возможности выдвигаться вперед, все ближе к отрывистой крутизне горы. На всякий случай припасены были лестницы, веревки с крючьями. Солдаты, вместо сапог, обуты были в поршни или посталы, чтобы вернее карабкаться по скалам и каменьям. Команды охотников мало-помалу взбирались все выше и выше, и залегали между камнями на едва заметных издали уступах крутизны.

Так прошло два дня, 23-е и 24-е августа. В лагере нашем начинали свыкаться с мыслью о продолжительной стоянке. Главнокомандующий был в озабоченном расположении духа. По временам подходил он к поставленному пред его ставкой телескопу, на пригорке, с которого открывался вид на верхнюю поверхность Гуниба. Перестрелка не прекращалась и ночью. Каждый раз, когда неприятельские караулы замечали движение наших передовых частей или когда чья-либо голова высовывалась из-за камней, возобновлялась трескотня.

На рассвете 25-го августа послышалась более обыкновенного усиленная стрельба. Часов в 6 утра состоявший неотлучно при главнокомандующем урядник из туземцев Казбей (обыкновенно ездивший за князем Барятинским с его значком) случайно подошел к зрительной трубе и к удивлению своему увидел на вершине Гуниба в нескольких местах белые шапки наших солдат. Казбей бросился к палатке главнокомандующего, чтобы возвестить ему свое изумительное открытие, и мгновенно весь лагерь всполошился. Кучки любопытных высыпали на переднюю площадку, откуда виден Гуниб; не менее других был изумлен и сам главнокомандующий. Какая радостная для него неожиданность! С нетерпением ожидали мы известий от генерала Кеслера. Недоумение наше длилось довольно долго, по трудности сообщения между нашим лагерем и передовыми войсками, раскинутыми кругом Гуниба. Наконец появился желанный вестник: мы узнали, что действительно удалось нашим передовым войскам взобраться на вершины горы, как с южной стороны, так и с северной; что полковник Кононович с ширванцами двимул-ся также на приступ с восточной стороны; что вслед за ними и генерал Кеслер поехал на Гуниб. Немедленно же решился отправиться туда и сам князь Барятинский.

Подробности дела выяснились только позже. Оказалось, что еще с вечера 24-го числа, по распоряжению генерала Кеслера, была произведена фальшивая тревога: передовые наши войска со всех сторон открыли сильный ружейный огонь, забили барабаны, раздались крики ура; потом все утихло и защитники Гуниба успокоились; но передовые наши посты воспользовались произведенной суматохой, чтобы взобраться сколь возможно ближе к вершине горы. А пред самым рассветом, охотники расположенного с южной стороны Гуниба Апшеронского полка, в числе 130 человек, с двумя храбрыми офицерами (капитаном Скворцовым и прапорщиком Кушнеревым) умудрились, подсаживая друг друга, с помощью лестниц, веревок, пользуясь всякими уступами и трещинами в скалах, взобраться под самый верхний обрыв горы. По следам их ползли и роты одна за другой, а правее также охотники и роты 21-го стрелкового батальона. Стоявший на вершине неприятельский караул заметил угрожавшую опасность и открыл огонь по нашим смельчакам тогда только, когда им оставалось взобраться на последний уступ скал. Не обращая внимания на выстрелы, апшеронские охотники быстро очутились на верхней площадке горы, так что неприятельский пост был схвачен в завалах: 7 человек легли на месте (в том числе оказались три вооруженные женщины), а 10 взяты в плен. Произошло это около 6 часов утра, а немного спустя, когда на верхней площадке подтянулось несколько рот, а сам полковник Тергукасов повел их вперед к селению Гунибскому. Остальные роты Апшеронского полка и 21 -и стрелковый батальон двинулись в том же направлении.

В это время и с северной стороны также полезли на крутизны Гуниба охотники Грузинского гренадерского и Дагестанского конно-иррегулярного полков. Взобравшись на вершину, они овладели неприятельским завалом;мюриды бежали. Князь Тархан-Моуравов, дав подтянуться стрелковой роте Грузинского гренадерского полка и сотне конно-иррегулярного, двинул их в тыл другим завалам, защищавшим Гуниб с северовосточной стороны. Все это совершилось так быстро и неожиданно, что Шамиль и ближайшие его наперстники совсем потеряли голову и, боясь быть отрезанными от селения, поспешно бежали туда. Около сотни мюридов, абреков и беглых солдат засели за камни и завалы, защищавшие Гуниб с восточной стороны. В то время двинулись уже на приступ и ширванские батальоны полковника Кононовича. Они были встречены сильным огнем, который однако ж не остановил их. Им удалось даже втащить на один из уступов горы 4 горных орудия. Мюриды, окруженные со всех сторон, бились отчаянно; расстреляв все заряды, бросились в шашки и кинжалы, и почти все легли на месте. Однако ж эта встреча и нам не обошлась без потерь (Вся потеря наша при взятии Гуниба, по официальным сведениям, была следующая убитых 19 нижних чинов и 2 милиционера, раненых 7 офицеров, 114 нижних чинов и 7 милиционеров, контуженых 2 офицера и 19 нижних чинов [Примеч Д А Милютина])

Последними взобрались на Гуниб с западной стороны, батальоны Дагестанского полка полковника Радецко-го, когда на поле битвы прибыл уже и генерал Кеслер, а вскоре потом и барон Врангель. Со всех сторон войска стремились к селению; рвались вперед, чтобы разгромить последний притон Шамиля. Но барон Врангель, имея в виду желание главнокомандующего взять Шамиля живым, остановил наступление и послал к имаму парламентера с предложением сдаться, дабы избегнуть напрасного кровопролития и не подвергать неминуемой гибели себя, свою семью, женщин и детей.

Между тем главнокомандующий со штабом и свитою, в сопровождении графа Евдокимова, уже поднимался на Гуниб. Мы ехали по следам Ширванских батальонов, по сторонам крутой тропы валялись обезображенные трупы мюридов; на камнях, по берегам речки лужи крови. Попадались нам навстречу раненые солдаты; некоторым из них князь Барятинский навешивал Георгиевские кресты. Не доезжая с версту до селения Гунибского, главнокомандующий остановился на опушке прелестной березовой рощи, сошел с коня и сел на лежавший близ дороги камень.

Было около 5 часов пополудни. Подъехавшие к князю Барятинскому барон Врангель и генерал Кеслер доложили о положении дела: бой приостановлен; все тихо;14 батальонов грозно стоят вокруг аула, ружья у ноги; ждут ответа Шамиля. Но имам медлит, колеблется. Отправляется новый парламентер от имени самого наместника царского, с требованием, чтобы Шамиль сдался немедленно и с угрозою, в противном случае, разгромить аул. Барон Врангель с князем Мирским, полковником Лазаревым, Даниель-беком и несколькими другими лицами выезжают вперед к самому входу в аул. Шамиль высылает знакомого уже нам Юнуса для переговоров об условиях. Ему объявляют, что ни о каких условиях теперь не может быть и речи, что Шамиль должен немедленно выйти к главнокомандующему, предоставив его великодушию участь свою и семьи. Несколько спустя опятъ является Юнус, с просьбою о дозволении ему предварительно представиться сардарю. Просьба эта удовлетворена. Его ведут к князю Барятинскому, который подтверждает настойчиво требование, с обещанием полной безопасности Шамилю и его семье Но и после того, Шамиль, под гнетом страха, сомнения, недоверия продолжает колебаться; еще несколько раз появляется Юнус, с разными новыми заявлениями: то прелагает Шамиль вместо себя, выдать младшего сына; то просит отвести несколько подальше войска, когда Шамиль будет выходить. Неуместные эти требования отвергнуты наотрез; имаму отвечают угрозою неотлагательного штурма. Так проходит более двух часов; князь Барятинский начинает терять терпение; притом день уже на склоне. По желанию главнокомандующего, отправляюсь и я ко входу в аул, чтобы положить конец крайне невыгодной для нас проволочке переговоров. Необходимо было так или иначе порешить дело до заката солнца.

Когда подъехал я к площадке пред селением, где находился барон Врангель с окружавшими его лицами, в ауле была замечена большая суета. Еще раз появился Юнус с последнею убедительною просьбой отдалить назад по крайней мере милиции, дабы мусульмане не были свидетелями унижения имама... Просьбу эту мы признали возможным уважить; всем милиционерам приказано отойти за линию пехоты, и вслед за тем увидели мы выдвигавшуюся из аула толпу чалмоносцев. Между ними выдавался сам Шамиль на коне. Появление его из-за крайних саклей аула вызвало невольный возглас ура по всему фронту стоявших поблизости войск. Восторженный этот взрыв испугал, было, Шамиля и окружавшую его толпу; на мгновение движение приостановилось. Между тем я возвратился к главнокомандующему, чтобы предварить его о желанной развязке. По приказанию его, следовавшая за Шамилем кучка вооруженных мюридов (числом от 40 до 50 человек) была остановлена в некотором расстоянии оттого места, где находился главнокомандующий; при Шамиле остались только трое из самых преданных ему клевретов, и в числе их Юнус. Оружие было оставлено лишь одному Шамилю. Князь Барятинский принял пленного имама, сидя на камне, окруженный всеми нашими генералами, многочисленною свитой, ординарцами, конвойными казаками и даже милиционерами. Всякому хотелось быть свидетелем достопамятного исторического события. Шамиль, сойдя с коня, подошел к наместнику почтительно, но с достоинством. На бледном его лице выражались и крайнее смущение, и страх, и горе. Стоявшие позади его мюриды были совсем растеряны, удручены, а более всех Юнус, который был в таком волнении, что не мог даже сохранить приличную позу: во все время нервно засучивал он рукава своей чухи, как будто готовясь к кулачному бою. Князь Барятинский, приняв строгий вид, обратился к пленнику с укором в том, что он упорствовал в отказе на благосклонных условиях, которые прежде предлагали ему, и предпочел подвергнуть судьбу свою и семьи решению оружия - теперь ни о каких подобных условиях и речи быть не может, решение его участи будет вполне зависеть от милосердия царя; одно только оставляется в силе ≈ обещание безопасности для жизни его и семьи... Шамиль произнес несколько нескладных фраз в оправдание своего недоверия к прежнем русским предложениям, о своем пресыщении многолетней борьбой и желании закончить жизнь в мире и молитве. Все высказанное им было как-то бессвязно и некстати - так по крайней мере выходило в передаче слов Шамиля нашим официальным переводчиком. Объяснение было очень непродолжительно: минуты две, много три. Начальник объявил Шамилю, что он должен ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения. С этими словами князь Барятинский встал; обратившись к графу Евдокимову, поручил ему принять на себя все распоряжения относительно препровождения Шамиля в лагерь на Кегерские высоты, а барону Врангелю приказал назначить часть войск для конвоирования пленника и отдать все нужные распоряжения для поддержания порядка на Гунибе, для охраны остававшихся в ауле семейств, имущества и для препровождения на другой день пленных, которых набралось более сотни. Затем князь Барятинский сел верхом и со всею свитой отправился в свой лагерь.

Солнце было уже довольно низко, когда мы спустились с Гуниба по крутой тропинке, к переправе на Койсу. Нужно ли говорить, что должен был чувствовать в то время сам победитель и каково было настроение духа каждого из нас, его сопровождавших. Ехал я рядом с главнокомандующим, и оба мы несколько минут молчали от избытка сильных ощущений, от теснившихся в голове мыслей. Трудно было сразу отдать себе полный отчет в историческом значении события, только что совершавшегося на глазах наших, при нашем участии. Более тридцати лет должны мы были вести кровавую борьбу с мюридизмом. Сколько жизней и миллионов рублей поглощала эта борьба! И вот сегодня конец этой войне; последний предсмертный вздох мюридизма... С нынешнего дня уже нет имама, нет мюридов; вся восточная половина Кавказа умиротворена, и тем подготовлено умиротворение остальной, западной половины! Вспомнил я, что ровно двадцать лет назад, почти день в день. посчастливилось Шамилю, можно сказать, чудесным образом, выскользнуть из наших рук( Он спустился с Ахульго к руслу Койсу в ночь с 22-го на 23-е августа, но бегство его сделалось нам известно только 25-го числа Очищение Ахульго от державшихся еще в пещерах и траншеях фанатиков закончилось не ранее 26-го августа)

Князь Барятинский также вспомнил, что сегодня годовщина назначения его наместником и главнокомандующим. Ровно через три года удалось ему достигнуть такого полного успеха, такого блестящего результата, о каком можно было только мечтать.

Приведу одну забавную анекдотическую подробность, характеризующую князя Барятинского. На пути нашем, еще на Гунибе, после первого обмена мыслей и впечатлений, вдруг обращаегся он ко мне: Знаете ли, Дмитрий Алексеевич, о чем думал я теперь? - Я вообразил себе, как со временем, лет чрез 50, чрез 100, будет представляться, что произошло сегодня; какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы! Нас всех выведут на сцену, в блестящих костюмах; я буду, конечно, главным героем пьесы - первый тенор, в латах, в золотой каске с красным плюмажем; вы будете моим наперстником, вторым тенором, Шамиль basso profundo (Глубоки и бас); позади его неотлучно три верные мюрида баритоны, а Юнус... это будет buffo cantante (Оперный шут)... и так далее. Шутка эта развеселила нас обоих; серьезное настроение, навеянное потрясающими перипетиями этого дня, видом трупов и крови вдруг уступило место более светлому расположению духа, чувству удовольствия. Заговорили мы о предстоящих распоряжениях относительно Шамиля и его семьи, об устройстве его на ночь. Об отправлении в Петербург и так далее. Впрочем все было уже заранее обдумано князем: в лагерях разбита палатка для пленника, с возможным комфортом; адьютанту Тромповскому обещано было давно полушутя, полусерьезно поручить ему препровождение Шамиля в Петербург; из Тифлиса вытребована карета дорожная, ожидавшая в Темир-Хан-Шуре.

Добрались мы до своего лагеря, когда уже смеркалось, а пленного имама привезли гораздо позже, уже в совершенную темноту. К пленному приставлен был, в качестве переводчика, один из служащих-туземцев подполковник Алибек Петулаев. По прибытии в лагерь, Шамиль был в таком нервном состоянии, что дрожал как в лихорадке, конечно, не столько от свежего вечернего воздуха на значительной высоте нашего лагеря, сколько от душевного волнения. Он все еще не доверял положительному обещанию Наместника и ожидал неминуемого возмездия за все зло, которое он на своем веку причинил русским. Тщетно Алибек старался успокоить его убеждениями в не нарушении слова сардара, в великодушии русского государя. Крайне удивило пленника, когда подан был ему чай в роскошном сервизе главнокомандующего, когда прислана была ему собственная дорогая шуба князя Барятинского, чтобы старик мог согреться. Все было сделано для успокоения пленника, ему объявлено, что оставшаяся в Гунибе семья его прибудет завтра в лагерь; даже предложено ему написать к семейству записку, дабы оно не тревожилось на его счет. Между тем на Гунибе приняты были бароном Врангелем все меры охранению, войска приветствовали главнокомандующего с неподдельным восторгом; со своей стороны князь Барятинский поблагодарил войска в нескольких теплых словах, которые снова вызвали восторженные ура. После молебствия и окропления освященной водой, войска, по команде барона Врангеля, прошли церемониальным маршем мимо главнокомандующего. Но что это был за церемониальный марш! Думаю, что находившихся при этом гвардейцев он должен был сильно поразить. Большая часть солдат в поршнях (посталах); обмундировка пестрая, в лохмотьях, даже на большей части офицеров; некоторые части войск, при всем желании, не могли попасть в ногу. Но зато какое выражение загорелых, почерневших лиц! Какая самоуверенность и твердость поступи! Какое одушевление в глазах! Таким войскам действительно нет ничего невозможного, как выразился о них сам государь в одном из писем к князю Барятинскому. Каждый солдат чувствовал себя участником совершенных геройских подвигов!

В тот же день, 26-го августа, отдан следующий лаконический приказ по армии

Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию!

Столь же лаконическая телеграмма государя отправлена на Симферопольскую станцию с подполковником Граббе:

Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург.

В дополнение к этой краткой телеграмме, князь Барятинский писал в отзыве к военному министру от 27-го августа: Итак, мюридизму нанесен последний удар. Судьба Восточного Кавказа решена окончательно. После 50 лет кровавой борьбы настал в этой стране день мира. Отписав затем в сжатом объеме взятие Гуниба и пленение Шамиля, главнокомандующий закончил свою реляцию следующими строками. Геройский подвиг овладения Гунибом блистательно закончил ряд беспримерных подвигов, совершенных в последнее время славными войсками Его Императорского Величества, которыми я имею счастье командовать. Я не нахожу достаточно слов, чтобы достойно оценить заслуги всех чинов, от генерала до солдата. Они все исполняли свой долг с мужеством и самоотвержением, ставящими их выше всякой похвалы

Теперь еще раз могу повторить: полувековая война на Восточном Кавказе окончена; народы, населяющие страну от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги, пали к стопам Его Императорского Величества.

Я сделал распоряжение о немедленном устройстве во всех новопокоренных обществах нашего управления, и 28-го числа возвращаюсь в Тифлис.

С сердечным счастьем поспешаю сообщить обе всем этом Вашему Величеству для всеподданнейшего доклада Его Императорскому Величеству.

27-го августа Шамиль и семейство его отправлены из лагеря. Под конвоем одного батальона пехоты и дивизиона драгун, в сопровождении полковника Тромповского и переводчика Алибека Пензулаева, чрез Хаджал-махи, Кутиши, Дженгутай в Темир-Хан-Шуру, откуда он должен был ехать далее в карете, со старшим сыном Казы-Магома. Остальная семья осталась в Темир-Хан-Шуре впредь до нового распоряжения. В продолжение того же дня, 27-го числа, заканчивались наши сборы в дорогу, происходили последние совещания с графом Евдокимовым и бароном Врангелем, отдавались окончательные приказания относительно устройства вновь покоренного края. На другой же день, 28-го числа, главнокомандующий оставил лагерь. Вместе с ним выехал и я, а также небольшая часть свиты и походного штаба.

В тот же день выехал из лагеря и граф Евдокимов, на Левое крыло. Чеченский отряд, оставленный на Андийском Койсу, при укреплении Преображенском, под начальством генерап-майора Кемпферта, продолжал еще до 6-го сентября постройку укрепления и разработку дорог на сообщение с Веденом.

Единый дух ковался в ходе стычек,
Засад, набегов, вылазок, атак.
Разноязыких и разнообычьих
Попробуй собери в один кулак!

Разобщены, невежественны горцы.
Что из того, что каждый врозь удал.
Чтоб их спаять, сиял, как в небе солнце,
Герой, чистейший образ, идеал.

Не ради славы, ради цели этой,
Мосты сожгя, надежды обрубя,
Он сам себя творил, как бы легенду,
Писал, как бы поэму, сам себя.

Легко ли горстке против тысяч драться
И выдержать, стоять за годом год?
А раны что? Их было девятнадцать.
Дух не сломался - рана заживет.

Он так учил: 'Нельзя гяурам в руки
Живьем даваться перед ликом гор.
Здесь только смерть, а там позор и муки,
Навеки несмываемый позор.

Смерть на свободе или жизнь в неволе?
Сама возможность выбора смешна!
Для них война - кампания, не боле,
Для нас она - священная война'.

И шли, противоборствуя теченью
Истории. Вращенью колеса.
И совершали, верные ученью,
Отваги ли, безумства ль чудеса,

Когда один бросался против роты,
С кинжалом лез на ядра и картечь,
Врубался в строй ощеренной пехоты
Убить, сразить и сразу мертвым лечь.

В последний миг, наверно, думал каждый,
Не доставаясь все-таки врагам,
Имам сказал: Имам бы сделал так же:
Аллах велик. Велик и наш имам.

И вот - Гуниб. Последняя облава
Идет на горстку этих храбрецов.
Обречены на гибель и на славу,
Окружены они со всех концов.

Их около трехсот всего там было,
В кольце несметных полчищ и огня.
'Гуниб, Гуниб - великая могила!'
Как некогда сказали до меня.

Земли осталось только под ногами.
Уходит из-под ног уже земля.
Сидит в тени Борятинский на камне
И ждет к себе имама Шамиля.

Но молится Шамиль, взойдя на крышу,
Прося, как прежде, гибели врагу.
Для той поэмы он сейчас напишет
Последнюю кровавую строку.

Дабы гордиться правнуки могли бы:
Его приказа ждут уже с утра
Вернейшие мюриды и наибы,
Вернейшие имаму нукера.

Счастливый миг - погибнуть за имама.
Великий миг - погибнуть вместе с ним
Известно - мертвецы не имут срама.
Сегодня мертвым легче, чем живым.

Готовы все. Но стойте. Что такое?
Что он задумал? Он к врагам идет.
Своей, не раз простреленной рукою
Свою. Гяурам! Саблю!! Отдает!!!

Как прежде, в небе солнышко светило.
Не грянул гром. Не треснула земля.
Гуниб, Гуниб, великая могила,
Хоть живы все, включая Шамиля!

Не знаю я, по-своему ли, так ли,
Еще пока до школы и до книг,
Мальчишке мать рассказывает в сакле
Про Шамиля и, значит, про Гуниб.

Огнем горя, глазенками сверкая,
Внимает сын про доблесть давних сечь.
Зачем же мать внезапно замолкает
И на другое переводит речь?

Рассказ нарушен. Песня не допета.
Кипит обида в сердце у мальца.
Как объяснить, что у легенды нету
Единственного, нужного конца.

И как не тереби мальчишка хваткий,
Как не реви и сколько слез не лей,
Что не погиб Шамиль в последней схватке,
Что сдался он - не выговорить ей.

Какой пример! Наглядно видим все мы,
Насколько роль поэта высока.
В блестящую и славную поэму
Навеки вкралась слабая строка.

1974

Владимир Солоухин

Много крови пролито было,
Много лет тянулась война.
Только Родина их не забыла,
Лишь она не забыла одна

Тех героев, что не ради славы
И не ради ложных идей
За свободу боролись храбро,
Не боясь ни врагов, ни смертей.

Горстка горцев в горах Дагестана
Против армии целой шла,
И Всевышнего слово в горы
С собою несла она.

Много было войны героев,
Люди помнят их имена,
Только имя Шамиль запомнят
Все и на все времена.

Его жизнь отдана борьбе,
И под старость свою свободу
В жертву он принесёт толпе,
Чтоб оставить свободу народу.

Пусть не судят его смельчаки,
Что горазды лишь на разговоры.

Так никто ещё не защищал,
Как Шамиль защищал наши горы!

Пусть не долог был имамат,
Но тверды были в нём законы,
И законом в нём был Шариат,
И опорой нам были горы:

Он ушёл. Власть другая пришла,
Его имя они чернили,
И народную память о нём
Они ложью пустой заменили.

Только гнёта не долог век,
Власть сменилась, и люди нынче
Вспоминают имама опять,
Ведь народную память не выжечь!

Зайнаб Алимирзаева

Валун над тропой перевала,
В ложбине мюриды вождя.
Грязь речкой в поток бушевала,
Смесь глины и капель дождя.

Пять тысяч штыков жмёт к вершине,
В лесу ближний бой сквозь туман,
На русских шло три с половиной,-
Две трети останутся там.

Зелёное знамя имама,
Всё двигалось в гущу полков,-
Аллах им вера Ислама,
Заменит всех русских богов.

"Прорвёмся на кручу Гуниба,
Не кончен ещё газават,
Барятинский тыкает в спины,
Штыками "неверных" солдат".

И вспомнились воину Гимры:
Аварка, и горный аул,-
*Башлык, промокающий в ливне,
И серая форма гяур.

Изорвана в клочья черкеска,
Затуплен дамасский клинок:
"Пора выходить с перелеска,
В путь братья,- ведь с нами пророк!"

В грудь ружья пальбой затрещали,
Казаки ударили в свал,
Мюриды бесстрашно стояли,
Прижавшись спиною у скал.

Как мячик катилась с уклона,
Ссечённая с плеч голова,
Закончились в ружьях патроны,
Ввысь славой гремела молва.

Бой долгий,- но стойки мюриды,
Орлами кидаются в бой,
Священный Коран,- с этой книгой,
Не сдержит их вражеский строй.

'Кинжал в сердце врезался травмой',
На приступ сдано Ведено:
"Силён русский царь православный,
В войне нету смысла давно".

Четыреста в горы уходят,
Струёй льёт небесный фонтан:
"Русь черпает силы в народе,
Знать им помогает Шайтан".

Сидельцем в ауле Гуниба,
Обложен как стаей волков,
Сдаётся Шамиль,- и обида,
Утонет на тризне пиров.

Суровый Кавказ покидая,
На север лежала судьба,
Но сердце и память Святая,
Останутся здесь навсегда.

И жизнь завершённая Меккой,
Блаженная в смысле своём,
В горах уважалась абреком,
В России державным царём.

Отмеченный Богом в Каабе,
Прильнув на Святой минарет,
Известен был даже в Пенджабе,
Везде,- где пророк Мухаммед!

Жемчужиной лёг в Аль - Бакию,
Прах гордого горца-вождя,
Почётнейшим ратником в мире, -
Мы крепко запомним тебя.

Юрий Галкин

Несмотря на значительное увеличение сил империи на Кавказе в 40-х годах XIX века, военные действия царских войск не имели здесь особого успеха. Николай I в личной беседе с М. Воронцовым поставил задачу: 'Покончить с Шамилем!'.

Главнокомандующий разработал специальный план военных действий в Дагестане. Чтобы осуществить намеченные замыслы, М. Воронцов в первую очередь решил овладеть аулами Гергебиль и Салты - стратегически важными пунктами в Северном Дагестане. В начале мая 1847 года М. Воронцов отправился в Гергебиль, но взять его не удалось. Тогда он двинулся на Салты. Об осаде Салты сказано как в дагестанской, так и в русской исторической и художественной литераторе немало. Но каждый новый материал является дополнительным штрихом для создания объемной картины 'Салтинское сражение'. Наши представления о событиях июля-сентября 1847 года обогатятся после знакомства с редкими записями неизвестного нам 'летописца', хранящимися в Центральном историческом архиве России, в фондах за номером 932. Вчитываясь в строки документа 150-летней давности, переносишься в прошлое, и перед мысленным взором встают суровые горы, осажденный аул, подобный орлиному гнезду, где каждый дом, каждая улица стали для противника непреодолимой естественной крепостью.

'... В конце июля 1847 года холера, свирепствовавшая в дагестанских долинах, прекратилась, а войска Самурского отряда, расположенные на возвышенном плато Турчидага, оправились от болезней, отдохнули от прежних трудов и приготовились к новым... 25 июля главнокомандующий выступил с отрядом в Салты... Аул был укреплен весьма сильно, а окружающая его пересеченная и изрытая глубокими оврагами местность представляла большие затруднения как для расположения лагеря, так и для блокады аула, защищенного со всех сторон высокой казематированной стеной с башнями, построенными на исходящих углах. Здесь же местами были вырыты глубокие рвы и устроены крытые ходы, между тем как другие части укрепления обеспечивались неприступностью самой местности.

Для защиты от навесного огня были проделаны подземные и подвальные строения, а каждая сакля была обращена в отдельную цитадель с большим числом бойниц, расположенных в несколько ярусов.

Главнокомандующий, признавая, что овладение аулом открытой силой будет сопряжено со значительными потерями, осмотрев окрестности и расположение аула, нашел нужным осаждать укрепленное место по правилам инженерного искусства. Он избрал для главной атаки юго-восточную сторону, потому что местность, представляя тут большие удобства для осадных работ, дозволяла также направить усилия преимущественно на верхнюю, северовосточную часть аула, с овладением которой остальные части не могли держаться продолжительно'.

Между тем Шамиль, оценивая последствия падения Салты, принудил все послушное ему население Дагестана участвовать в защите аула. Из всех аулов храбрейшие мюриды были назначены в гарнизон, а остальные вооруженные люди собрались большими партиями на высотах, окружающих атакованный аул, под предводительством храбрейших наибов.

... Все лазутчики единогласно подтвердили, что в скопище находилось до 8 тысяч конных и пеших горцев, с двумя отрядами и что ими предводительствовали Кибет-Магома, Даниял-бек, Хаджи-Мурад. Не прерывая осадных работ и желая иметь возможность двинуться против неприятеля достаточным числом войск, Воронцов нашел нужным из Хадокалмахи направить в Салты 2 роты Апшеронского полка и 3-й батальон Дагестанского полка... С этого дня до конца осады было пролито много крови, много было жертв с обеих сторон... Но наивысший накал борьбы в 3-месячной обороне Салты описан в упомянутом документе в строках, где говорится о сентябрьских днях, когда сопротивление защитников аула было подавлено превосходящими по численности силами царских войск, хотя в последние дни осады горцы не уступали неприятелю, а, напротив, во многом были выше его не только тактически, но и морально-психологически.

' ... В ночь с 10 на 11 сентября 1847 года осажденные решились с самой отчаянной смелостью сделать нападение на нашу батарею, расположенную в воронке. С наступлением темноты они зажгли часть раскинутого кругом леса с целью поджечь амбразуры, сделанные из дерева, и, не успев в этом, с бесстрашием раскрыли щиты и с ожесточением бросились на орудия. Неприятель защищался храбро и хладнокровно, хотя дорого поплатился за свое дерзкое покушение... Потери наши вообще составляли в этот день-убитых офицеров - 8, нижних чинов - 177, раненых штабс-офицеров - 2, обер-офицеров -22 и нижних чинов - 361...'.

Нет сомнения, что статистика здесь явно занижена. Такая информация была необходима для поддержания духа солдат, их уверенности в моральном и физическом 'превосходстве' над противником. Вместе с тем мы видим, что автор, подчеркивая отчаянную смелость, самоотверженность горцев, делает это специально для того, чтобы показать 'превосходство' своих солдат, в конечном итоге сумевших взять Салты.

Судя по тому, с какой подробностью описываются все детали проводимых операций, легко убедиться в том, что автор делал свои записи не понаслышке, а будучи непосредственным участником всех военных действий. Быть может, он был штабным работником, который должен был подробно описывать всю военную обстановку на основе сведений, поступавших с мест боев, в штаб главнокомандующего. Но неоспоримо: не всегда эти документы объективно освещали события, происходившие на участках противостояния. Как правило, сводки эти давались в пользу тех, кто их представлял.
Противоборство продолжалось: '... Шамиль, как стало известно впоследствии через лазутчиков, присягнул на Коране, что мы не возьмем Салты и что он истребит отряд. Хотя аул был укреплен снаружи, а в особенности изнутри, опасаясь открытой атаки, горцы выжидали с нетерпением, даже старались нас заманить на общий решительный штурм.

Шамиль даже желал, чтобы салтинцы отворили ворота и впустили нас вовнутрь аула с тем, чтобы дать гарнизону возможность встретиться с нами в лабиринте укрепленных сакель и крытых ходов, где он имел бы над нами чрезвычайное преимущество. Но хитрость эта им не удалась! После занятия части наружных верхов неприятельского укрепления для нанесения решительного удара защитникам Салты нам предстояло занять верхнюю, северо-восточную часть аула с тем, чтобы отрезать осажденным последнюю тропинку, по которой они еще могли иметь сообщение, отнять у них всякую надежду и тем принудить их бежать или сдаться, В случае дальнейшего сопротивления угрожать истреблением всех защитников.

Для обеспечения этого наступательного движения, которое должно было стоить нам значительных потерь, действие артиллерии было усилено. Непрерывная стрельба производилась из 16-ти орудий. Разрушение, сделанное артиллерией, было чрезвычайно сильным. Но вместе с тем, несмотря на недостаток в продовольствии, жажду, томившую гарнизон, которую он мог утолить только испорченной навозом водой, он не желал никаких предложений сдачи. Превосходство нашей артиллерии, конечно, не оставляло горцам другой надежды на сопротивление и уверенности устоять против нас как надежду на личную храбрость и неустрашимость свою...

Чтобы представить, с каким упорством защищался гарнизон, достаточно изложить частный пример: в одном подземном ходе, под новой позицией нашей, вдоль оврага были отрезаны и заперты без надежды на спасение 16 мюридов, несмотря на отчаянное свое положение, они не хотели сдаться и, стреляя вверх, причинили нам значительный вред. Брошенные на них гранаты большей частью выбрасывали назад. Наконец, решено было обрушить на них град камней. И тогда только 10 человек сдались в плен, а 6 из них не хотели выйти из подземелья и отдать оружие, поэтому были частью задавлены, частью переколоты штыками'.

Силы защитников Салты таяли. 14-15 сентября после занятия аула главнокомандующий принял меры к 'спасению' оставшихся в ауле раненых горцев. На другой день солдаты приступили к подрыву остатков стен и башен порохом, продолжавшемуся 8 дней, а потом аул был предан огню. Как пишется в документе, 'солдаты охотно и неутомимо работали, чтобы уничтожить это гнездо хищников... Когда отряд 23 сентября оставил развалины аула, то можно было, как говорится, пройти сохою на прежним его месте.'.

Из 'Журнала о военных действиях Самурского отярда с 4 августа по 23 сентября' об осаде и взятии Салты.

14 сентября. Для дальнейшего занятия неприятельских ложементов в ауле, за час перед рассветом, у батареи на крепостной стене были собраны следующие войска: 197 чел. охотников от всех частей под командой Грузинского линейного ? 10 бат. шт.-кап. Бухарева и Эриванского карабинерного полка поруч. Прокоповича; при них находились: драгунского наследного принца Виртембергского полка поруч. Вердеревский; Мингрельского егерского полка подпоруч. Комучаров, пехотного кн. Варшавского полка прап. Аракин и Дагестанского пехотного полка прап. Скобенко; кроме того из милиции были высланы тоже 126 чел. охотников под командой состоящего по кавалерии ротмистра Векилова. За ними построились в траншеях 1-й Дагестанский и 3-й Самурский бат. в 1 линии, 2-й Дагестанский и 1-й Самурский бат. по 2 линии, а 1-й бат. Мингрельского егерского полка - в резерве. С зарею был открыт по аулу сильный огонь из всех орудий и после получасовой канонады, по данному знаку, часть охотников разломала в нескольких местах в стене заложенные нами 9 числа двери, другая часть перелезла в открытые амбразуры и в пространство между башнею и оврагом и все мгновенно бросились в аул; первым делом их было занять ближайшие неприятельские завалы: поруч. Прокопович и Вердеревский повели своих охотников вдоль по берегу оврага, вслед за ними командир 1-го бат. Дагестанского полка м. Кунцевич ввел в аул 1 гренадерскую и 1 мушкетерскую роты, коих ротные командиры шт.-кап. Котляревский и поруч. Астафьев неотступно следовали за охотниками, разламывая и перелезая стены сакель. С левой стороны шт.-кап. Бухарев повел охотников через площадку к блокгаузам, составляющим 1-ю линию неприятельской обороны, за ним вслед тотчас же вбежали 7-я и 8-я мушкетерские роты Самурского полка с шт.-кап. Ковелло и Базилевичем и залегли под стенами блокгауза, 9-я рота заняла фас блокгауза, замыкавший площадку с левой стороны, а 3-я гренадерская осталась у них в резерве.

В это время, несмотря на огонь некоторых наших батарей, продолжавших еще обстреливать аул картечью и на готовность войск, построенных против западной и северной сторон аула атаковать аул также и отсюда, гарнизон, оправившись от впечатления, произведенного смертоносным огнем нашей артиллерии, обратил все свое внимание на атакованную часть аула и пустил по нашим войскам град пуль и камней; с каждой минутой огонь все становился смертоноснее. Ген.-л. кн. Аргутинский-Долгоруков, направляя роты и руководя атакой, был ранен в лицо навылет и должен был сдать на время команду начальнику гл. шт. ген.-л. Коцебу. Командиры охотников шт.-кап. Бухарев, поруч. Прокопович и ротмистр Векилов были убиты; эсколодировать блокгаузы не было никакой возможности, т. к. стена, обращенная к нам, была снабжена вторым рядом бойниц на уровне с поверхностью земли, через которые неприятель в упор поражал наших солдат до тех пор, пока храбрые самурцы, несмотря на то, что лишились почти всех своих ротных командиров, под самым губительным огнем не завалили бойниц; чтобы обойти и взять с тылу эти блокгаузы, был послан м. Пригара с 1 и 2 мушкетерскими ротами Самурского полка, которые быстро перелезли через стену батареи левее воронки и бросились неустрашимо на блокгауз с тыла, но и тут встретили неожиданное препятствие: стена, образованная из огромного количества накиданного леса с узкими только входами, представляла им возможность проникнуть во внутренность только поодиночке, а потому все выгоды переходили на сторону неприятеля, решавшегося отчаянно защищаться; потому чтобы не подвергать эти 2 роты без нужды большой потери от меткого огня, производимого из ближайших сакель, они были возвращены. Оставалось еще пространство неприятельских траншей между 3-м бат. Самурского полка и 1 Дагестанским бат., незанятое нашими войсками, а потому командир 2-го бат. Дагестанского полка м. Величко занял с двумя ротами своего бат. это пространство, где однако же податься вперед не было возможности, ибо, проломав стену, он подвергся тотчас же сильному перекрестному неприятельскому огню из-за больших стен, коих штурм стоил бы нам весьма дорого, почему 2 роты эти, несмотря на пули и камни, коими их засыпали, залегли под стеной, устроив себе тут же прикрытие. На правом фланге атаки 1 бат. Дагестанского полка был уже введен весь в дело и предшествуемый охотниками из драгун, мингрельцев, карабинеров и храбрых наших милиционеров, кои с первой минуты атаки шли наравне с нашими солдатами, все далее и далее подвигался по оврагу, не обращая внимания на неимоверные затруднения им встреченные; хотя действием нашей артиллерии и были разбиты верхние этажи домов, но нижние совершенно остались целыми, представляя каждую саклю отдельною крепостью, причем узкие и едва проходимые сообщения между ними были заложены камнями, так что наши солдаты должны были руками разламывать стены, дабы проникнуть в каждую саклю; между тем неприятель из всех отверстий нами невидимых и даже из-под земли поражал убийственным огнем наших храбрых солдат, а сверху совершенно засыпал камнями. Беспрестанные потери в рядах наших тотчас же заменялись новыми силами. К полудню 1 бат. Дагестанского полка был уже слишком ослаблен потерею и выноской раненых, а потому его сменил м. Свистун с 1 и 2 егерскими ротами Мингрельского егерского полка, храбрые командиры коих поручики Панно и Якунин, не будучи остановлены огнем и каменьями неприятеля, разломали себе еще стену и заняли еще один дом, переколов штыками обрекших себя на защиту его мюридов. Наши войска занимали внутри аула довольно значительное пространство, а перед нами находились такие препятствия, которые без больших и явных потерь преодолеть было уже невозможно, тем более, что люди были сильно утомлены 6 часовым ожесточенным боем; нужно было из занятого нами всего пространства ограничить то, которое мы могли бы удержать за собою на ночь, а так как открытая площадка перед батареей и окруженная блокгаузом, занятым неприятелем, не представляла никакой возможности на ней укрепиться, то посему 2-й бат. Дагестанского полка был выведен, а равно 3 Самурского бат. 7 и 8 роты были постепенно оттянуты назад, 9 рота под командою шт.-кап. Богдановича, засевшая с самого начала в угол, образуемый блокгаузом и прикрывшая себя углубленной траншеей, во избежание напрасных потерь при проходе через площадку, остались там на весь день, а вечером при уходе успела зажечь в некоторых местах леса блокгауза. Правая часть аула от площадки, состоящая из широкого ряда сакель вдоль по оврагу, занятая в это время Мингрельским егерским бат. в полном его составе, найдена была весьма удобною к укреплению, так как она была вся окружена крепкими стенами и, имея в виду впоследствии постепенное занятие аула, выйдя из нее, представлялас возможность отрезать с тыла значительную часть завалов и сакель, прилежащих к нашей батарее; поэтому тотчас приступлено было инженером шт.-кап. Гершельманом к очищению этого пространства до самого оврага и приведению стен в должное оборонительное положение с бойницами к банкетами. Между тем остальные войска, бывшие в бою, устраивались и приводились в порядок в траншеях.

1-й бат. Эриванского карабинерного полка был введен в батарею и составил боевой резерв и его рота сменила 1-ю гренадерскую роту Самурского полка, которая с самого начала атаки работала для прикрытия сообщения, ведущего от башни ? 1 к саклям вновь нами занятым; прап. Калиновский с карабинерами окончательно устроил его под сильным огнем неприятеля. В это же время случайно был открыт подвал под всем пространством нами сегодня занятом; мюриды, находившиеся в нем, открыли себя выстрелами из-под земли, вследствие чего инженеру подпоруч. Попову поручено было занять его с охотниками из карабинеров и сапер; один выход из подвала был в наших руках и завален во время атаки разрушенной саклей, другой тотчас же был открыт с оврага; мюриды приготовились к упорной защите, но бросанием туда ручных гранат их заставили сдаться, причем 14 человек вышли, а остальных, как более упорных, перекололи и заняли подвал. С начала атаки, расставленные во всех местах стрелки Кавказского стрелкового бат. и батареи, не закрытые нашими войсками, производили беспрерывно меткий огонь по гарнизону, который, отчаянно защищаясь, должен был открывать себя нашим выстрелам; атакующие войска, не обращая внимания на убийственный огонь мюридов и дождь камней, которыми их постоянно осыпали, были заняты только овладением домов и ручным боем с неприятелем; храбрые офицеры, раненые и контуженные несколько раз, не оставляли своих мест, а раненые солдаты, по их примеру, после перевязки возвращались в строй. Когда атака был;; прекращена и приступлено было к приведению в оборонительное положение занятого места, то со всех батарей был открыт сильный огонь по ближайшим ложементам и домам, сопровождаемый беспрерывным ружейным огнем; учащенным бросанием ручных гранат и камней неприятель был выбит из соседних сакель, и наши солдаты могли тогда приступить спокойно к работам по устройству батарей в самой оконечности занятого нами места, а равно банкетов и бойниц по всему пространству.

Перед сумерками рабочие были распределены: оборона батарей на стене и вся часть аула, занятая в этот день, была поручена Мингрельского егерского полка м. Асееву с 3 бат. Дагестанского полка, 1-м бат. Мингрельского полка и двумя ротами кн. Варшавского полка. Внешние действия неприятеля в этот день ограничились тем, что он поставил свое орудие на том же месте, с которого обыкновенно стрелял по нашим редутам, в садах, и обратил его против наших траншей, не причинив нам своими выстрелами никакого вреда. В полдень показалась значительная конная неприятельская партия под начальством, как узнали после, Хаджи-Мурата, которая, пользуясь тем, что все силы наши и внимание были обращены на атаку аула, начала сходить с Куппинских высот по салтынскому спуску; однако как только эта партия была замечена, тотчас же начальник Главного штаба ген.-л. Кодеру двинул из лагеря дивизион драгун, всю конную милицию и 2 горных орудия, а из атакующих войск обратил сначала 2 роты Мингрельского бат., которые потом сменены были одною ротою Эриванского карабинерного бат. Неприятель был встречен нами при самом его спуске, он остановился и спешился, а мы заняли против него высоты в наблюдательном положении, ибо то место, которое он занимал, совершенно было неудобно для действия кавалерии, а пехотою его атаковать не было возможно по недостатку войск. Когда после двух часов неприятель убедился, что при движении его вперед весь перевес будет на нашей стороне, он стал вновь поднимать свои задние войска, а потом отступать с ариергардом; как только неприятель начал свое движение, наша конная милиция с одной, а драгуны с другой стороны быстро атаковали его и только чрезвычайно неудобная местность лишила нас возможности настойчиво преследовать его; драгуны спешились, и неприятель должен был подняться по узкой и крутой дороге под нашим ружейным огнем и гранатами, с потерею нескольких чел. убитых и раненых.

Потеря наша в этот день при занятии аула состояла в следующем: убиты - Кавказского стрелкового бат. поруч. Брунстрем, Эриванского карабинерного полка поруч Прокопович, Дагестанского пехотного полка шт.-кап. Кармазин и прапор. Апыхтин, Тифлисского егерского полка поруч. Мокрицкий, состоящий по кавалерии ротмистр Векилов, Грузинского линейного ? 10 бат. шт.-кап. Бухарев, Самурского пехотного полка кап. Лихачев и 235 чел. нижних чинов; ранены - начальник отряда ген.-л. кн. Аргутинский-Долгоруков, Дагестанского пехотного полка командир 2-го бат. м. Величко, шт.-кап. Филиппов, Котляревский, Сомолов, подпоруч. Нат, прапорщики - Скобенко, Бучетич, пехотного кн. Варшавского полка прап. Аракин, Самурского пехотного полка командир 3 бат. подполк. Шлегель, капитаны Базилевич и Ковелло, поруч. Неотаки и прап. Дейбель, Мингрельского егерского полка поруч. Пирадов, прап. Борщов и лекарь Сорокин, легкой ? 6 батареи 21 арт. бригады прап. Симонов, горной ? 4 батареи 20 арт. бригады подпоруч. Лебедевский и 714 нижних чинов; контужены - Дагестанского пехотного полка командир 1-го бат. м. Кунцевич, Мингрельского егерского [544] полка командующий 1-м бат. м. Свистун, обер-офицеров 16 и 185 нижних чинов.

В 9 часов вечера замечено было в ауле необыкновенное движение. Через четверть часа в садах появилась значительная толпа выходящих из аула, а вместе с тем, по дороге из аула в овраг, потянулся отдельными частями гарнизон, вероятно для отвлечения нашего внимания; тогда с места нашего расположения в ауле, а равно с редутов из садов и со всех выставленных секретов открыт был по ним сильный ружейный огонь; часть гарнизона, направляющаяся через сады, должна была перейти речку, текущую в глубоком овраге на ружейный выстрел от наших редутов, причем передовые толпы наткнулись на выставленную от колонны полк. кн. Гагарина роту кн. Варашавского полка и пикет из Ахтынской милиции. Как только дано было знать, что гарнизон оставляет аул, тотчас полк. Кокумом были посланы 2 роты кн. Варшавского полка, а м. кн. Орбелиани с передового редута бросился с 1 ротою Апшеронского пехотного полка, вслед за ними в поддержку следовал м. Пирогов еще с двумя ротами 1 бат. кн. Варшавского полка; настигнув толпы в садах, они быстро атаковали мюридов, кои, бросив тут же вывезенное ими орудие из аула и значок, обратились в бегство через речку. Оставя взвод при захваченном орудии, м. кн. Орбелиани и Пирогов, со всем бывшим у них под рукою войском, бросились их преследовать и отбросили неприятеля на роту кн. Варшавского полка под командою кап. Войцеховского и роту, которая была выслана в подкрепление ему полк. кн. Гагариным от того же полка; переход Салтынского гарнизона через реку и дальнейшее его бегство привели к большому побоищу; причем солдаты кололи их штыками на каждом шагу, и только темнота ночи спасла их от совершенного истребления. На другой день до 200 тел мюридов найдено было по дороге, а также много тел было в овраге по другую сторону аула, побитых нашими выстрелами. Вслед затем 2 роты кн. Варшавского полка были придвинуты к северной стене аула и остались там на всю ночь, а с рассветом войска наши уже вошли в аул, где было найдено много тел, свидетельствующих большую потерю, понесенную неприятелем 14 числа, а подвалы наполненные телами, показывали, что и при прежних потерях они не могли вывозить убитых из аула. Кроме того было еще найдено одно орудие без лафета, устроенное на особом фундаменте, много оружия и разных вещей, брошенных в ауле при поспешном бегстве.

При этом преследовании мы потеряли с своей стороны убитыми - 2 нижних чина, ранеными - Апшеронского пехотного полка прапор. Орда и 6 нижн. чинов. Вообще же наша потеря в эти сутки состояла в следующем: убитых - обер-офицеров 8, нижних чинов 237; раненых - генерал 1, штабс-офицеров 2, обер-офицеров 20, нижних чинов 720; контуженных-штаб-офицеров 2, обер-офицеров 16 и нижних чинов 185.

ЦГИА Гр. ССР, ф. 1087, оп. 3, д. 363, лл. 33-39. Копия

Франц Рубо "Штурм аула Салта"

АХТЫ, село в южном Дагестане (Самурск. окр.), близ которого в 1839 г. было построено укрепление для удержания в повиновении местного населения. Расположенное в 3-х верстах от аула, при впадении р. Ахты-чай в р. Самур, на возвышенности правого берега Самура, укрепление это имело вид неправильного пятиугольника бастионного начертания с барбетами в углах бастионов. Ров укрепления имел каменные стены высотою в 15 фт. и толщ. 3½ фт. Куртины фронтов состояли из оборонительных казарм, сверху которых была устроена пехотная позиция для обстреливания подступов и впередилежащей местности. На вооружении укрепления состояло 11 пушек и 6 кегорновых мортир. Благодаря пересеченной, скалистой местности и особенно значительной крутизне правого берега р. Ахты-чай, близ укрепления было много мертвых пространств, трудно или даже вовсе не поражавшихся с валов укрепления.

Ахтынское укрепление известно геройской защитой его русскими войсками в 1848 г. против скопищ Шамиля. Успехи русского оружия в Дагестане и Чечне в 1848 г., а также взятие Гергебиля, привели Шамиля к решению восстановить утраченный авторитет среди горцев. Собрав, поэтому, около 12 тыс. горцев и подняв жителей рутульского магала, Шамиль двинулся к Ахты, куда отступил начальник. Самурского округа полковник Рот с 2-мя ротами линейного Грузинского батальона ? 6.

5 сент. в виду укрепления показались толпы горцев, под начальством Даниель-бека, со стороны д. Килла, и в ту же ночь - со стороны д. Амсар, Лучек и Искерского ущелья. Предпринятая 8 сентября полковником Ротом рекогносцировка вверх по Самуру была остановлена численно превосходным неприятелем, принудившим отряд вернуться обратно. 12 сентября в укрепление прибыла команда в 48 человек 1-го батальона Мингрельского егерского полка, под начальством подпоручика Ищенко, а 13-го утром, с песнями и барабанным боем, под огнем скопищ мюридов, лихо подошла к укреплению 5-я гренадерская рота князя Варшавского полка, под командованием капитана Тизенгаузена. Таким образом, к 13 сентября гарнизон Ахты состоял из 500 человек при 18 штаб- и обер-офицерах.

15 сентября в аул Ахты прибыл Шамиль и рано утром двинул к укреплению все свои силы. Пользуясь складками местности, горцы близко подошли к укреплению, но штурм успеха не имел, несмотря даже на то, что наступавшему удалось сделать завалы против I и IV бастионов. Во время штурма был тяжело ранен комендант укрепления полковник Рот, и на его место единогласно избран капитан Новоселов.

На следующий день неприятель подвез к укреплению кегорнову мортиру и, поставив ее на высоком холме по ту сторону Самура, стал обстреливать гранатами внутренность укрепления. Одна из гранат, пробив потолок порохового погреба на V бастионе, произвела огромный по силе взрыв 400 пудов пороха, другая взорвала зарядный ящик. Чрез образовавшуюся брешь горцы бросились в укрепление, но были отбиты гарнизоном, быстро оправившимся от потрясения. Брешь заделана материалом, получившимся после взрыва погреба. Ночью несколько охотников вызвались пройти через неприятельское расположение и сообщить главнокомандующему о тяжелом положении гарнизона, которое усилилось еще недостатком воды. Между тем горцы продолжали подвигаться вперед своими траншейными работами и с 17 сентября начали заваливать рвы фашинами и бревнами, а с 18-го приступили к закладке мин под исходящим углом I бастиона.

В полдень того же числа на высотах за Самуром показался отряд князя Аргутинского, шедший на выручку гарнизону. К сожалению, отряд не мог без моста перейти реки вблизи укрепления и должен был совершить дальний обход через аул Харзы. Ободренные этим горцы 20 сентября взорвали горн, почти срывший I бастион, и произвели решительный и отчаянный штурм. Три часа длился ожесточенный рукопашный бой, после которого обессиленные большими потерями горцы отступили.

21-го утром противник стал готовиться к новому штурму, заложив заряд под 5-ю батарею, и без того разрушенную взрывом порохового погреба. Но в это время, переправившись через Самур у аула Харзы, князь Аргутинский, узнав о бывшем накануне штурме, поспешно двинулся к укреплению.

Даниель-бек и Хаджи-Мурат, намереваясь преградить ему путь, заняли 7 тысячами горцев сильную позицию между аулом Мискинджи и бывшим Тифлисским укреплением, построив на ней ярусные окопы. Стремительная, отважная атака русских войск, длившаяся не более часу времени, увенчалась победою. Укрепление Ахты было освобождено. За время его осады и штурмов с 14 по 22 сентября гарнизон потерял 90 человек убитыми и 142 ранен. (Описание осады укрепления Ахты в 1848 г. СПб., 1850; 'Кавказцы', 1858 г. вып. 26-29).

Бабаев Полидор Иванович 'Штурм укрепления Ахты в 1848 г.'

17-18 октября 1832 года русские войска взяли штурмом аул Гимры.

После летней экспедиции 1832 г. в Чечню командующий Кавказским корпусом бар. Розен сосредоточил в начале октября свои войска в Темир-Хан-Шуре. Оставалось еще нанести решительный удар имаму Кази-Мулле, который, отступив из Чечни, заперся и укрепился в Гимрах.

Глубокое ущелье Аварскаго-Койсу у Гимр прикрыто со стороны Темир-Хан-Шуры высоким скалистым хребтом, через который к Гимрам вели две труднопроходимые тропы от с. Карнай и от с. Эрпели.

Оборона подступов к Гимрам была усилена каменными стенками и завалами.

В ночь на 10 октября бар. Розен отправил по Карнайской дороге отряд генерал-лейтенанта Вельяминова (2 пехотных полка, 11 орудий) с приказанием спуститься в ущелье Койсу и разработать дорогу. Для отвлечения внимания неприятеля, по тропе Эрпели - Гимры был направлен отряд полковника Клюки фон-Клюгенау (1 батальон, 3 орудия).

11 октября, пользуясь густым туманом, Вельяминову удалось без потерь пройти половину спуска к Гимры и спустить на руках горную артиллерию и вьюки, а к 14-му была разработана дорога, по которой 15-го и пришел на соединение с Вельяминовым бар. Розен с 6 батальонами, 5 орудиями и несколькими сотнями.

Видя невозможность дальнейшего спуска к Гимрам, бар. Розен 17 октября перешел на Эрпелинскую тропу.

Три ряда каменных стен, завалы и ярусные позиции на другом берегу ущелья были заняты 3 т. мюридов.

Двинувшиеся на штурм стен и завалов русские были встречены сильным огнем; окруженные мюриды решились на отчаянную вылазку. Некоторым из них, в том числе и Шамилю, удалось пробиться и спастись, но Кази-Мулла с другими погиб.

После смерти своего предводителя горцы не оказывали больше сопротивления, и на следующий день Гимры были занят нами без боя, а затем все койсубулинския общества прислали в Гимры своих представителей с изъявлением покорности.

Наши потери: 38 офицера и 413 нижних чинов.

А. Ф. Рукевич - офицер Эриванского полка, в своих воспоминаниях сообщает:
После упорного сопротивления башня была взята нашими войсками и все защитники вместе с самим Кази-Муллой переколоты, но один, совсем почти юноша, прижатый к стене штыком сапера, кинжалом зарезал солдата, потом выдернул штык из своей раны, перемахнул через трупы и спрыгнул в пропасть, зиявшую возле башни. Произошло это на глазах всего отряда. Барон Розен, когда ему донесли об этом, сказал: - Ну, этот мальчишка наделает нам со временем хлопот:.

Мухаммед-Тахир ал-Карахи, описание последнего боя имама Гази-Мухаммеда:

В понедельник подошли русские. Бой длился с восхода до заката солнца. Мусульмане были разбиты. Гази-Мухаммад с Шамилем и 13 мюридами засели в башне. Русские со всех сторон окружили их. Тут Гази-Мухаммад обратился с вопросом к Шамилю: 'Чего же ты ждешь еще?' В башне было много пороха, видимо имам не хотел, чтобы Шамиль оставался в этой башне, опасаясь за его жизнь. Шамиль молчал. Неприятель залез на крышу и штыками стал пробивать её. Защитники встретили нападающих учащенным огнем. Скоро ружья и пистолеты пришли в негодность. В башне было душно и жарко. Гази-Мухаммад вызывал желающих сделать вылазку. Охотников, однако, не находилось, - все молча переглядывались между собой. Тогда богоугодник горячо помолился и по окончании молитвы приготовился к достойной смерти. Сильным ударом в стену он поломал ружье, пистолет, кинжалы и ножны шашки, разрубил на мелкие куски черкеску, бешмет и чалму, подоткнул полы рубашки за шаровары, засучил рукава до самых локтей и крепко затянулся поясом. Схватил шашку и, сильно потряс его над головой. Потом сказал с улыбкой: 'Кажется, сила не изменила еще молодцу!'
Мюриды безмолвно глядели на эту жуткую сцену. Богоугодник Гази-Мухаммад окинул своих сподвижников последним прощальным взглядом и со словами: 'Ну, друзья, до свиданья! Мы встретимся там, перед судом Всевышнего!' - ринулся из башни в самую гущу неверных.
fbd9abe195f9

Произошло смятение, но скоро богоугодник был поднят на штыки, и на штыках погасла его святая жизнь: под торжествующий вой осаждавших, и душераздирающее рыдание осажденных. За Гази-Мухаммадом бросился его племянник Мухаммад-Султан. С ним гяуры также жестоко расправились.
Шамиль предложил оставшимся последовать за имамом. Но охотников на этот раз не нашлось. Тогда Шамиль сам стал готовиться к вылазке. Он засунул за пояс полы черкески, засучил рукава и, схватив шашку, выбросился из башни с такой силой и стремительностью, что очутился на другой стороне живой штыковой изгороди. С обнаженной головой и с шашкой в левой руке врезался Лев Ислама в густой неприятельский строй, тесным кольцом окружавший его. Он хлестнул шашкой по голове первого попавшегося гяура. Тот упал. Второго - и тот свалился с ног на землю. Кольцо разорвалось, и Шамиль очутился между двумя рядами солдат, стоявших лицом друг к другу по обеим сторонам узкого Гимринского ущелья. Он пустился бежать без оглядки во всю прыть среди ошеломленных врагов. Впереди против него довольно долго не выступали, позади не стреляли, избегая попасть в своих. Наконец, один смельчак в бурке и папахе выскочил вперед и преградив ему дорогу, выстрелил в него почти в упор, но промахнулся. Шамиль ударил его шашкой по голове, но тот подставил бурку под удар и остался невредимым. Удары повторялись и тот ловко отражал их буркой. Наконец, Шамилю удалось раскроить череп гяуру и продолжить свое бегство. Однако ненадолго: вскоре один солдат, выступивший вперед, преградил дорогу и всадил штык в бок Шамилю. Шамиль, схватившись за дуло ружья, вырвал штык из своей раны и прикладом по голове уложил врага на месте. Но опять новая напасть: тяжелый камень, брошенный сзади гяурами вдогонку, ударил по плечу. Он почувствовал резкую боль. Дыханье затруднилось, силы слабели, но вера в возможность скорого спасения возбудила в нем бодрость духа и энергию. Шамиль сделал последнее мучительное усилие, и вырвался из смертельной опасности, сопровождаемый со стороны неприятеля оружейными залпами, не причинившим теперь ему никакого вреда. Вырвавшись из этого ада, Шамиль оглянулся назад и вздохнул облегченно. Вместо преследующих врагов он увидел бежавшего за ним своего аульного будуна. Оказывается, будун выпрыгнул из башни вслед за Шамилем и бежал, все время прикрываясь им. Он не получил ни ушиба, ни царапины в этой горячей перепалке.
Выбравшись на свободу, Шамиль почувствовал сильное изнеможение. Он прилег за большой скалой под кустом терновника. Будун спрятался недалеко от него. Шамиль попросил его не беспокоиться о нем: 'Оставь мертвого в покое. Я уж не жилец этого грешного мира. Твои заботы и хлопоты не спасут меня от Божьего предопределения. Спасайся, пока есть возможность. Гяуры знают цену нашим шкурам. Они не оставят нас в покое'.
Голос его оборвался, он лишился сознания. Неподвижный и смертельно бледный, весь в крови вражеской и своей, он лежал довольно долго без всяких признаков жизни. Будун, низко наклонившись, читал над ним молитву. Раненый пришел в себе только тогда, когда последние лучи заходящего солнца осветили острые вершины окружающих скал. 'Не пропустил ли я времени вечерней молитвы?' - тихо произнес он, обращаясь к будуну.
Он присел и стал совершать омовение сухой мелкой землей, но не мог окончить. Руки его беспомощно опустились, голова закружилась, в глазах потемнело. Его тошнило и скоро вырвало сгустками крови. Тогда ему стало лучше и легче, и он докончил свою молитву.
Наступили сумерки. Беглецы поднялись с мест и стали тихо подниматься вверх по спуску ущелья. Больной опять ослабел. Его начало знобить, он прилег и уже не встал до самого утра. Без шапки, в окровавленной одежде, со сквозной раной в боку, мучимый голодом, томимый жаждой. Так провел он со своим товарищем длинную осеннюю ночь под открытым небом, на голой каменистой земле. Ночная прохлада по сквозной ране свободно проходила через его горячее тело. 'Ах, какой великой Божьей благодатью является для меня в эту ночь моя рана!' - сказал Шамиль будуну. Она умеряет мой жар, она освежает все мое раскаленное нутро. С рассветом товарищи поплелись по направлению аула Унцукуль. В Гимри они не могли идти, - там сидели русские. Но и унцукульцы не приняли Шамиля. По требованию аульной власти, кунак был вынужден перевести его из своего дома в сад, находящейся за аулом, среди обывательских садов. Его не оставили бы и там в покое, если бы унцукульцы не рассчитывали на его скорую смерть. Около 20 дней Шамиль провел здесь в сидячем положении, так как рана не позволяла ему лечь. Наконец, был приглашен врач. После первой же перевязки раненый заснул утром и проснулся только на другой день в такое же время. Раны его зажили через два месяца, и тогда он отправился в аул Ирганай, к временно проживавшему там Шейху Мухаммаду из Яраги.
С помощью гимринских нечестивцев русские опознали труп Гази-Мухаммада. По совету Саида Аракани они увезли его и похоронили в Тарках, предварительно высушив на солнце. Неверные не без основания опасались, что могила богоугодника Гази-Мухаммада в Гимрах будет служить постоянным источникам вдохновения его приверженцев к газавату против них. Но праху избранника Аллаха не суждено было остаться долго на чужбине. В дни могущества Шамиля он был привезен обратно и похоронен в родном ауле.

28 октября многочисленные толпы, предводимые Шамилем, показались на высотах перед Гергебилем. Укрепление было занято 300 нижними чинами Тифлисского полка с 5 орудиями под начальством майора Шаганова. В течение 6 дней горцы много раз пытались взять укрепление штурмом, но были отбиваемы. Утомленный беспрерывным боем гарнизон, понеся значительные потери, решил оставить верхнее укрепление, заложив мины. Под офицерским флигелем и казармой были закопаны 4-пудовые бочонки с порохом. В ночь на 3-е число гарнизон перешел в нижнее укрепление, перенеся туда имущество и единственный уцелевший единорог. К рассвету у верхнего укрепления остались унтер-офицеры Чаевский, Неверов и рядовой Семенов, державшие провод для запалов. Увидев, что укрепление очищено, горцы бросились в него искать добычи, но страшный взрыв похоронил несколько сотен их. Оставшиеся в живых первое время остолбенели от ужаса, потом бросились на нижнее укрепление, но были отброшены картечным огнем. Около 4 часов пополудни гарнизон Гергебиля увидел блеск штыков на Аймякинских высотах и рассчитывал на скорую помощь.

Действительно, по получении известия о трудном положении Гергебиля, Гурко поспешил к нему на помощь с отрядом около 1600 человек. Но, подойдя к Гергебилю, Гурко увидел невозможность спуститься к нему по единственной тропе, которая обстреливалась с двух сторон неприятелем. Не желая рисковать последним резервом, Гурко в ночь с 5-го на 6-е отступил на Аймякинские высоты и 8 ноября Гергебиль был взят горцами, причем большая часть гарнизона погибла.

С падением Гергебиля восстание распространилось по койсубулинским аулам правого берега Аварского Койсу. Обстоятельство это ставило аварский отряд в безвыходное положение, и потому Гурко приказал Клугенау оставить Аварию. Находившемуся с отрядом в Хунзахе подполковнику Пассеку было предписано срыть укрепления и отступить.

8 ноября 1843 года началась осада Шамилем Темир-Хан Шуры, из воспоминаний современника - ':Мы остались в осаде с 8-го ноября но 14-е декабря 1843 г., когда были выручены генералом Фрейтагом, пришедшим с Кавказской линии.
Нужно-ли описывать нашу блокаду в Темир-Хан-Шуре? Все пять недель ее были так однообразны, как один день. Шамиль подошел с цудохаринцами, акушинцами, чеченцами, лезгинами и кумыками, и все шамхальцы восстали против нас. Шура обложена была более, чем 50-тысячным неприятелем. Нас всех, с жителями, становилось на вал, для отражения штурма, до 4-х тысяч. Но Шамиль трусил. Он не решался на штурм, хотя и готовил туры и фашины для рвов Шуры. Чеченцы и шамхальцы, опасаясь возмездия, требовали штурма, но Шамиль предположил выморить нас голодом, тревожа беспрерывно и показывая вид, что хочет идти на штурм.
Мы проводили ночи на батареях и на валу форштадта, а день отдыхали поочередно, - и только.....
Мы были в положении критическом. Сухарей оставалось немного. Боевых коней своих мы выгнали к неприятелю, за неимением сена, сожженного кругом Шуры горцами, а вьючных почти всех приели. Весь Дагестан кипел восстанием. К Шамилю, который готовился на штурм, прибыли новые силы; число защитников у нас с каждым днем уменьшалось, на помощь с Линии мы потеряли всякую надежду.....
И вот настало роковое 13-е число декабря 1843 года, когда генералы Гурко, фон-Клугенау и командир Апшеронского полка, полковник Майборода, положили на совете: 'Выступить из Темир-Хан-Шуры кареями, заключив в средину их женщин и детей. Пробиться сквозь силы Шамиля и чрез Евгеньевское укрепление выйдти к Казиюрту, где, сосредоточив силы, держаться до прибытия подкреплений с Линии'.
Наступил вечер. Все были в мрачном настроении духа, всем жаль было Темир-Хан-Шуры, оставляемой на разграбление. К этому примешалось опасение за семейства и людей любимых; но, тем не менее, большая часть офицеров, сокрушаясь о Шуре, как о добром товарище, оставляемом в боевом поле, ждали нетерпеливо минуты, когда понадобятся кинжалы и шашки.
Вдруг послышался радостный крик в группе офицеров, и все туда прихлынуло: один из них поздравлял со скорым прибытием генерала Фрейтага; 'завтра', говорил офицер, 'мы будем выручены, - Фрейтаг в 12-ти верстах'.
Быстро разнеслась и подтвердилась радостная весть эта. Через четверть часа никто не узнал бы Темир-Хан-Шуры. Вся она осветилась огнями, везде стрельба, всюду визжат пули, и дамы наши, разгуливающие по форштадту, едва успевают с ними раскланиваться. И холод, и голод, и крайность положения - все забыто. В Шуре был светлый праздник. Последняя ночь пятинедельной блокады нашей была чудная ночь. Все ждали рассвета, и вот он забрезжил. И семь, и девять часов, и десять, а Фрейтага нет, и полдень - а все нет! Сердца всех и взгляды ждали своего избавителя, и вдруг темные точки колонн появились на дороге от Евгеньевского укрепления, растут, растут они; приветный выстрел грянул с кавалер-батареи, 'ура' облетело Шуру.
Широко отворились Евгеньевские ворота пред нашими избавителями. И дети, и воины, и дамы, и жители, все вышли навстречу желанным гостям, принимая их с благословениями.
Генералы наши встретили Фрейтага на форштадте. Пехота, в числе двух тысяч, вступила в укрепление. Выстрелы восторженных шуринцев рокотали повсеместно в честь прибывших. Залпами отвечали дорогие гости, а неизбежный подпевало выделывал впереди хора невероятные па. За пехотой, гудя глухим отголоском смерти, явилась артиллерия, и, наконец, гарцуя на танцующих конях, влетели линейные казаки, а за ними конные мусульмане. Всех их было полторы тысячи всадников. Впереди молодцев-линейцев ехал командовавший ими и всею кавалериею полковник Александр Алексеевич Волоцкий, рядом с ним - князь Яшвиль и многие другие.
'Да мы черта скрутим с такими ребятами', кричали апшеронцы, любуясь войском. 'Ура, ребята, урра-а-а!' И долго гремело над Шурою ура солдатское."

Отца Хаджи-Мурата звали Гитино-Магома Алсагари. Родом он из Хунзаха, где имел свой клочок земли и числился в узденях. Алсагари отличался храбростью и лотиб сравнительно молодым в 1830 году под стенами своего села в одной из стычек с мюридами I имама Дагестана Кази-Муллы. Жена его Залму, каторую Л. Н. Толстой в своей повести показывает в образе бабки Патимы, была кормилицей в семье аварских ханов и числилась в составе прочей прислуги как 'Сють-эмчек' (молочная грудь).
Известно, что она выкормила Нуцал-хана -среднего сына ханши Паху-Бике. Когда же родились другие дети, Залму отказалась кормить их, заявив, что она не рабыня ханши, а свободная узденка.
О характере матери Хаджи-Мурата и ее детей говорит и следующий факт. В 1834 году, когда над Хунза-хом снова нависла опасность со стороны мюридов, на переговоры со II имамом Гамзат-Беком поехали Умма-хан и Нуцал-хан- сыновья Паху-Бике. В их свите оказались так же Хаджи-Мурат и Осман - дети Залму. У речки Тобот, где находилась палатка имама, де?легацию остановили вопросом: 'Есть ли среди вас Осман?' Человек, спросивший это, оказался дальним родственником сына Залму.
- Возвращайся обратно,-сказал, он,- тебя в гости не зовут!
- А других?
- Не знаю,- уклонился от ответа мюрид,- и преградил Осману дорогу в лагерь имама. Сын Залму поскакал в Хунзах. Не успел он отъехать и сотни шагов, как услышал частые выстрелы.
Узнав о случившемся, Залму крикнула в лицо сыну:
- Пусть молоко мое обернется тебе ядом, почему ты не умер вместе со всеми?
Она не пустила Османа и на порог дома, сказав: 'Не нужен мне трус!'
Если Вы когда-нибудь подниметесь в Хунзах, Вам покажут место, где 'была могила Нуцал-хана и где Осман дал клятву отомстить за его смерть, а также то место, где стояла мечеть, у которой он зарядил пистолет и где 19 -сентября 1834 года рукою поклявшегося был убит II имам Дагестана.
Но и Осман погиб здесь же. Его убил Гаджиясул-Магома, приближенный Гамзат-Бека. Боясь возмездия, этот самый Гаджиясул-Магома укрылся во дворце ханши. 6 дней не могли заставить его выйти из здания. А когда на седьмой убийцу выкурили дымом, 17-летний Хаджи-Мурат отомстил за старшего брата.
Так началась боевая жизнь человека, крепкого, как гранит, чья трагическая судьба благодаря гению Л. Н. Толстого волнует сердца миллионов людей во всех уголках земного шара.
...23 ноября 1851 года Хаджи-Мурат перешел на сторону русских. Его жена Сану, мать Залму, два мальчика и четверо девочек остались в ауле Цельмес, спрятавшемся под стенами Хунзахского плато. По нашему мнению, это обстоятельство привело к тому, что Л. Н. Толстой родиной героя своей повести ошибочно считал селение Цельмес.
И что еще интересно. Цельмесцы не отвергают эту неточность, хотя всем известно, что Хаджи-Мурат, как и его предки, родом из Хунзаха. Резонный довод на этот счет приводил пользующийся большим авторитетом старейший житель Цельмеса Шангирей Магомед-хан. Старик говорит: 'Какой аул Дагестана не хотел иметь такого молодца своим сыном?' Он считает, что не следует строго судить его земляков.
Правда, в 1851 году Хаджи-Мурат действительно жил в Цельмесе, имел здесь землю и саклю. К сожалению, сакля до наших дней не сохранилась, так же, как не сохранился и дом его отца Алсагари в Хун-захе.
А получилось все это вот -почему. Даниель-Султан-Наиб Харахинский, узнав об измене Хаджи-Мурата, велел (посадить в яму семью беглеца. Выполняя это приказание, мюриды сначала разграбили дом, а затем подожгли его. Люди Даниель-Султана устроили возле горящего здания дикую оргию. При этом, говорят, произошел такой эпизод: во время обыска Саву успела передать соседке мешочек с кольцами, браслетами и небольшим количеством денег, но так неловко, что действия женщин были замечены мюридами. Они отобрали драгоценности, повалили посредницу на землю, обнажили ей грудь и насыпали горящие угли на голое тело. Жена Хаджи-Мурата увидела это, вырвалась из рук мюридов, сбросила угли и, подняв на ноги (перепуганную женщину, отправила её домой.
Когда семью Хаджи-Мурата вели в яму, каждый сопротивлялся, как мог, и больше всех одиннадцатилетний Гулла, прозванный Хаджи-Муратом 'пулей'. Увидев, что мюриды толкают бабушку Залму, мальчик взялся за рукоятку маленького кинжала, висевшего на поясе. Его тут же схватили. Тогда Гулла стал кусаться и бить мюридов ногами. Озверев, те повалили мальчика на землю, избили его и бросили в яму.
В темницу, где сидели бабушка Залму, жена Хаджи-Мурата Сану, сыновья - Гулла и Абдул-Кадыр и дочери -Баху, Бахтике, Семис-хан и Кихилай один раз в сутки 'приносили по чашке воды и горсть сухих кукурузных галушек.
Тяжелее всех -пришлось Сану. Через 3 месяца в той же яме она родила мальчика. Пеленать ребенка было нечем. Женщины своими телами согревали младенца, которого в честь отца назвали Хаджи-Муратом. Иногда бабушке и Гулле разрешалось выходить из заключения за пищей, но при этом рассказывают, мальчика каждый раз избивали. Не возвратиться Гулла не мог: два брата и четыре сестры ждали его.
'Со смехом или со слезами, но Гулла должен вернуться в темницу',- будто бы любил говорить то этому поводу ребенок. Слова Гуллы стали крылатыми и до сих пор живут среди аварцев как пословица.
Матерью этого -мальчика была не Сану. Он родился от первой жены Хаджи-Мурата грузинки Дарижы, захваченной во время одного из набегов на Кахетию.
Сану, вторая жена Хаджи-Мурата, была родом из Чечни. Когда она выходила замуж за дагестанца, а случилось это в Ведено, девушке шел 20-й год. Впоследствии, через много лет, Сану рассказывала, что сватать её приходил сам Шамиль, а в день свадьбы имам сидел на самом почетном месте у костра.
Когда Сану выдавали замуж, её отца чеченца Дурди уже не было в живых. А ведь он, Дурди, погиб в какой-то мере из-за дочери.
Случилось это вот как.
Один из самых грозных и смелых наибов Шамиля считался Ахверды-Магома. Тот самый Ахверды-Магома, который силой перевел Надтеречные и Сунженские аулы к Черным горам. Позже в верховьях реки Аргунь он напал на хевсурское село Шатиль и в неравном сражении погиб. Так вот, этот наиб в свое время сватал Сану.
Неизвестно почему, но Дурди, отец девушки, не захотел иметь родственных связей с грозным Ахверды-Магомой. Наиб вызывал чеченца к себе. Не поехать было нельзя. Ослушаться - значит (проявить неуважение к самому имаму.
Рассказывают, что когда чеченец стал собираться в путь-дорогу, его жена кабардинка Кумси, посоветовала Дурди взять с собой людей.
Дурди отмалчивался, видимо, раздумывая, согласиться с женой или нет. Всё говорило о том, что вызов наиба связан с неудачным его сватовством к Сану.
- Нет,- отрезал Дурди, когда стало невмоготу слушать жену,-поеду один. Скажут - трус: едет с целым караваном. Дурди, видимо, надеялся на свою бо гатырскую силу. Был он 'плечист и ростом больше двух метров. Не каждая лошадь могла носить этого человека и не всякая сабля годилась ему.Чёченцы восхищались великолепным сложением своего богатыря и называли его не иначе как дэвом41. Под стать отцу выросли и сыновья. Их у Дурди было семеро. И все семеро погибли в боях с царскими войсками.
Чеченец думал .проехать на Анди, а оттуда спуститься на земли Ахверды-Магомы и узнать, зачем он понадобился наибу. Но не успел он отъехать от родного села Гихи-Мартан и 15 верст, как раздались выстрелы. Пуля попала ему в спину. Дурди сумел-таки зарубить саблей одного из нападавших. Оставшиеся в живых подобрали убитого и скрылись в лесной чаще. Потеряв сознание, чеченец упал на землю, а лошадь понеслась обратно в аул. Умер Дурди дома.
40 Д э в - великан.
После похорон отца на Сану посыпались упреки. Мать считала ее виновницей смерти Дурди. Однажды, когда Кумси снова стала поносить дочь, Сану достала отцовский кинжал и полоснула себя по шее. Горские лекари спасли девушку. Мать опомнилась - нет сыновей, нет мужа, неужто и дочь должна погибнуть?
Шрам не изуродовал девушку, но с тех пор она наглухо закрывала шею платком. Была Сану рослой и стройной. В Чечне, где женская красота так же ценится, как и мужская удаль, девушкой гордились, ее знали и любили повсюду.
И вот, в те дни, когда Сану с детьми страдала в Цельмесской темнице, ей через послов предложил свою руку наиб Даниель-Султан.
- Скорее сто раз умру, чем стану женой человека, поставившего капкан моему льву,- таков был ответ.
Как сложилась судьба близких Хаджи-Мурата после его гибели?
Сану насильно выдали замуж за одного арабиста из Тлоха. Бабушка и Гулла вернулись в Хунзах. Жили они в развалинах своего старого дома. Люди украдкой помогали им. Рассказывают, что как-то в Хунзах приехал русский генерал. Ему доложили о том, что стало с семьей Хаджи-Мурата. Увидя старуху и её внука в лохмотьях, генерал приказал одеть их, обуть и обеспечить деньгами.
Позже Гулла и Абдул-Кадыр были определены в Нижне-Дженгутаевскую школу, организованную лекарем 1-го Дагестанского полкаИ. С. Костемеровским и его помощником Н. Львовым в 1856 году.
Это была первая русская школа для детей горцев. Здесь им преподавали начальные знания по арифметике, русскому языку, истории, географии, музыке. Попутно из учащихся готовили оспопрививателей.
И. С. Костемеровский в газете 'Кавказ' от 28 мая 1860 года сообщал, что ...'сыновья Хаджи-Мурата учатся в школе и ведут себя разумно'.
Впрочем, учились Гулла и Абдул-Кадыр недолго. Их исключили из школы. И вот с чем это было связано.
...В июле 1851 года Хаджи-Мурат совершил набег на кумыкский аул Буйнак. Здесь в бою мюрид Хаджи-Мурата Гайдарбек убил правителя аула Шахвали-хана.
Жена хана и сыновья Зубаир и Укаир 'были увезены в горы. Но близ-аула Чирах, уже на обратном пути, мюридов ждала засада. Жене Шахвали-хана в поднявшейся суматохе удалось уйти от мюридов. Дети же были увезены в горы, но через некоторое время выкуплены Шамхалом и возвращены на родину.
И как-то так получилось, что в Дженгутаевскую школу, тде были Гулла и Абдул-Кадыр, сыновья Хаджи-Мурата, попали Зубаир и Укаир. Но это еще не все. Тот самый Гайдарбек, убивший Шахвали-хана, отца этих двух мальчиков, после гибели Хаджи-Мурата в 1852 г. поступил в Дагестанский полк всадником, а его маленький сын Магомед также был устроен в русскую школу.
Узнав, кто такой Магомед, более старшие по возрасту Укаир и Зубаир постоянно преследовали мальчика. Это стало известно Гулле. Он где-то достал железный прут и избил братьев. Поднялся невообразимый переполох. В драку вмешалась прислуга, приставленная к детям Шахвали-хана. Слух о драке дошел и до Гайдарбека. Последний с обнаженной саблей ворвался в школу и плашмя оружием отхлестал прислугу, а Укаира и Зубаира предупредил: 'Я убил вашего отца, убью и вас!'
После этого скандала Гулла и Абдул-Кадыр, так же, как и сын Гайдарбека Магомед, были исключены из школы.
Мь все время поднимались в гору и достигли перевала, а теперь, пожалуй, самое время начинать спуск.
... Залму, мать Хаджи-Мурата умерла в глубокой старости. Ей было более 90 лет. Случилось это через несколько лет после пленения Шамиля.
В 1891 году в с. Тлох скончалась Сану. Там же погребены сын Хаджи-Мурата Хаджи-Мурат младший, сестра Сану - Джавгарат.
Гулла, старший сын Хаджи-Мурата, дожил до Советской власти. Ростом он был в отца, лицом походил на мать. Гулла знал аварский, кумыкский и русский языки. Сын выдающегося храбреца и воина стал мастером-шорником, делал отличные седла, хомуты, уздечки, ремни и плетки. Сын Хаджи-Мурата, понимая толк в лошадях, любил скачки, возился с пчелами, имел пасеку. В конце прошлого века он работал лесным объездчиком в Цумаде, Цунте, Тлярате. От отца он унаследовал лишь одну страсть - любовь к стрельбе. Его друг Гитина-Магома говорил: 'Я прикреплял к дереву 10-копеечную монету и Гулла со ста шагов попадал в нее с первого выстрела'.
После пленения Шамиля Гулла ездил в Азербайджан на место гибели своего отца, расспрашивал о последнем бое и с помощью местных жителей привел могилу Хаджи-Мурата в порядок. Ту самую могилу, которую теперь нашли азербайджанские ученые. Именно он и установил камень с арабской надписью над изголовьем погребения.
Гулла, страстный рассказчик, собирал сведения о своем отце у знаменитого Арцул-меэра, прожившего 104 года, у Гайдарбека, Гаджи-Магомы и других сподвижников Хаджи-Мурата. У Гуллы всегда было много слушателей и его рассказы во многом совладают с тем, что говорится в повести 'Хаджи-Мурат'.
Лев Николаевич Толстой послал Гулле и Абдул-Кадыру письмо, где, надо думать, речь шла об их от-це. Но был ли дан ответ и какова судьба письма, неизвестно. (О том, что Л. Н. Толстой действительно послал Письмо детям выдающегося героя, имеется пометка в одном из дневников писателя).
Многие годы, уже при Советской власти, Гулла прожил в кумыкском ауле Нижнее Ишкарты, в 14км от Буйнакска, где работал лесным объездчиком.
95-летний Умахан, житель этого села, поведал нам о Гулле.
Однажды я и мой отец тайком в лесу выкорчевали пни и, набрав целую арбу дров, возвращались в аул. Тут, как на грех, навстречу вышел Гулла.
- Ассалам-алейкум!
- Ваалейкум салам!
- Откуда едете?
- Из лесу.
- А куда держите путь?
Отец остановил арбу, подумал немного, а затем повернул обратно и с сердцем сказал: 'В лес едем, Гулла, в лес! Оставь, пожалуйста, нас в покое!'
Пришлось отвезти несчастные пни на свое место. Когда же замерзшие и с проклятиями мы вернулись домой, смотрим: во дворе лежат дрова. Спрашиваем
домашних: 'Откуда?' Отвечают, что Гулла прислал. Он же велел сказать, что мужчинам воровать не гоже.
После смерти жены Умужаган Гулла возвратился в Хунзах. Умер он в 1927 году в 87-летнем возрасте. Гулла оставил шестерых детей-четырех сыновей и двух дочерей.
Старший сын Гуллы Казанбий работал в Хунзахе кузнецом. Говорят, что у него была необыкновенная память.
В годы гражданской войны внук Хаджи-Мурата Казанбий партизанил и до 1928 года руководил сельсоветом в Хунзахе. Умер он через три года после смерти своего отца - в 1930 году.
Вторым сыном Гуллы был Бадави, перенявший у отца профессию шорника.
Помните ту страницу из повести Л. Толстого, где говорится о тщеславии князя Воронцова. Разговор зашел о Хаджи-Мурате. 'Если бы он родился в Европе, это, может быть, был бы новый Наполеон,- сказал глупый грузинский князь, имеющий дар лести...
- Ну хоть не Наполеон, но лихой кавалерийский генерал, - сказал Воронцов.
- Если не Наполеон, то Мюрат.
- И имя его Хаджи-Мурат...'
Этот разговор при совершенно других обстоятельствах имел свое продолжение еще при жизни Л. Н. Толстого.
Как известно, выдающийся маршал Наполеона Мюрат и храбрейший наиб Шамиля Хаджи-Мурат не только не знали друг друга, но и жили в разное время. Но их потомков по какой-то случайности судьба свела вместе. Было это в 1904-1905 годах во время русско-японской войны.
Внук маршала Иоахима Мюрата - принц Иоахим Наполеон Мюрат служил во втором Дагестанском полку, где командовал сотней горцев. Скромный, простой, относившийся с большим уважением к дагестанцам, француз был таким же храбрым воином, как и его знаменитый дед. Сотня Мюрата участвовала в нескольких больших сражениях. За отвагу в боях сотник был представлен к производству в подъесаулы, получил несколько наград.
Какое же все это имеет отношение к рассказу о потомках Хаджи-Мурата? А вот какое. Вместе с Иоахимом Наполеоном Мюратом в том же полку, а может даже и под его командованием служил внук Хаджи-Мурата Бадави. Во всяком случае не встречаться они не могли.
Внук Хаджи-Мурата попал на русско-японскую войну по мобилизации в 1904 году. Бадави отличался храбростью и стал георгиевским кавалером. Два георгиевских креста, заслуженных им в боях, как память и до сих пор сохраняются у одного из потомков Хаджи-Мурата.
Вернулся Бадави с фронта в чине прапорщика. Позже его назначили помощником командира эскадрона в Хунзахской крепости.
Однажды, в день пасхи, солдаты гарнизона напились и начали безобразничать на базаре. Между горцами и солдатами началась драка. Солдаты побежали в крепость за винтовками. Вышли они оттуда строем и открыли огонь по людям.
Навстречу солдатам поскакал Бадави и приказал немедленно прекратить стрельбу.
- Коли его, он тоже азиат! - крикнул кто-то из унтеров и офицер-дагестанец был поднят на штыки. Затем его сбросили на землю и начали топтать сапогами. Очнувшись, Бадави увидел, что командует стреляющими начальник гарнизона.
На дороге лежало несколько убитых горцев. Нащупав пистолет, Бадави выстрелил в офицера, но не попал. Зато был снова ранен в руку. Его оставили в покое, так как сочли погибшим. Но Бадави, у которого оказалось до 50 штыковых ран, выжил. Его несколько раз судили и в конце концов оправдали. Горец, однако, служить в армии больше не захотел и вышел в отставку.
В годы революции Бадави активно участвовал в борьбе с бандами Гоцинского, был участковым комиссаром и председателем Хунзахского революционного комитета.
Внук Хаджи-Мурата служил в Дагестанском полку Красной Армии. После демобилизации он вернулся к профессии шорника, которой его обучил отец. Позже земляки избрали Бадави председателем сельсовета.
Писатель А. Зорич, бывший в Дагестане в 1928 году
и посетивший Хунзах, вот как описывает Бадави в своей книге 'В стране гор' (1929 г., 'Зиф'):
'Председателем сельсовета аула Хунзах состоит родной внук воспетого Толстым романтического Хаджи-Мурата. Он лишен бюрократических замашек и прямо в кармане бешмета носит советскую печать с серпом и молотом; когда нужно, он извлекает ее, помажет огрызком чернильного карандаша, смочит о язык и штемпелюет на коленке бумаги о разверстках, налогах, о ссудах и кооперативных ревизиях. Чего же лучше!
На досуге Хаджи-Муратов, как его зовут, не прочь бывает вспомнить и потолковать о прошлых временах, нравах и обычаях. Говорит он об этой уходящей поре с оттенком лирической грусти: теперь появилась водка в лавках,, в некоторых придорожных местах -подумать только!
Раньше все были удальцами и джигитами, и для молодых людей было бы позором менять черкески с газырями на кургузые штатные пиджачки.
Хаджи-Муратов вздыхает и улыбается мечтательно и грустно, покачивая в такт мыслям головой. Потом вдруг он срывается стремительно, ощупывая печать в кармане: забыл, совсем забыл: ведь на 8 часов назначено заседание в Кресткоме...'
Бадави умер 2-го мая 1932 года в Хунзахе.
А как сложились судьбы других потомков Хаджи-Мурата?
Баху вышла замуж за Абу-Муслима, переводчика при генерал-губернаторе Дагестанской области. Она умерла вскоре после замужества, оставив двух сыновей.
О жизни сестры Баху - Бахтика никаких подробностей узнать нам не удалось.
Третья дочь Хаджи-Мурата - Кихилай по характеру очень напоминала своего отца. В детстве она жила у бабушки в деревне близ Владикавказа. Там часто бывали столкновения с жителями соседней дергани из-за неразделенного леса. В таких случаях Кихилай брала ружье, ложилась между камней рядом с мужчинами и открывала стрельбу.
Когда началась гражданская война в Дагестане, Кихилай приехала к своему родственнику по матери председателю ДагЧК, герою гражданской войны Сафару Дударову. Дочь Хаджи-Мурата попросила, чтобы еe зачислили в красноармейский отряд.
'Могу ли я сидеть дома, когда здесь погибают люди,-заявила она Сафару Дударову. Рассказывают, что председателю ДагЧК пришлось потратить много времени и сил, чтобы убедить эту уже пожилую женщину отказаться от своего решения.
Впоследствии, после гибели С. Дударова, Кихилай, вооруженная и одетая в бурку, ездила в Аркас и Ара-каныг Там она спрашивала, кто убил ее родственника и вызывала этого человека, если он не трус, на открытый бой.
О не знающей страха натуре Кихилай говорят и такие воспоминания. В годы гражданской войны, когда на Темир-Хан-Шуру наступали то одни, то другие войска, по городу стреляли из пушек. В такие часы все, в том числе и мужчины, прятались в подвалах. Кихилай выходила на безлюдную улицу и садилась на камень, заложив ногу за ногу.
Она любила повторять: 'Лучше нас погибли, а что мы!' Умерла третья дочь Хаджи-Мурата приблизительно в 70-летнем возрасте. Случилось это так.
Кихилай ехала верхом из Тлоха в Хунзах и, подъезжая к Матласу, неожиданно упала с лошади и сразу же скончалась.
За ее телом ездил Гулла и похоронил свою сестру в Хунзахе.
Биография второго сына Хаджи-Мурата, Абдул-Ка-дыра, менее интересна. Он был офицером царской армии, дослужился до чина подполковника. Последние годы своей жизни Абдул-Кадыр провел во Владикавказе (Орджоникизде), где и скончался приблизительно в 1907-1908 гг. Женат был Абдул-Кадыр на кумычке из аула Нижнее Казанище. Их потомки сейчас живут в ауле Валерик, в Чечено-Ингушетии.
Третий сын Хаджи-Мурата, тот самый, что родился в темнице в начале 1852 года и был назван именем своего отца, также служил в царской армии. Был он женат на сестре известного дагестанского революционера Магомед-Мирзы Хизроева.
Одна из его 3-х дочерей Залму жила в г. Буйнакске, 85-летняя внучка Хаджи-Мурата Залму, получившая имя матери дела, имела блестящую память и многие
8 Зак. 2062 11З
эпизоды из жизни наиба Шамиля она рассказывала как бы читая по книге. Залму очень любила своих детей - Имангазали и Сакинат.
Муж Залму, отец Имангазали и Сакинат, Якуб Исаков 55 лет проработал дорожным мастером, обслуживая горные магистрали от Буйнакска до Главного Кавказского хребта.
Известен такой факт. Выступивший в Темир-Хан-Шуринской мечети Махач Дахадаев был окружен провокаторами. 'Что вы его слушаете?!' - кричали эти люди.- Он давно заслужил удар кинжала'.
Кто знает, как далеко зашли бы враги, если бы не вмешался присутствовавший здесь же Якуб Исаков. Выбежав из толпы, он стал рядом с Махачем Дахадаевым и, вытащив из ножен метровый кинжал, сказал: 'Подойдите, кто посмелее!'
Не ожидавшие такого оборота, провокаторы растерялись и беспрепятственно выпустили из мечети Махача и его друга.
Сын Залму, правнук Хаджи-Мурата Имангазали был изобретателем и великолепным художником. Он создал филигранной работы макет театра, где в 1920 году была объявлена автономия Дагестана. Имангазали - автор целой галереи интересных муляжей пещерных людей, которые выставлены в республиканском краеведческом музее в Махачкале.
Сестра Имангазали - Сакинат работает контролером на Буйнакском консервном заводе.
Другой правнук Хаджи-Мурата, внук Гуллы и сын Бадави Магомед Хаджи-Мурадов окончил Ростовский пединститут. Он участвовал в Великой Отечественной войне, был трижды тяжело ранен и трижды возвращался на фронт, имеет целый ряд правительственных наград. Магомед Бадавиевич готовил научный труд, посвященный своему прадеду Хаджи-Мурату.
Интересные люди есть и в следующем поколении потомков Хаджи-Мурата. Праправнучка Хаджи-Мурата Меседу Гаджиевна Алхасова является заместителем управляющего консервтрестом республики. А другая праправнучка коммунистка Зумруд Гаджиевна Губаханова начальник кинофикации Дагестана.

Из книги Булача Гаджиева "Дагестан в историях и легендах". ДАГЕСТАНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО. МАХАЧКАЛА, 1965 год.

В октябре-ноябре 1843 г. малочисленный российский гарнизон мужественно отстаивал свою крепость

Гергебиль - аварский аул, база русских войск в 1843 г., через которую осуществлялась их связь с северными и южными районами ДагестанаГеройская защита Гергебиля навсегда останется в памяти потомков. И сегодня надо отдать должное мужеству, твердости духа и распорядительности руководителя обороны майора Шаганова и редкой храбрости солдат двух рот Тифлисского полка.

28 октября 1843 г. многочисленные толпы горцев под руководством Шамиля (усиленные жителями селений Гергебиля, Кикуны, Ахальчи, Ободы и другими соседями) показались перед Гергебилем, на высотах со стороны сел. Кикуны.

Смежные гергебильские укрепления, верхнее и нижнее, защищались двумя ротами - 3-й карабинерной и 7-й егерской - Тифлисского егерского полка в составе 306 человек (при трех орудиях и двух мортирах) под командой майора того же полка Шаганова.

Утро 29 октября 1843 г. было занято передвижениями в стане горцев. В полдень весьма значительные толпы пеших мюридов бросились на укрепления. Но вскоре они были опрокинуты картечным огнем из трех орудий верхнего и нижнего укреплений.

Дерзкая попытка эта обошлась горцам недешево. Они потерпели значительный урон, а успех их ограничился взятием пасшегося вблизи укрепления рогатого скота. Причем они не нанесли решительно никакого вреда нашему гарнизону. К вечеру перед укреплениями неприятелем были оставлены одни пикеты, а главные его силы начали переправляться вброд через р. Койсу, ниже моста, и располагаться в садах, командовавших верхним укреплением, прикрывая свое движение дальними ружейными выстрелами.

По заведенному порядку, утром 30 октября седьмая егерская рота, занимавшая верхнее укрепление, выслала за водой команду, которая, будучи встречена ружейным огнем самих жителей, отступила к нижнему укреплению, где можно было еще свободно набирать воду. Ночью на 31 октября 1843 г. неприятель успел обложить оба фронта завалами, а с рассветом открыл пальбу из орудий и ружей.

Несколько горцев-смельчаков засели у самых кухонь, не позволяя российским бойцам брать воду и варить пищу. По распоряжению майора Шаганова храбрым поручиком Щодро была собрана сотня охотников. Быстро сделана вылазка, неприятель выбит из прибрежных завалов, которые тотчас были разрушены. В результате гарнизон был снабжен водой на двое суток.

Вылазка эта была так удачно и благоразумно проведена, что российский гарнизон имел не более пяти человек раненых нижних чинов и одного офицера (прапорщика Беккера). Между тем около тридцати мюридов, заколотых штыками, остались на месте схватки. Продолжавшийся весь этот день беспрерывный огонь утомил наших солдат и вырвал из фронта тридцать два человека убитыми и ранеными. Мужество и хладнокровие майора Шаганова, капитана Горина, поручика Щодро и других офицеров поддерживали дух их подчиненных.

Утрата со стороны неприятеля была чрезвычайно велика, судя по его ожесточению, возраставшему с каждым моментом. Ночью неприятельский огонь умолк. 1 ноября 1843 г. с рассвета и до десяти часов утра лишь редкие и дальние выстрелы из садов беспокоили гарнизон. Но в полдень после намаза огромные пешие и конные толпы покрыли высоты по обе стороны кикунской дороги. Поддерживаемые новыми толпами из садов и самого аула, под покровительством пушечного и ружейного огня, они стремительно атаковали оба укрепления.

Наши солдаты, ободряемые личной храбростью и распорядительностью офицеров, скоро отбросили атакующих. К ночи бой несколько утих, но не прекратился. Видя невозможность взять грудью слабые стены, защищаемые храбрыми тифлисцами, и потеряв слишком много людей в двух отважных, но безуспешных штурмах, горцы начали рубить сады, устраивать фашины и туры, под прикрытием которых приближались постепенно к валу укрепления.

Этот новый род почти правильной осады, дотоле невиданной у горцев, явно обнаружил решительные намерения мюридов - во что бы то ни стало истребить малочисленный российский гарнизон, а беспрестанно прибывавшие новые толпы горцев подтверждали такое заключение.

Силы и средства врагов росли, а российского гарнизона - уменьшались, не говоря, впрочем, о силе нравственной, которая не оставляла горсть храбрых бойцов до конца отчаянной обороны. Шестидневный беспрерывный бой утомил гарнизон. Неприятельские пули и ядра ежедневно выносили от 30 до 35-ти человек из фронта и сильно ослабили его.

Стены верхнего укрепления были пробиты во многих местах ядрами, а на месте батарей, несмотря на исправления, производимые по мере возможности, лежали груды земли и камня. Сообразив и взвесив положение дел, офицеры на общем совете решили оставить верхнее укрепление. Но оставить его с честью и славой, противопоставив новым приемам неприятельской осады свежий, незнакомый до сих пор горцам способ обороны. Предложено было устроить мины.

Мысль эта была принята с восторгом. Выполнение ее поручено подпоручику гарнизонной артиллерии Федорову, поручику Щодро, унтер-офицерам - Чаевскому, Петру Неверову и рядовым третьей карабинерной роты - Алексееву и седьмой егерской - Евстигнею Семенову. Бойцы и офицеры (под надзором майора Шаганова) закопали под офицерским флигелем и казармой четырехпудовые бочонки пороха, сшили из брезента маскировочную маску в сорок восемь аршин длины и провели его за стенку укрепления, устроив для себя некоторое прикрытие. Это прикрытие было, видимо, не очень надежное. Но на это не обратили внимания.

Чаевский, Неверов и Семенов решили принести себя в жертву, если бы это понадобилось. Но судьба пощадила на этот раз героев.

Вечером 2 ноября 1843 г. мины были готовы. Неприятель, будучи занят перестрелкой и заготовлением фашин, не заметил работ гарнизона. Ночью на 3 ноября единорог, мортира и имущество 7-й роты были перенесены в нижнее укрепление. Унтер-офицер Знобищев с шестью рядовыми остался на валу и, поддерживая возможно частый огонь, маскировал отступление роты перед многочисленным неприятелем.

К рассвету в укреплении не оставалось ни одной живой души, а в десяти шагах от него расположились Чаевский, Неверов и Семенов. Доведенный до исступления мужественной обороной, неприятель, заметив тишину в укреплении, проворно забросал ров фашинами, взбежал на стены и, не видя русских бойцов, бросился в казарму и во флигель - искать добычи.

Но в этот момент раздался страшный треск и грохот - и несколько сотен мюридов скрылось навсегда под развалинами зданий. Оставшиеся в живых на время одеревенели от ужаса и недоумения.

Затем, быстро оправившись, они с ожесточением бросились на тот фас нижнего укрепления, где стояла 7-я егерская рота. Но и здесь сто сорок человек, возглавляемые командирами молодецких рот капитаном Гориным и поручиком Щодро, поддерживаемые картечью двух орудий, отбросили мюридов штыками.

4 ноября 1843 г. неприятель, не прекращая огня из орудий, постепенно перебрасывал фашины все ближе и ближе к валу и неоднократно бросался на штурм укрепления. Но постоянно, со значительным уроном, был отражаем.

Однако число убитых и раненых бойцов и офицеров у российского гарнизона постоянно увеличивалось.

Численность личного состава существенно сократилась, но гарнизон не падал духом. Солдаты дрались героями и решились умереть, но не сдаться. Около двух часов пополудни выбыл из строя поручик Щодро, раненый пулей в лицо. К ночи бой прекратился. Измученный гарнизон (вместо крайне необходимого отдыха) всю ночь работал над исправлением пострадавших от дневной бомбардировки стен и батарей, употребляя в дело землю и кули с провиантом.

5 ноября 1843 г. - та же перестрелка, те же работы у неприятеля, и громадная убыль людей у российского гарнизона. 6 ноября 1843 г. в укреплении осталось не более семидесяти человек, уже отчаявшихся в спасении. Вдруг, около четырех часов пополудни, сверх всякого ожидания, на Аймякинских высотах заблистали на солнце штыки.

Настроение гарнизона мгновенно изменилось. Отвага закипела, отчаяние сменилось восторгом. Но недолго пришлось бойцам радоваться. 6 ноября 1843 г. дагестанский отряд отступил, предоставив Гергебиль, в силу стечения обстоятельств, собственным его средствам.

А 8 ноября 1843 г. мюриды наводнили разбитое вдребезги укрепление, пройдя в него по массе горских тел, сраженных изнуренными голодом и боем тифлисцами.

Генерал Гурко в рапорте к корпусному командиру 7 ноября, за ? 244-м, писал: 'геройская защита гарнизона этого укрепления, состоявшего из трехсот шести человек под ружьем, навсегда останется в памяти тех, которые ее видели. В этом случае надо отдать полную справедливость мужеству, твердости духа и распорядительности майора Шаганова, состоявших при нем офицеров, и редкой храбрости солдат двух рот Тифлисского полка. Вообще, люди второго батальона этого полка, входящего в состав собранного мною отряда, отличаются бодростью и замечательным духом'.

Однако эта геройская защита обошлась нам дорого. В ней погибли убитыми и взятыми в плен: майор Шаганов, капитан Горин, поручик Щодро, прапорщик Беккер, гарнизонной артиллерии штабс-капитан фон Платтен и подпоручик Федоров, и триста тридцать шесть нижних чинов, считая в том числе и артиллеристов.

По показаниям лазутчиков и одного чохского выходца, против Гергебиля действовали соединенные толпы из многих магалов, и потери их были весьма значительные.

Теперь необходимо коснуться движения генерала Гурко на выручку Гергебиля и обстоятельств, побудивших его отказаться от оказания ему помощи. По получении сведений об обложении Гергебиля, генерал-лейтенант Гурко поспешил на его освобождение со сводным апшеронским и тифлисским батальонами (при пяти горных орудиях). В то же время он просил начальника Самурского отряда собрать возможно более войск и также двинуться к Гергебилю, так как укрепление это было гораздо более доступно от Казикумуха, чем со стороны Шуры.

И в самом деле, между Шурой и Гергебилем возвышается высокий каменистый хребет, прорезанный Аймякинским ущельем, по которому пролегал лучший путь от селения Аймяки к Гергебилю. Но по этому пути нельзя было пройти даже и самому сильному отряду, если бы неприятель занял выход из ущелья. Вправо от Аймякинского ущелья, через гору, проходит едва доступная для человека тропа. Влево перерезает хребет другая тропа, по которой можно проехать конному, а при больших усилиях - и перевезти горные орудия. Подъем от сел. Аймяки по извилинам этой тропы продолжителен и труден. Спуск к Гергебилю еще хуже. Здесь тропа извивается по крутым недоступным косогорам, ниспадает в глубокие овраги, вьется в теснинах между отрогами Кутишинского хребта, усеянными огромными отвесными скалами и, после нескольких поворотов с уступа на уступ, достигает подножья горы, близ которой, у выхода из Аймякинского ущелья, лежит селение Гергебиль, а на версту ниже его, на берегу Казикумухского Койсу - укрепление.

Трем ротам Навагинского полка, первоначально отправленным из Шуры в Балаханское ущелье, приказано было присоединиться к войскам в селении Дженгутай. 2 ноября 1843 г. генерал Гурко выступил из Дженгутая в сел. Оглы, а на другой день туда прибыли и навагинские роты.

Отряд в ту же ночь двинулся из сел. Оглы на гергебильский перевал. Из селения Аймяки, занятого батальоном Апшеронского полка (при одном горном орудии), были выделены на гору две роты. Две другие роты того же батальона (с орудием) нельзя было трогать с места. Так как, во-первых, между жителями уже проявлялось волнение. А во-вторых, роты эти защищали выход из Аймякинского ущелья и наблюдали за тропой, проходившей вправо от него, через гору.

Таким образом, сосредоточенные генералом Гурко войска (три батальона и одна рота при пяти орудиях) не превышали, включая и унтер-офицеров, 1.600 штыков. Затем оставались в Шуре для ее защиты собранные из разных пунктов три роты Кабардинского и одна князя Варшавского полков.

4 ноября 1843 г. на рассвете войска поднялись на хребет и увидели перед собой Гергебильское укрепление, обложенное со всех сторон массами неприятеля. Верхнее укрепление, оставленное гарнизоном, находилось в руках мюридов. Нижнее же продолжало еще мужественно защищаться. Горцы обстреливали его из одного горного и двух легких орудий. Ружейная стрельба сливалась в одну непрерывную дробь.

С перевала генерал Гурко увидел тропу, по которой нужно было спускаться к Гергебилю. Сообразив все затруднения, которые представляла местность, силы неприятеля и скалы по обе стороны спуска, он убедился, что спуститься к Гергебилю с 1,6 тыс. штыков против неприятеля в восемь или девять тыс. чел. - значило обречь отряд на верную гибель, без всякой пользы для укрепления.

Однако в виду важности предприятия, на которое предстояло решиться, сохранение отряда - единственного и последнего нашего резерва в Северном Дагестане, от участи которого зависело существование еще других четырех батальонов, расположенных в Хунзахе и Балаханы, даже - Шуры и Низового, генерал Гурко решил предоставить вопрос об участи Гергебиля заключению военного совета.

На этот совет были призваны: и. д. начальника походного штаба подполковник Бибиков, походный обер-квартирмейстер капитан барон Торнау, начальник отрядной артиллерии полковник Ковалевский и Генерального штаба капитан Неверовский. Последний был приглашен как человек, хорошо знавший Дагестан и уже участвовавший в экспедиции генерала Фезе при занятии Гергебиля в 1842 г.

Все эти лица, за исключением полковника Ковалевского, храброго и распорядительного штаб-офицера, но мало знавшего край и род местной войны, полагали совершенно невозможным спуститься к Гергебилю и находили, что попытка к освобождению его будет иметь последствием неизбежную и бесполезную гибель всего отряда. А это затем повлечет за собой падение российской власти в Дагестане.

Хотя после решения совета генерал Гурко отказался от движения к Гергебилю и предоставил его собственным средствам, но, тем не менее, прежде чем отступить, спустился с главной высоты и расположился лагерем несколько ниже - чтобы видеть, что предпринимать неприятель при появлении наших войск.

Горцы же, чувствуя громадное превосходство своих сил и сознавая всю неприступность для нас местности, продолжали расстреливать укрепление и на глазах российского отряда два раза бросались на штурм Гергебиля. Бойцы и командиры отряда генерала Гурко были крайне угнетены этим зрелищем.

На всякий случай Шамиль подкрепил мюридов, занимавших гребни высот и завалы вдоль спуска с горы. Все-таки на выручку Гергебиля можно было бы решиться, но лишь только в том случае, если бы Самурский отряд появился в долине Казикумухского Койсу. Признав это, генерал Гурко снова написал князю Аргутинскому, чтобы он поспешил из Казикумуха к Гергебилю.

На содействие же трех батальонов, расположенных в Хунзахе, нельзя было надеяться, потому что гоцатлинская гора, переправа через Аварское Койсу и неприступное селение Кикуны находились во власти горцев и представляли непреодолимые препятствия для движения. В случае движения батальонов из Хунзаха они были бы остановлены или даже и совсем отрезаны.

4 и 5 ноября войска простояли на безводной Гергебильской горе в ожидании Самурского отряда. 5 ноября 1843 г. перед вечером, был получен рапорт генерала Аргутинского (от 4 ноября 1843 г.).

Генерал доносил, что, по неполучению им известий о действиях в Дагестане, он отправил на отдых в долину р. Самура еще 22 октября 1843 г. три роты Тифлисского егерского и две роты Эриванского карабинерного полков, оставленные генералом Шварцем на усиление Самурского отряда, а 26 октября - послал туда же и 1-й батальон Мингрельского полка. В данную же минуту имел под рукой на границе Цудахарского общества всего лишь две тысячи бойцов казикумухской милиции. С этой милицией князь Аргутинский мог двинуться к Гергебилю, но сомнительное поведение цудахарцев ставило тому непреодолимую преграду.

Хотя он и получил от этого общества письмо с уверениями, что если их кадий и изменил нам, то они будут нас держаться и не впустят к себе мюридов, но на подобные уверения нельзя было полагаться.

Затем князь Аргутинский все-таки сделал распоряжения о скорейшем передвижении войск из долины р. Самура к Кумуху и ожидал прибытия к последнему до трех слабых батальонов при пяти орудиях. Но все это могло совершиться не ранее, чем через шесть дней.

Части же, назначенные на усиление Самурского отряда (4-й батальон Мингрельского, три роты Тифлисского и две роты Эриванского полков), прибывали в долину р. Самура между 18 и 26 ноября 1843 г. Ранее их прибытия, князь Аргутинский не считал себя в состоянии предпринять что-либо самостоятельное и активное.

Увидев из рапорта князя Аргутинского, что Самурский отряд не может подоспеть вовремя к Гергебилю и, получив достоверные сведения, что акушинцы и цудахарцы нам изменили, что мехтулинское владение в полном восстании, и что шамхальцы волнуются - генерал Гурко не мог оставаться с отрядом ни на Гергебильском перевале, ни в глубокой Аймякинской котловине.

Поэтому в ночь с 5 на 6 ноября 1843 г. генерал отступил на Аймякинские высоты, дав жестокий отпор взбунтовавшимся акушинцам, пытавшимся насесть на арьергард отряда. Потом, 6 ноября 1843 г., когда отряд двинулся к урочищу Гаркас, жители ближайших мехтулинских деревень тоже начали преследовать наш арьергард, но были отброшены штыками егерей 2-го батальона Тифлисского полка.

В этом деле мы потеряли ранеными двух офицеров (грузинского линейного ? 12 батальона прапорщика Васильчикова и Донского казачьего ? 39 полка хорунжего Церковникова) и семь нижних чинов. Неприятель же, как видно было по числу захваченных нашими солдатами ружей, потерял одними убитыми до десяти человек.

К вечеру отряд, весь день перестреливавшийся с мехтулинцами, расположился лагерем на урочище Гаркас.

Гергебиль, предоставленный своей участи, пал 8 ноября 1843 году.

Вслед за оставлением этого стратегически важного укрепления мятеж разлился и по койсубулинским деревням правого берега Аварского Койсу, не исключая селения Араканы, до тех пор отличавшегося своей к нам преданностью. Араканский кадий Гасан-Хаджи бежал в Шуру. Но на дороге был предательски убит.

Обстоятельство это ставило Аварский отряд в безвыходное положение, а потому, тотчас же по прибытии на урочище Гаркас, генерал Гурко дал генерал-майору Клюгенау предписание об очищении Аварии.

Вследствие этого генерал Клюгенау 8 ноября 1843 г. предписал подполковнику Пасеку оставить Аварию, срыв верки Хунзаха и присоединив к себе гарнизон сел. Балаханы.

23 ноября (5 декабря) 1851 года наиб Хаджи-Мурат перешел на сторону русских.

Это о нем пишет участник Кавказской войны В.А. Полторацкий: 'Какие чудеса трубят об этом аварском хвате! Если верить наполовину тому, что воспевают о его безумной отваге и невероятной дерзости, то и тогда приходится удивляться, как аллах спасал его сумасбродную голову."

15 ноября 1851 года в газете 'Кавказ', в Тифлисе, было напечатано сообщение о 'важном раздоре между Шамилем и Хаджи-Муратом', а 11 декабря 1851 года сообщалось, что в результате этого раздора Хаджи-Мурат бежал от Шамиля и перешел к русским. После перехода к русским Хаджи-Мурат приехал в Тифлис. Его принимали здесь 'с большим триумфом, ласкали:увеселяли балами и лезгинками:' Хаджи-Мурат часто появлялся на улицах, и 'все привыкли его видеть', 'всякому хотелось взглянуть на это смирившееся, наконец, чудовище'.

Лев Николаевич Толстой бывший в те дни на Кавказе писал брату Сергею Николаевичу из Тифлиса:
'Ежели захочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый джигит, храбрость которого известна во всей Чечне!'.

Евгений Александрович Головин - дворянин, русский военачальник, генерал от инфантерии. Участник Кавказской войны. Его имя носит курортный поселок Лазаревского района города Сочи Головинка.

Родился в 1782 году в Смоленской губернии. Окончил благородный пансион при Московском университете, затем Московский университет. Военную службу начал в апреле 1797 года подпрапорщиком Преображенского полка.

Е. А. Головин участвовал в битве при Аустерлице, в Русско-Турецкой войне 1808-1812 гг., в боях Отечественной войны 1812 год (в ходе Бородинского сражения был ранен), в Лейпцигской битве, во взятии Парижа, в подавлении восстания декабристов (получил звание генерал-адъютанта), в Русско-Турецкой войне 1828-1829 гг., в подавлении Польского восстания.

С 30 ноября 1837 года до 25 декабря 1842 Е. А. Головин командовал Отдельным Кавказским корпусом, являлся главноуправляющим гражданской частью и пограничных дел на Кавказе. Особое внимание уделял строительству дорог в различных направлениях и закладке укреплений, прилагая все усилия для их развития не только как военных фортов, но и как гражданских поселений через открытие школ (в том числе и мусульманских для коренного населения), и организацию торговли между русским населением и горцами путем устройства базаров. Воплощал в жизнь план Николая I по созданию Черноморской береговой линии, четыре форта которой - Святого духа, Александрия (Навагинский), Головинский (названный в честь Е. А. Головина) и Лазаревский - были основаны на территории современного Большого Сочи. Заложил порт Новороссийск.
Главная улица Тифлиса до революции называлась Головинский проспект (ныне - проспект Руставели в Тбилиси).

1 июля 1839 года Е. А. Головин получил звание генерала от инфантерии. В 1845-1848 гг. был генерал-губернатором Лифляндии, Эстляндии и Курляндии. С 1848 года - член Государственного совета.
Умер Евгений Александрович Головин 27 июня 1858 года.

В темную зимнюю ночь с 13-го на 14-е декабря 1846 года Хаджи-Мурат внезапно подошел к Дженгутаю. С ним было 200 мюридов. Партия остановилось в поле, а несколько человек, вместе со своим отважным наибом, про-крались в селение мимо русских патрулей, проникли в самый дворец и похитили мехтулинскую ханшу Нух-бике так тихо, что когда запоздавший выстрел како-го-то нукера поднял на ноги весь Дженгутай, Хаджи-Мурат со своей добычей был уже далеко. Можно себе представить испуг и изумление жителей, когда, проснувшись, они узнали, что ханша похищена самим Хаджи-Муратом, бывшим у них в Дженгутае. Если прибавить к этому, что замок, занимаемый ханским семейством, стоял на горе среди многолюдного аула и был обнесен высокою ка-менною стеною, что ворота охранялись караулом из туземцев, а в самом селении находились два батальона русской пехоты и сотня дагестанских всадников, то становится совершенно непонятным, как мог Хаджи-Мурат исполнить это в высшей степени отважное и дерзкое похищение.

Старики-хунзахцы в начале XX в. вспоминали: '...Хаджи-Мурат... выбрал из среды своих товарищей самых проворных и отчаянных 10 человек молодежи для разведки и очи-щения дороги, обещал им дать каждому по 10 рублей лишних против своих товарищей, еще 10 рублей обещал награды тому, кто первый зайдет в селение и в дом, где жила Нух-бике и поймает ее'.

Нух-бике (Бике) была вдовой Ахмед-хана Мехтулинского - личного врага Хаджи-Мурата, так как тот убил его двоюродных братьев и в 1830-е гг. восстановил против него генерала Ф. К. Клюки-фон-Клюгенау.

Хаджи-Мурат предполагал вернуть ханшу за выкуп. Нух-бике приходилась тещей Даниель-султану Елисуйскому, который был в высшей степени удручен случившимся. Он просил Хаджи-Мурата разместить до выкупа пленницу у не-го. Последний отказал. Не помогло Даниель-султану и обращение за помощью к Шамилю (имам сослался на то, что в шариате не оговорено право изъ-ятия военной добычи), была сделана только уступка- ханшу поселили на ху-торе другого наиба близ Хунзаха. Однако, как рассказывали друзья героя (но, может быть, они приукрашивали ситуацию и образ почитаемого и даже люби-мого вожака?), Хаджи-Мурат с товарищем 'частенько наезжал... в этот хуто-рок, но только по ночам, когда никто не мог их заметить. Пробыв некоторое время наедине с ханшей, Хаджи-Мурат поспевал к утру восвояси'. О Нух-бике поползли слухи, в первую очередь среди других 'бике'. Пленница решила отомстить одной из наиболее усердствовавших в намеках и просила в том со-действия у (своего?) героя. 'Несмотря на то что расстояние от Хунзаха до Ги-ли верст 50, Хаджи-Мурат управился в одну ночь: гилинская ханша была взята в плен, а дворец ее подвергся разграблению'

Даниял-бек в 1869 году перехал в Турцию где в 1870 году скончался, место его захоронения было неизвестно.

В декабре 2013 года находящимся в Турции в научной командировке доктором по исламскому праву Ахмедом Ниязовым была найдена могила Даниял-бека на старинном кладбище в Стамбуле.

До этого членами экспедиции также было установлено место захоронения дочери султана Данияла - Керимет ханум, прозванной за свою красоту 'Розой Кавказа'.

КАЗИ-КУМУХ В ПРОТИВОСТОЯНИИ ИМАМАТА ШАМИЛЯ И РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. РЕКОНСТРУКЦИЯ ХРОНОЛОГИИ.
Ахмед Курбанов

Дагестанский аул Кази-Кумух известен с древнейших времен. Значителен его вклад в историю Дагестана и Кавказа, в развитие общественно-политической жизни, науки и духовной культуры. В XIX в. Кази-Кумух оказался вовлеченным в бурные события Кавказской войны, особенно в период наивысшего подъема народно-освободительной борьбы под руководством Шамиля. 'Город Казикумух - мать всех селений:'. Так характеризовал этот населенный пункт в горах Дагестана имам Шамиль. Российское командование на Кавказе также считало Кази-Кумух важным стратегическим пунктом, не случайно царскими войсками здесь было построено сильное укрепление, для контролирования ситуации в Нагорном Дагестане.

Чем же был вызван такой пристальный интерес к этому 'городу'? Казикумухское ханство располагалось в самом центре Нагорного Дагестана. Ханство, вместе с присоединенными территориями, состояло из около 200 населенных пунктов. Население его не было этнически однородным, наряду с лакцами в ханстве жили даргинцы, аварцы, табасаранцы и лезгины Кюринской провинции. Отношения между российскими властями на Кавказе и казикумухскими ханами в основном были сложными и непредсказуемыми. С возведением царского укрепления близ Кази-Кумуха власти укрепили свое влияние в этом регионе, а ранее в 1820 г. ими своевольно был возведен 'в достоинство Казикумухского хана полковник Аслан-хан', состоящий на русской службе.

В истории он остался, в целом, как лояльный царскому правительству правитель, хотя ряд архивных документов свидетельствует о том, что русское командование все-таки не вполне доверяло своему ставленнику.
После смерти Аслан-Хана в 1836 г. ханами недолго пробыли его наследники-сыновья Нуцал-Хан и Магомед-Мирза, по мнению российских властей, 'слабые здоровьем и не отличавшиеся особыми способностями' и умершие один за другим. В 1838 г. русское командование на Кавказе утверждает правительницей в Казикумухском ханстве жену покойного Аслан-Хана Умму-Гюльсум-бике, которая слыла умной женщиной и имела немалое влияние на местных жителей. Помощником ей определили племянника Махмуд-бека, а для наблюдения над ними - майора Нижегородского драгунского полка Карганова, знакомого с обычаями края и хорошо знающего местные языки. Обстановка в ханстве была непростой, ввиду того, что все представители ханской фамилии всячески старались захватить власть. Более всех на казикумухский престол одновременно претендовали племянники Аслан-хана: Гарун-бек, Абдурахман-бек и Гаджи-Яхья.

Имам Шамиль внимательно следил за сложившейся обстановкой в Кази-Кумухе и стремился увеличить там своих сторонников, которых становилось все больше и больше ввиду растущей популярности имама. С началом своих широкомасштабных действий Шамиль постоянно поддерживал связи с влиятельными лицами Кази-Кумуха и всячески настраивал жителей против казикумухского царского гарнизона. В рапорте генерал-лейтенанта Е. Головина отмечалось, что '...суеверный фанатизм и внутренняя ненависть к России ханской фамилии и многих жителей Казикумуха и Кюринского ханства, подстрекаемых Гаджи-Яхьею, и честолюбие управляющих временно этим ханством - Махмуд-бека и Гарун-бека, домогавшихся быть настоящими владетелями, вовлекли всех постепенно в теснейшие связи с Шамилем...'

При этом положение для российских властей осложнялось и в районах соседних с Кази-Кумухом. В 1842 г. влиятельный Кибит-Магома Телетлинский, приняв сторону имама Шамиля, занял лежащую близ казикумухского ханства гору Гуниб, которая вместе с аулом Телетль служила с того времени сборным пунктом приверженцев Шамиля. Российские власти от своих лазутчиков получали сведения о тайной помощи, оказываемой казикумухцами имаму.

Следует отметить, что немало выходцев из Казикумухского ханства были активными сторонниками имама Шамиля. Самыми известными из них являлись: наставник Шамиля шейх Джемал-Эд-Дин, с которым имам породнился, женившись на его дочери, храбрый наиб Бук-Мухаммад, погибший в 1852 г., Абдулла Цакхар, Мухаммад-Амин и др. Существующее предание о родстве матери Шамиля с казикумухскими ханами, также, по нашему мнению, играло некоторую роль в налаживании тесных связей с Кази-Кумухом.
Обстановка в Кази-Кумухе благоприятствовала Шамилю и тем, что ханша Умму- Гюльсум-бике, поручив управление ханством племяннику Махмуд-беку, не замечала усиливающегося влияния на лакцев событий в Аварии. Характеризуя состояние Казикумухского ханства в это время, современник событий офицер М.Прушановский замечал:

'...Несмотря на многократное запрещение наше, казикумухцы постоянно производили торг по всем покорным Шамилю землям; из них до 80 торговцев имели охранные листы от имама. Махмуд-бек, помощник ханши-правительницы, знал это и не запрещал. Напротив того, он сам был в сношениях с Шамилем, а последний, как известно, всегда удовлетворял его просьбы, и если кто-то был ограблен мюридами, то достаточно было обратиться к Махмуд-беку, и потерянное было всегда возвращаемо. Кюринцы также были в частых сношениях с мюридами: свинец, хлеб, тулупы, одежда и часто деньги доставались им без ведома их правителя, который показывал, что делает это будто бы из одного желания помочь брату своему Гаджи-Яхье, постоянному мюриду Шамиля, впрочем, тут более всего участвовал и руководил поступками Гарун-бек с целью вовлечь правителя кюринского в дело дагестанских мусульман:'.

В этой обстановке имам Шамиль (середина марта 1842 г.) двинулся к Кази-Кумуху и беспрепятственно занял аул Бухти. Гаджи-Яхья, посланный затем имамом для покорения соседних аулов, занял их, а местные жители присоединились к отрядам Шамиля. Командир русского гарнизона в Кази-Кумухе подполковник В.Снаксарев не смог оказать сопротивления мюридам на подступах к аулу, и заперся со своими приближенными в ханском доме, к тому же Махмуд-бек и Гарун-бек, состоящие на русской военной службе, открыто заняли сторону нападавших. 21 марта Шамиль, при активной поддержке местных жителей, овладел Кази-Кумухом.

В этот же день генерал-лейтенант К.Фезе в своем рапорте командиру Отдельного Кавказского корпуса генералу Е.Головину докладывал: 'Кази-Кумух изменил правительству и взбунтовался. Управляющий этим ханством пор. Махмуд-бек, призвав Шамиля с мюридами, передался ему. Примеру сему последовал и брат его, управляющий Кюринским ханством шт.-кап. Гарун-бек, находившийся в Казикумухе. Оба братья надели белые чалмы в знак мюридизма. Таким образом, Шамиль беспрепятственно занял город Казикумух, где ныне и находится с сборищем мюридов, ежедневно увеличивающимся:'.

Подполковник Снаксарев не видя возможности защищаться в ханском доме, 24 марта сдался противнику. Его, прапорщика Орбелиани и казаков Шамиль объявил военнопленными и отправил в свою резиденцию Дарго. Туда же под конвоем была послана ханша Умму-Гюльсум-бике, но по пути следования жители аула Чох, атаковали конвой и отбили ханшу, которая позже вернулась в Кази-Кумух. Все нукеры Ахмед-Хана Мехтулинского, бывшие при Снаксареве были обезглавлены, а обезоруженные самурские нукеры отправлены домой.

Действия российской администрации на Кавказе не заставили себя долго ждать. Многие казикумухцы, занимаясь отходническим промыслом в различных населенных пунктах Дагестана, были задержаны. Так, например, 565 жителей Кази-Кумуха, находящихся в Кизляре на работе, были взяты под арест комендантом города полковником Н.Шаховским и заключены в крепость. При этом власти решили воздействовать на восставших тем, чтобы нескольких арестованных казикумухцев отправить 'в их жилища на родине, с тем чтобы они объявили там об их арестовании, что может иметь некоторое влияние на скорейшее усмирение Казикумухского ханства:'
Взятие Шамилем Кази-Кумуха произвело впечатление на русское командование, впрочем, и сам имам был доволен своими действиями, всячески распространяя информацию о своей победе для поднятия духа среди горских жителей. В письме к чеченцам он писал:

'Город Казикумух - мать всех селений - я взял с помощью Божией без большого труда, 500 пленных неверных и наших отступников (13 действительно неверных, в том числе: начальник крепости Ахты, полковник, и два коменданта), казна ханская и несметные ее сокровища самые драгоценные суть трофеи моей победы. Все ханство Казикумухское и ближайшие общества до самого Дербента покорились моей власти без сопротивления. Акушинцы согласились со мною и присла?ли кадия с почетными старшинами с покорною и повинною головою для переговоров. Словом, кампания эта наполнена такими чудесными событиями, что правоверные имеют право им радоваться, а неверные должны терзаться в досаде. От владетелей казикумухских я взял 35 аманатов:'

Наибом Кумуха был назначен Гаджи-Яхья, приступивший к сбору ополчения и укреплению позиций, сразу же после того, как Шамиль с главным отрядом покинул ханство. По получении известий о происшедшем в Кази-Кумухе российское командование решается направить из Закавказья 4 батальона, которые прибыли в Кубу в середине апреля и поступили в распоряжение полковника князя М.Аргутинского-Долгорукого. Ему поручалось водворить порядок в Кази-Кумухе. 8 мая князь М.Аргутинский-Долгорукий прибыл в аул Рича, куда собралось 4 батальона, дивизион горной артиллерии и несколько сотен милиции, приведенной Даниял-Беком, султаном Элисуйским.

Гаджи-Яхья решился защищать доступ к Кази-Кумуху, укрепив близлежащий аул Шовкра. 12 мая князь М.Аргутинский-Долгорукий подойдя к этому аулу, приступом взял его, в этот же день русские войска без особого сопротивления заняли Кази-Кумух.

В своем рапорте от 19 мая 1842 г. командиру отдельного Кавказского корпуса генералу Е.Головину князь М.Аргутинский-Долгоруков докладывал: 'Скорое восстановление спокойствия в Казикумыке вследствие победы, одержанной над скопищем Шамиля и бунтовщиков казикумыкских, имело большое влияние и на соседственных нам теперь андалальцев; старшины Чоха, Согратля, Обоха и других деревень того общества, были у меня с повинною головую, извиняясь в настоящем их преступлении, лишь своим бессилием противиться скопищам Шамиля устремившихся на Казикумух'.

Потерпев поражение, Гаджи-Яхья бежал к Шамилю, который узнав о случившемся, начал мобилизацию горцев для похода в Кази-Кумух с тем, чтобы вновь завладеть этим весьма важным для него пунктом.
25 мая пятитысячный отряд под начальством наибов Ахверды-Мухамада и Хаджи-Мурата появился под Кази-Кумухом, овладев до этого аулом Унчукатль. Далее он направился к аулу Куль, куда вскоре стали собираться и казикумухские жители, опасавшиеся разорения своих домов и увода в горы семейств в случае неподчинения имаму.

'Намерение неприятеля есть, - докладывал князь М.Аргутинский-Долгорукий начальству, - возмутить опять жителей Казикумухского ханства и стать на моих сообщениях, хотя, по обстоятельствам, довольно мною обеспеченных, но не менее того, вторжение неприятеля в средину ханства может иметь большое влияние в моральном отношении, на жителей кюринского владения и смежных с ним провинций; а самое главное остановит подвоз продовольствия в значительном количестве направленного ко вверенному мне отряду'.
2 июня близ аула Куль произошло событие, вошедшее в историю Кавказской войны как 'Кюлюлинское сражение', в котором князь М.Аргутинский-Долгорукий нанес Шамилю поражение и заставил покинуть его пределы Казикумухского ханства.

С водворением русской власти в Кази-Кумухе возник вопрос об управлении ханством во избежание дальнейших беспорядков. Командование, не имея возможности держать постоянно в Кази-Кумухе достаточного количества войск, считало преждевременным упразднять ханское достоинство, и потому управление ханством было поручено Абдурахман-беку, племяннику Аслан-Хана под регентством ханши Умму-Гюльсум-бике.
Новому управляющему были предоставлены широкие права ханской власти, он ограничивался только в разборе дел особой важности, которые должен был решать после совещания с кадием и двумя старшинами из влиятельных местных жителей, преданных русскому правительству.

Для поднятия своего авторитета Абдурахман-бек женился на внучке Аслан-Хана, ханша Умму-Гюльсум-бике два раза ходатайствовала перед русским командованием о пожаловании ему Высочайшей грамоты на ханское достоинство, но оба раза ей в этом было отказано, т.к. скоро обнаружилась неспособность Абдурахман-бека к управлению владением. За ним замечалось корыстолюбие, невнимательность к просьбам местных жителей и нетрезвый образ жизни. Регулярно Абдурахман-бек запрашивал финансовую помощь от правительства на содержание лазутчиков, кордонной стражи и на сбор милиции. Русское командование вынуждено было исполнять все просьбы несостоявшегося хана, для поддержания спокойствия в Кази-Кумухе. Кроме того, в политическом отношении оно считало полезным и необходимым выказывать уважение к влиятельным лицам в крае, сопредельным с непокорными горскими обществами.

Например, обосновывая данные действия в своем рапорте царю, наместник Кавказа князь М.Воронцов считал, что надо 'привязать их к нам собственными их выгодами и делать для них ощутительную разницу в положении их покровитель?ством благодетельного правительства, охраняющего их права, с тем, в которых бы они находились под игом Шамиля, явно враждебного к высшим сословиям. Этим только способом можем мы приобрести надежных приверженцев между беками, которые сами охранять будут тишину и покорность в деревнях своих и в сопредельных с непокорными обществами, избавляя нас тем от беспрерывных дорогостоящих и не всегда возможных передвижений войск'.

Подарками, чинами, дареными аулами и землями, власти старались привлечь на свою сторону беков и сельских старшин. '... Я всегда, - отмечал князь М.Аргутинский, - был того мнения, что гораздо полезнее отдавать деревни бекам, этим влиятельным лицам в мусульманском народонаселении края, потому что, связывая таким образом их собственные выгоды с выгодами правительства, мы приобретем в них таких приверженцев которые сохранят нам тишину и покорность в своих деревнях'.

Действительно, беки, одни по личным заслугам, другие по знатному происхождению и близкому родству к ханам, которые много содействовали к утверждению спокойствия в пограничных областях с непокорными горцами и к отражению нападения отрядов Шамиля, справедливо, по мнению М.Воронцова, заслу?жили, чтобы правительство дало им средства к безбедному существованию.

26 июня 1842 г. в предписании генерала Е.Головина полковнику М.Аргутинскому-Долгорукову о принятии мер по укреплению власти царского правительства в Казикумухском ханстве говорилось: 'Насчет самого пребывания войск в Кази-Кумухе, вы, конечно, не упустите из виду внушить жителям, а особенно имеющим вес в народе, что мы при этом не имеем других видов, кроме спокойствия края и ни сколько не намерены стеснять чем либо обычаи народные'.

В связи с данным предписанием, для 'спокойствия края' в 1843 г. близ аула Хури, что напротив Кази-Кумуха было заложено укрепление 'Казикумухское', в котором несли службу две роты.
В 1844 г. Шамиль вновь попытался вторгнуться в Кази-Кумух. Его отряды заняли близлежащие аулы Убра, Ницовкра, Дучи, Тулизма, Кулушац и Чуртах, но вскоре под превосходящими силами царских войск вынуждены были отступить. 21 июня генерал А.Нейдгард рапортовал Военному министру князю А.Чернышеву, что '... войска ему вверенные поразили... горцев, пробиравшихся до 8 тысяч человек и состоящих из сюргинцев, усиленных жителями деревень Казикумухского ханства'.

В сентябре 1847 г. управление Казикумухским ханством перешло к ротмистру царской армии Агалар-хану, одному из представителей ханской фамилии, ввиду того, что Абдурахман-бек тяжело заболев, был освобожден русским командованием от правления ханством. При этом и старая ханша Умму-Гюльсум-бике была устранена от всякого вмешательства в управление.

Поскольку популярность Шамиля в Дагестане была велика, некоторые горские правители на случай положительного исхода войны имама с русскими, имели тайные связи с Шамилем, тем самым ведя двойную политику. '...Воспитанный в духе того времени, Агалар-хан был необуздан в своих поступках и не подчинялся обычаям своей родины... Но в чем он оставался верным себе, так это в последовательном и постоянном содействии Шамилю'.

Русское командование, получая сведения от своих лазутчиков, знало о неудовлетворенном честолюбии и желании неограниченной власти, волновавшими Агалар-хана. Переход последнего к Шамилю не входил в планы властей. И хотя Агалар-хан оказывал помощь русским по первому их требованию, он не забывал о тайной поддержке движения имама. Известно, что Агалар-хан не раз выручал Шамиля при сложных обстоятельствах. Так, под Закаталами, не зная об установленной русскими засаде, имам рано утром решил спуститься в долину со своим отрядом. Предчувствуя катастрофу, Агалар-хан ночью предупредил Шамиля о западне, а своим сотням приказал стрелять по мюридам только холостыми патронами.

Зная об отношениях к нему Агалар-хана, Шамиль не упускал возможности подчеркнуть, что Кази-Кумух входит в состав имамата. Так, в 1847 г. имам обратился к лакцам с воззванием, где говорилось:
':Кланяясь всем вам, я предваряю, что настало время, в которое вы должны чувства души вашей обратить к Аллаху, жертвовать жизнью и восстать против врагов Божьих, если вы веруете в Аллаха и его пророка; иначе оставьте край ислама и перейдите в земли неверных, ибо земной шар обширен. Знайте, что я не буду щадить кровь и состояние ваше и направлю на вас моих наибов, потому что вы есть помощники, путеводители и крылья неверных и охранители путей и враги правоверных. Открывая вам сие, предоставляю на волю каждого быть правоверным или неверным. Да оповестит ведающий о сем не ведающему'.

В 1850 г. имам Шамиль вновь попытался овладеть Кази-Кумухом, с этой целью из Чоха был послан небольшой отряд мюридов в аул Камаша для разведки сил противника. Однако к тому времени царский гарнизон в Кази-Кумухе был усилен и имам не решился захватить его. Шамиль пытается воздействовать на Агалар-Хана через посредников. Влиятельный в горах религиозный деятель шейх Джемал-Эд-Дин Казикумухский письменно обращается к хану с наставлением:

':Некоторые правители совершают беззаконие, захватывая у людей их имущество. Я сделал им строгие нарицания и заставил подчиняющихся мне вернуть отобранное ими имущество законным владельцам. Имам Шамиль не только разрешил свободный проезд людям с вашей стороны, но и вменил наибам в обязанность ограждать их безопасность. Если ты последуешь этому и разрешишь народу уходить по своим надобностям, то это будет для них большим облегчением. Ты совершишь благородное дело. Но на это воля твоя. Что же касается Шамиля, то он не терпит обмана и вероломства. Он приказал наибам беспощадно пороть тех, кто причиняет народу зло'.

К 1856 г. царское командование подтянуло к границам Казикумухского ханства и Аварии значительное число войск. После покорения Чечни в 1858 г. началось масштабное наступление на последний оплот Шамиля - Гуниб, где под давлением превосходящих сил противника 25 августа 1859 г. имам Шамиль вынужден был прекратить войну.

Еще в в 1858 г. по случаю смерти Агалар-хана российское командование на Кавказе приступило к организации управления Казикумухским ханством. Все ханские земли были распределены между 23 семействами ханского дома и по проекту наместника Кавказа князя А.Барятинского утверждается временный штат управления ханством, который состоял из управляющего (штаб-офицер русской службы), помощника управляющего (обер-офицер), переводчика, двух писарей.

После окончания военных действий в Дагестане, российское командование решается унифицировать управление краем. Начало новому административному устройству Дагестана положило 'Положение об управлении Дагестанской областью' от 5 апреля 1860 г., утвержденное князем А.Барятинским, согласно которому была создана в составе Кавказского наместничества Дагестанская область, в которую вошли бывший Прикаспийский край, а также дагестанская часть территории бывшего имамата Шамиля. Область состояла из четырех военных отделов, в один из которых - Средний Дагестан, входил Казикумухский округ.

Таким образом, в Казикумухском ханстве, а также на приграничных территориях, расклад сил - открытых сторонников освободительного движения горцев под руководством Шамиля, и тех, кто оказался в противоположном лагере, определялся множеством внешних и внутренних факторов. Кази-Кумух в этом смысле представляет типичный образец, на примере которого возможно более глубокое понимание происходящих событий на других территориях. Объективное повествование об этом продиктовано желанием понять и объяснить всю сложность самого исторического процесса и поведать о нем максимально приближенно характеру и духу эпохи.

С половины октября месяца прошлого 1853 года получали здесь из гор сведения, что Шамиль имеет намерение возобновить свои покушения на Табасаран и Кайтаг, где с 1851 года он имеет весьма много приверженцев и где его агенты неутомимо и с ощутительным успехом действует в пользу мюридизма.

Эти слухи, в особенности в декабре месяце, стали подтверждаться частыми, почти беспрерывными, сношениями жителей Табасарана и Кайтага с неприязненными нам горцами. Сношения эти производились явным образом через Акушу, где Шамиль также приобрел много приверженцев посредством кикунинского наиба Абакар-Хаджи, человека имеющего в Акуше много родственных связей и сохранившего сильное влияние в народе. Посредством связей и распускаемых слухов о намерении Шамиля явиться в Даргинский округ с войском для водворения шариата, Абакар-Хаджи успел возбудить в народе волнение и явное неповиновение местной власти.

Такое положение дел в Акуше, через которую при содействии жителей совершенно открыто сообщение непокорных горцев с Кайтагом и Табасараном, заставило тогда же принять меры к водворению в Даргинском округе порядка и поддержанию власти управляющего оным кадия, шт.-кап, Нур-Баганда.

В половине декабря месяца был послан в Даргинский округ управляющий Мехтулинским ханством пехотного ген.-фельдм. кн. Варшавского гр. Паскевича Ериванского полка подполк. Лазарев с тремя сотнями иррегулярной кавалерии и двумя сотнями милиции, которому поручено было истребить дома и приюты абреков, заарестовать людей неблагонамеренных и при содействии кадия, шт.-кап, Нур-Баганда восстановить порядок в округе.

Подполк. Лазарев, взявший из сел. Кутешей, кроме милиции, три роты пехоты и горное орудие, в течение десяти дней своего пребывания в Даргинском округе успел водворить там такой порядок, что сообщение Шамиля с Кайтагом и Табасараном если не совсем было прекращено, то по крайней мере весьма затруднительно. В самом округе собрано было до 1000 человек милиции, частью назначенных для охранения Акуши от партий, частью же для внутренних полицейских мер. Дома и приюты бежавших абреков и возмутителей были истреблены. Имущество и скот их были розданы благонамеренным жителям и в залог сохранения этого порядка были взяты аманаты.

Мера эта весьма полезная, касалась одного Даргинского округа; в Кайтаге, Табасаране и в особенности в Уркарахском магале приверженцы шариата продолжали действовать в пользу распространения мюридизма. Надлежако положить этому конец оружием и г. главнокомандующий разрешить изволил собрать отряд для действия в Кайтаге и Табасаране. С этою целью в конце февраля месяца этого года в Даргинском округе были сосредоточены: 3-й бат. ген.-фельдм. кн. Варшавского и 1-й и 4-й бат. Самурского и пехотных полков при шести единорогах горной ? 4 батареи 21-й артиллерийской бригады. Отряд этот был расположен в Акушинских деревнях Уллу-ая, Наскенте и Meгe для охранения Даргинского округа от вторжения горцев и для воспрепятствования проходу партий в Кайтаг и Табасаран с тем, чтобы, когда настанет теплое время и откроется возможность предпринять движение к Уркараху, где мюридизм развился наиболее и где образовалось много возмутителей.

Глубокий снег и сильные холода продолжались здесь до половины марта, и хотя и во второй половине сего месяца не только в горах, но и в окрестностях Темир-Хан-Шуры еще было довольно холодно и снежно, но получая неоднократно из гор сведения о приготовлениях Шамиля к вторжению в наши пределы и желая покончить с Уркарахом ранее, нежели Шамиль будет иметь возможность подать ему помощь или вторгнуться в какую-нибудь часть края, я решился несмотря на холод и снег двинуть отряд в Уркарахский магал. С этой целью я усилил отряд, расположенный в Даргинском округе из Темир-Ха-Шуры 1-м бат. Апшеронского и 3 Дагестанского пехотного полков, при взводе легкой ? 6 батареи и взводе горной ? 2-го батареи 20-й артиллерийской бригады, 1, 2, 3 и 6 сотнями Дагестанского конно-иррегулярного полка и двумя сотнями Шамхальской конной милиции, поручил его командиру 1-й бригады 21-й пехотной дивизии ген.-м. Манюкину и вменили ему в обязанность, сосредоточив отряд в сел. Меге, двинуться к Уркараху, ободрить людей нам преданных, в случае если они выйдут ему навстречу, взять с них благонадежных аманатов в залог верности, разорить дома абреков и бежавших в горы, уничтожить их имущество, а уркарахского кадия Хаджи-Магомеда, главного виновника волнения, взять и заарестовать, в случае же если войска наши встретят со стороны жителей сопротивление, взять Уркарах и разорить его до основания.

26-го марта вечером ген.-м. Манюкин, сосредоточив весь отряд в сел. Meгe, присоединил к себе, кроме поименованных частей войск, две сотни Акушинской конной милиции, а на следующий день, 27-го марта в 3 часа утра выступил к Уркараху с 5-ю бат. пехоты, 8 горными единорогами, 2-мя легкими орудиями, двумя пешими ракетными командами, 4-я сотнями Дагестанского конно-иррегулярного полка, Шамхальскою, Акушинскою и Мехтулинскою милициями.

Войскам предстояли труды огромные: выпавший в последнее время глубокий снег покрыл совершенно горный хребет, отделаяющий Акушу от Уркарахского магала, а ежедневные вьюги занесли дорогу, по которой предстояло подниматься с полевыми орудиями, несмотря на это, для выиграния времени ген.-м. Манюкин решился не откладывать движения, рассчитывая весь успех предприятия на быстроте и внезапности.

В 11 часов утра конница и два батальона с дивизионом горных единорогов, бывшие в авангарде, достигли вершины подъема, с которого уже виден Уркарах и выстроились для привала по гребню. Главная колонна, при которой находились кроме дивизиона горных единорогов и полевые орудия, шла гораздо медленнее, люди двух батальонов по очереди поднимали орудия на себе, потому что лошади выбились из сил на первых трех верстах. Как только главная колонна стала подтягиваться, а крутой спуск в долину был разработан, ген. Манюкин спускался с авангардом в окрестности дер. Киши и Меусиша, старшины которых не замедлили явиться к нему с уверением в совершенной преданности правительству и в том, что деревни их никакого не принимали участия в волнении, которое распространилось между жителями Уркараха. Они принесли ген. Манюкину известие, что уркарахцы решились сопротивляться, получили в ту же ночь значительные подкрепления из Кайтага и просили помощи у Шамиля и Абакар-Хаджи.

Ген. Манюкин двинулся немедленно вдоль по долине по направлению к Уркараху с тем, чтобы, заняв авангардом удобные места, выждать прибытия остальных 3-х бат. с полевыми орудиями и расположить войска для обложения деревни, но вскоре получили известие, что Уркарахский кадий Хаджи-Магомед с своими приближенными бежал из Уркараха, что внезапное появление на высотах наших войск и бегство кадия возбудило между жителями волнение и споры, но что тем не менее все молодые люди, одним словом большая часть жителей, решилась твердо защищаться.

Ген. Манюкин, желая воспользоваться замешательством, в котором находился неприятель и захватить деревню внезапно, пока волнение еще не прекратилось и перевес той или другой партии не решился, приказал управляющему Мехтулинским ханством, подполк. Лазареву с конницею на рысях обыскать аул, до которого осталось около 7-ми верст, и вслед за конницей, с 1-м бат. Апшеронского и 3-м бат. кн. Варшавского пехотных полков усиленным маршем поспешить к деревне. От переправы через речку, на которой расположены дер. Меусиша и Киши, дорога к Уркараху идет большею частью в гору и некоторые подъемы, в особенности последний к самому аулу, весьма круты и продолжительны, тем не менее войска шли чрезвычайно быстро, пехота едва отставала от кавалерии; апшеронцы и фельдмаршальцы дружно и почти бегом прошли 7 верст, оставшиеся до деревни, и подошли к ней вслед за конницею.

В верхней части деревни, весьма трудно доступной, было мало найдено жителей, которые вовсе не сопротивлялись и она тотчас же была занята милицией, в нижней же части, несравненно обширнейшей, где находился дом бежавшего кадия, жители были собраны по 30 и 40 человек в каждой сакле, вооружены и готовы дать отпор нашей коннице, которая остановилась, ожидая приказания ворваться в аул силою, но быстрое вслед за нею появление пехоты совершенно изменило дело: почетные старшины вышли к ген. Манюкину с хлебом, солью с изъявлением покорности и раскаяния в заблуждении, в которое облечены были Хаджи-Магомедом.

Вслед за тем прибыл управляющий Кайтагом, полк. Джамов-Бек, с своей милицией, все жители вышли из аула к нему навстречу и просили помилования, обещая исполнить все его требования.

Ген. Манюкин, согласно приказанию моему, в залог будущей верности уркарахцев предложил полк. Джамов-Беку вытребовать аманатов как в Уркарахе, так и в окрестных деревнях, разорить сакли Хаджи-Магомеда и приверженцев, бежавших с ним, собрать джамаат и учредить новое правление.

Между тем уже стемнело, несмотря на весьма большой переход, чрезвычайно трудную дорогу, снег и местами гололедицу и глубокую грязь, войска прошли почти безостановочно свыше 30-ти верст и нуждались в отдыхе; ген. Манюкин поспешил расположить их бивуаком на ночлег около деревни, а командиру Самурского пехотного полка, полк. Кесслеру, который следовал сзади с тремя бат., полевыми орудиями и вьючным обозом, послал приказание остановиться на ночлег на речке не доходя 6 верст до Уркараха и присоединиться к первой колонне отряда на следующий день. 28 марта, что было им в точности исполнено.

Утром 28-го марта полк. Джамов-Бек начал собирать джаамат с дер. Уркарахского магала; до 50 человек почетных жителей явились в лагерь для совещаний с ним и ген. Манюкин надеялся, что дело с уркарахцами окончится мирным образом, но обстоятельства внезапно изменились и он должен был взяться за оружие: при требовании аманатов, Джамов-Бек встретил сопротивление со стороны уркарахцев - они отказались выдать из среды своей заложников и, изменив недавней клятве в покорности, вооружились и, собравшись партиями в саклях, открыли огонь по лагерю. Ген. Манюкин был вынужден наказать их за двойную измену и решить дела оружием, он двинул в деревню один бат. Самурского пехотного полка с полевыми орудиями, дагестанских всадников и команды охотников от остальных батальонов и обстреляв аул, послал пехоту на штурм тех кварталов, где засели изменники. Уркарахцы не выдержали сильной и дружной атаки, веденной одновременно с фронта и флангов: башни и большая часть деревни были вскоре очищены, несмотря на то, что Уркарах, имевший до 380 домов, весьма трудно доступен, большая часть изменников при первом натиске нашей пехоты бежала и только в одном квартале бой продолжался до сумерек.

При наступлении ночи ген. Манюкин вывел из горевшей «пропуск в тексте» ков Дагестанского конно-иррегулярного полка, которым приказал перехватывать тех из уркарахцев, которые, скрываясь в подвале горевших домов, будут ночью уходить. К нему привели на другой день женщин и детей, которых он немедленно отпустил, из мужчин же, засевших в саклях, никто не спасся - все погибли от оружия, огня и под развалинами обрушившихся от действия ядер, домов.

Потеря наша была незначительна, во все время боя, продолжавшегося с двух часов пополудни до наступления темноты выбыло из строя: обер-офицер контуженный 1, нижних чинов убитых 5, раненых 23, контуженных 2, Дагестанского конно-иррегулярного полка обер-офицеров ранено 2, контужен 1, всадников убито 2, ранено 7.

Старшины и почтенные жители Уркарахского магала, числом 51 человек, находившихся в лагере для совещаний с полк. Джамов-Беком, тотчас, по обнаружении в Уркарахе возмущения, были заарестованы.

На следующий день, 29-го марта, ген. Манюкин приступил к совершенному разорению горевшей деревни, для чего были им посланы туда роты от всех батальонов с шанцовым инструментом под руководством полевого инженер-поруч. Фольгенгагена.

Для осмотра окрестностей, в которых скрывались бежавшие жители Уркараха и имущество их, заблаговременно вывезенное из деревни, ген. Манюкин послал конницу под начальством подполк. Лазарева, который в десяти верстах от Уркараха в Каракайтагском ущелье, в глубокой и скалистой балке, открыл партию украрахцев, охранявших скот свой, запасы хлеба и имущества, вынесенное из аула.

Атакованные нашими всадниками, уркарахцы после некоторого сопротивления разбежались, оставив в наших руках до 1000 баранов и рогатого скота, которые розданы войскам отряда, до 30 лошадей, отданных в конно-иррегулярный полк, и запасы хлеба и ячменя, которые были тут же уничтожены. Уркахарцы оставили на месте 11 человек убитых, двух пленных и много женщин, отданных Джамов-Беку, как их законному владетелю.

С нашей стороны в этой перестрелке ранен один и контужено двое всадников Дагестанского конно-иррегулярного полка.

К вечеру деревни, верхняя и нижняя были совершенно разрушены, дома большею частью разорены до основания и приведены в такое положение, что селиться на месте, где был Уркарах, предстоит весьма мало возможности.

Таким образом уркарахцы двойною изменою своею навлекли на себя наказание, которое долго не изгладится из их памяти.

30-го марта ген.-м. Манюкин со всеми войсками отряда перешел в Башлы. Во время этого перехода засевшею в лесистой балке партиею кайтагцев в числе 50 человек был сделан залп по войскам ариергарда, но вслед за тем партия была опрокинута и рассеяна ротою Самурского пехотного полка, ударившею на нее в штыки. Хищники понесли при этом значительный урон, в наших руках осталось одно тело, кроме тех, которые были подобраны бежавшими; с нашей стороны при этом преследовании ранен один рядовой.

Расположив в сел. Башлах войска на ночлег по квартирам, 31-го марта ген. Манюкин направил их далее в следующем порядке: 3-й бат. пехотного кн. Варшавского полка со взводом горной ? 4 батареи 21-й артиллерийской бригады в г. Дербент для препровождения заарестованных старшин Уркарахского магала и пленных, остальная пехота и артиллерия направлены в Дешлагар и окрестности Темир-Хан-Шуры. А милиция как-то: акушинская и шамхальская распущены по домам, 4 сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка и мехтулинская милиция под начальством подполк. Лазарева направлена Даргинского округа в сел. Meгe, откуда они будут возвращены в свои места смотря по обстоятельствам края и положению дел в горах.

Успехом движения к Уркараху и боя в самом селении, который обошелся нам без значительной потери, я преимущественно обязан благоразумным распоряжениям, быстроте, решительности и опытности ген.-м. Манюкина, храбрости и дисциплине нижних чинов тех частей, которые находились в составе отряда, и частным начальникам, которые по засвидетельствованию ген. Манюкина содействовали ему самым похвальным образом.

В мае 1831 года генерал-майор Коханов, получив сведения о том, что горцами планируются нападения на российские сообщения между Дербентом и Тарки, а также убедившись в самом неблагоприятном положении дел для русского командования, настоятельно просил генерал-адъютанта Н. П. Панкратьева о помощи в военной силе. Видя, что скорого пополнения ему придется ждать долго, а обстановка между тем требовала безотлагательного разрешения, Коханов 20 мая с двумя ротами, двумя орудиями, 25 казаками и 400 всадниками милиции отправился 'осмотреть место при селении Атлы-Боюн, где так сильно заперлись мятежники'. Найдя завалы и селение пустыми (жители покинули его за два часа до прихода войск), генерал испепелил аул и возвратился в лагерь. Гази-Мухаммад оставил Атлы-Боюн вовсе не потому, что устрашился отряда Коханова, а вследствие приглашения жителей Параула и их кадия Гасан-Гусейна. Прибыв туда беспрепятственно, он первым делом учинил кровавую расправу над начальником караулов Султан Мут-беком, затем сжег шамхальский дом, разорил имение Абу-Муслима и 22 мая удалился в аул Казанище.

По настоятельной просьбе шамхала спасти от погромов жителей аулов Карабудахкент и Гелли Коханов 23 мая с отрядом выступил к Параулу, но и там не застал Гази-Мухаммада, войско которого расположилось частью в Буглене, Муслим-ауле, Казанище. Таким образом, Гази-Мухаммад выманил отряд Коханова и ложным маневром увел русских за собой, после чего, воспользовавшись преимуществом в скорости, оторвавшись от преследователей, имам со своим отрядом ринулся на Тарки. Шамхал Сулейман-паша, не будучи в состоянии преградить ему дорогу, со своим семейством и 50 нукерами бежал в крепость 'Бурную', располагавшуюся чуть выше Тарки. За несколько дней до этого шамхал писал в своем письме к имаму: ':Твой приезд сюда явится ущербом, стеснением и мучением для мусульман: русский падишах очень жесток, могущественен и войска его неисчислимы. Из-за тебя они разорят мусульман. Поэтому я обращаюсь к тебе с просьбой вернуться на свою родину, тем самым ты спасешь мусульман от жестокостей кяфиров. Послушайся моего совета, подумай, что будет с мусульманами, находящимися под властью неверных'.

Жители аула также пытались искать убежище в стенах крепости, но воинский начальник майор Федосеев, не доверяя им, не впустил никого. Кроме того, желая узнать о положении и силе неприятеля, Федосеев послал для рекогносцировки одну роту Куринского пехотного полка с одним орудием и частью шамхальской милиции. Получив данные о значительном числе наступающих горцев, он немедленно принял меры к обороне. Крепость имела 800 бойниц, но малочисленность гарнизона (510 человек, из которых военных 372, остальные - чиновники и гражданские лица) не представляла возможности занять нужную оборону.

26 мая 1831 года имам Гази-Мухаммад со своим войском двинулся по направлению к Тарки. Древний аул Тарки (в некоторых источниках его даже называли город), в виде амфитеатра расположенный террасами на склоне высокой горы, спускался к побережью Каспийского моря. Плоские, построенные из камня и самана, дома тянулись до подножия горы и выглядели как огромные, беспорядочно вырубленные в скале ступени. Верхний ряд домов имел живописный вид благодаря растущим здесь огромным елям и дубам. Пышная растительность обрамляла по бокам круто возвышенную гору, на вершине которой стояла построенная А. П. Ермоловым крепость 'Бурная', получившая свое название из-за частых и продолжительных штормов, которые бушевали на вершине горы. Узкая, закрытая стеной, дорога вела к единственному бьющему у подножья горы источнику, из которого гарнизон крепости доставлял себе воду. Примерно в середине пути возвышались две защитные башни, а вплотную к ним примыкал пороховой погреб.

В ночь на 27 мая, разогнав отряды шамхальской милиции, Гази-Мухаммад ворвался в селение и занял его. Часть жителей покинула аул и ушла в горы, некоторые остались на месте и присоединились к 'гостям'.

После вступления в аул имам планировал завладеть, прежде всего, источником и пороховым погребом с тем, чтобы вынудить гарнизон сдаться без применения оружия. После непродолжительной перестрелки горцы пошли на штурм и заняли часть укрепления с прилегающим к нему пороховым погребом. Солдаты, обороняющие этот участок, не смогли ввиду малочисленности остановить горцев, которые к тому же заняли бойницы с наружной стороны по всей продольной стене, примыкающей к крепости, открыв по гарнизону сильный ружейный огонь.

Среди атакующих были даже женщины, стрелявшие по солдатам из пистолетов. Желая спасти пороховой погреб, Федосеев быстро перекинул с другого поста, где не было перестрелки, двух унтер-офицеров, тридцать рядовых линейного батальона, присоединив их к резерву, и бросил за крепость на неприятеля в штыки. После короткого и жестокого боя солдаты были опрокинуты, оставшиеся в живых отошли в крепость. Часть горцев бросилась за ними, и уже был близок момент, когда участь отступающих солдат решилась бы кинжалами и шашками, но чрезвычайное событие на миг приостановило все действия. Разрушив заднюю стену погреба, горцы ворвались в него и по своей неосторожности спровоцировали мощный взрыв (по другой версии солдаты сами успели произвести взрыв, чтобы хоть таким образом отбить атаку), от которого содрогнулся утес с располагающейся на нем крепостью. 'Раздался такой страшный грохот, как будто сама земля трещала по всем швам, огромное пламя и клубы дыма, куски скал и разорванные трупы взлетели в воздух, как после извержения огнедышащей горы. Тысячи воинов нашли тут свою смерть'.

Кругом были разбросаны тела погибших, их было так много, что на некоторое время приступ захлебнулся. Воспользовавшись замешательством противника, майор Федосеев бросил в атаку резерв и тем самым сумел выбить неприятеля за пределы укрепления. Несмотря на временный успех, солдаты все-таки оставили наружную часть крепости и отошли во внутрь, приготовившись к отражению следующего штурма. А что же сам Шамхал Тарковский Сулейман-паша? Со своими людьми он занимал второй бастион, откуда отбивал атаки нападавших и откуда мог видеть среди неубранных неприятельских тел труп своего дворецкого, переметнувшегося к Кази Мулле и нашедшего смерть во время штурма крепости.

Когда один мюрид подошел к Гази-Мухаммаду сообщить радостную новость, о взятии укрепления, тот ответил, что это неправда. 'Крепость не удастся взять, - сказал имам, - но это воля Аллаха'. После этого несколько раз Кази Мулла бросался в гущу боя. Во время одной из атак его приближенный Нур Мухаммад из Зубутля зарубил шашкой солдата, готовившегося вонзить в имама штык.

'Между тем огонь с той и другой стороны не умолкал в продолжении остальной части дня и во всю ночь, - говорилось в 'Журнале обороны крепости 'Бурной'. Гарнизон занимался, сверх обороны, исправлением поврежденных частей от взрыва. 28-го числа мятежники в большом числе делали нападения и неоднократно смелыми натисками приближались к стенам, но мужественными действиями гарнизона всякий раз были отбиваемы. Особенно же внимание неприятеля было: вытеснить наши войска из башни, прикрывавшей проход к воде, чем гарнизон был бы приведен в затруднение в получении воды; но совершенного успеха неприятель в сем случае иметь не мог'.

В 'Бурной' оставалось немного снарядов, все острее стал чувствоваться недостаток воды, и осажденные начали отчаянно продвигаться к источнику. Кровь текла ручьями, но она не могла превратиться в воду; источник остался под контролем мюридов, а жаждущие воды солдаты после очередного поражения вынуждены были скрыться в пустых стенах крепости.

Зрелище кровавой схватки было ужасным, ужасен был и взрыв порохового погреба, но ещё страшнее были вопли и стоны измученных жаждой людей и скота в укреплении. На третий день осады положение гарнизона стало отчаянным. Единственная надежда, которая еще поддерживала его дух, была связана с именем генерала Коханова. Посланнику (акушинскому жителю Магомеду), сумевшему каким-то чудом выйти из окружения, удалось пробраться к генералу и передать записку от коменданта, который в нескольких словах изображал незавидное положение осажденных.

Коханов, находившийся со своим отрядом в районе Муслим-аула, приказал трубить сбор и выступил на помощь осажденным. Все высоты вокруг 'Бурной' находились уже в руках Кази-Муллы, и он уже готовился окончательно взять укрепление штурмом, когда бой барабанов и гром пушек возвестил о приближении русских. Прибыв к месту действия, отряд вступил в жаркую схватку с неприятелем.

Сцены боев, участником которых являлся А. Бестужев-Марлинский, были запечатлены писателем-декабристом в его 'Письмах из Дагестана':

'...В это время, ничего не зная, не ведая, мы жгли деревни возмутившихся дагестанцев, прервавших около нас все сообщения. Ночью перед селением Муселим-аул вдруг пробудил нас грохот барабанов. Что такое?.. По возам, подъем; встрепенулись, двинулись. Генерал получил из Бурной записку, принесенную к нему в стволе винтовки. Вот она: 'Крепость два дня в осаде, вода отбита, пороховой погреб взорван, с часу на час ждем решительного приступа'. Чертовский лаконизм! Мы не шли, а лезли на выручку братии в гору... Отряд прибыл ночью, встреченный пальбою с завалов... С рассветом дня, оставив две роты в прикрытие обоза, мы перекрестились и пошли вперед...

Первая цепь стрелков молодецки выбила неприятеля из засад в центре города и потом, опрокидывая его из завалов в завалы, с громким 'ура' втеснила в дома и начала штурмовать их один за одним...

Между тем упорная битва не переставала; более 10 раз ожесточенные кумыки и чеченцы кидались в шашки, а ничто не может быть ужаснее удара людей, поклявшихся умереть... В центре было самое убийственное дело. Орудие, которое громило там стены домов, пробивало для неприятелей стрельницы, из которых в тот же миг выставлялись ружья и меткими выстрелами бросали смерть за смерть. Командир Куринского полка, подполковник Фон Дистерло 2-й, посланный генералом на правый фланг, чтобы занять под батарею курган, командующий обеими половинами города, исполнил это с успехом и приехал в центр, где наши стрелки брали приступом дом за домом; увлеченный отвагой, он повел их сам в штыки, выбил из одного завала и, держа в руке отбитое им знамя, с восклицанием: 'Ребята! Вперед! Ура!' кинулся против дома; но роковая пуля в грудь повергла мертвым бесстрашного... Солнце скрылось, но битва еще кипела; главные силы врагов бежали, но еще три знамени веяли на крепком доме, в коем, как сказывают, сидел сам Кази Мулла с сотней своих отборнейших воинов, воспламенив их храбрость фанатизмом.

Генерал, щадя жизнь усталых солдат и зная опасность сражаться ночью, приказал ударить отбой. Мило было смотреть, как солдаты наши шли из битвы с ружьями, почерневшими от стрельбы, штыками обрызганными кровью, и с опаленными усами. Гордо поглядывали они назад, где еще оставалось небольшое число неприятелей... В трофеи нам досталось двадцать значков и три почетных знамени...' Крепость была спасена, но понадобилось еще много времени, чтобы прибывшим войскам удалось выбить мюридов из Тарки. Улочки превратившегося в руины аула были вымощены трупами.

'Поражение Кази-Муллы в сей день было решительное: Можно полагать, что победа сия будет иметь хорошее влияние на спокойствие Дагестана', - восторженно рапортовал генерал-адъютант Панкратьев И. Паскевичу. Коханов же был представлен к ордену св. Анны 1-й степени.

В одном из своих донесений управляющеу военным министерством А. Чернышеву Панкратьев высказывал мысль о том, что 'малейшая против мятежников неудача влечет неблагоприятные последствия, ободряет их и доставляет им новых сообщников'. Однако после событий в Тарки мужество и решимость горцев не убавились, а только возросли. Они испытали свою силу на могущественном противнике, и послушно шли за своим одержимым предводителем. После непродолжительного отдыха Кази-Мулла вновь вступил на тропу войны, взяв все аулы, расположенные по Сулаку. В покоренных селах он пополнил свое войско, так что потери, понесенные при штурме 'Бурной', были быстро восстановлены.

АШИЛЬТА, аулъ въ аварскомъ округѣ, Дагестанской обл., на правомъ бер. р. Анд?йскаго Койсу, нѣсколько выше замка Ахульго - бывшаго редюита Шамиля во время Кавказскихъ войнъ. 9 ?юня 1837 г. Ашильта взята штурмомъ послѣ трехчасового боя войсками г.-м. Фези. Расположенная терасообразно, окруженная садами, деревня, помимо естественныхъ препятств?й, была приспособлена къ оборонѣ. Ее защищали 2.000 отчаянныхъ мюридовъ, давшихъ клятву на коранѣ побѣдить или умереть. Къ концу дѣла потрясающая душу бойня шла въ сакляхъ, въ которыхъ засѣли озлобленные горцы. Пощады не просили и плѣнныхъ не брали. Выбитые, наконецъ, изъ аула горцы, собрались на хребтѣ, сѣвернѣе Ашильты, и шесть разъ бросались на приступъ. Отбивъ послѣднюю атаку изступленныхъ мюридовъ, г.-м. Фези самъ перешелъ въ наступлен?е и разбилъ горцевъ на-голову, а Ашильту сжегъ. Изъ нашихъ 11 ротъ и 100 спѣшен. казаковъ, участвовавшихъ въ штурмѣ Ашильты, убито: 1 штабъ-офицеръ, 8 оберъ-офицеровъ и 28 нижнихъ чиновъ, ранено 107 человѣкъ и контужено 39 человѣкъ.

Хаджимурата Гаджиева назвали в честь наиба Хаджимурата из Хунзаха. И родился он 23 апреля - в день смерти героя. Поэтому и наша беседа плавно перешла в тему о наибе Шамиля - возвращение черепа Хаджимурата из Петербургского музея. Кстати, в планах Хаджимурата Гаджиева - проведение конференции о наибе Хаджимурате в октябре этого года в Москве.

А ведь интервью планировалось совсем по-другому: в нем обязательно должен был 'присутствовать' отец Хаджимурата - легендарный разведчик, живший в США, Абдулхалик Гаджиев, думала показать самого Хаджимурата Гаджиева как председателя общественного совета при Постпредстве РД в Москве, как руководителя фонда 'Сафинат' и так далее.

- Хаджимурат Абдулхаликович, я читала книгу вашего отца 'Честь имею!'. Он очень интересно рассказывает про историю вашей семьи и про то, как его отец выиграл на фестивале женского каблука в Ростове (30-е годы).

- Да, он был хорошим мастером по обуви. Дед пошел на войну добровольцем в начале войны, хотя мог бы остаться. У него была бронь - был мастером, дома четверо маленьких детей. Но, тем не менее, ушел. Долгое время он считался без вести пропавшим. Оказалось, что в первом же бою они всем взводом легли под Краснодаром. Дед даже успел стать лейтенантом.

Об этом стало известно намного позже, когда мой отец стал собираться в Соединенные Штаты Америки (разведчиком). Кто-то из завистников (а может быть, и доброжелателей) написал анонимку на него, что он сын врага народа. Это был 1970 год. Из-за этого отец активно начал поиски нашего деда. И нашел братскую могилу в Краснодарском крае, где он был похоронен вместе со своими однополчанами. Потом отец говорил: знать бы кто анонимщик, чтобы отблагодарить его (так-то примерно догадываемся, кто автор). С тех пор в нашей семье появилась традиция - ездить на зиярат к деду. Даже мои друзья, если окажутся в Краснодарском крае, иногда мне звонят и рассказывают, что были на его могиле (у отца же в книге 'Честь имею!' подробно описано, где это находится). Мне это очень приятно.

И когда речь идет о наибе Хаджимурате, я говорю, что у нас нет традиции перезахоронения. Если вдруг удастся вернуть его череп, то надо похоронить его вместе с телом. Хочется и памятник ему установить, но это второй вопрос. Посмотрим, как решат родственники наиба. Если наши люди будут ездить в Азербайджан на могилу героя, совершать религиозные обряды, то ничего же в этом плохого нет. Но у многих дагестанцев, да и у хунзахцев, есть твердое убеждение, что наиб должен быть похоронен именно в Хунзахе. Конечно, они так считают только из благородных побуждений. Но самой благородной идеей я посчитал бы закрыть эту страницу таким красивым образом - вернув череп. И неважно, кому это удастся - группа людей или отдельный человек. Но это будет достойный поступок. И таких страниц в истории Дагестана много. Тогда у нас будет полная ясность во многих вопросах.

- Ваш отец как-то поднимал вопрос о возвращении черепа наиба Хаджимурата?..

- В то время невозможно было поднимать такие вопросы открыто. Я был свидетелем того, как отец с Расулом Гамзатовичем говорили об этом. Потом Расул этот вопрос проталкивал даже через одного из министров культуры страны. Такие попытки делались и другими нашими земляками. Это - Магомедали Магомедович (бывший глава Госсовета), Муху Гимбатович (экс-президент республики), Гаджимурад Заирбекович (экс-депутат Госдумы), Гаджи Ахмедович (экс-директор ГТРК). Им это не удалось. Значит, удастся последующим поколениям. Главное - что есть интерес к этому вопросу. Но я думаю, что тема Кавказской войны забвению не подлежит. Наши люди очень интересуются своей историей.

- Но хунзахцы все-таки наиба Хаджимурата возвышают над имамом Шамилем.

- Да, это так. Во-первых, Хаджимурат все-таки свой (улыбается). Я помню, когда в республике бурно отмечали 200-летие со дня рождения имама (даже в тех местах, где вообще не было никаких сражений). Например, в это время даже мэр Москвы Юрий Лужков в Колонном зале под крики 'Аллагьу Акбар!' заявил, что выделит место для строительства мечети имени Шамиля в столице (но, к сожалению, обещание не воплощено в силу разных причин). И вот в это время я приезжаю в Хунзах. А там - тишина. Я, конечно, понимал, в чем причина, но захожу в гости к дяде и шутливо спрашиваю: 'Почему не празднуем?' Он в грубой форме ответил мне, что в Хунзахе никогда не празднуется эта дата. Это притом, что дядя был очень прогрессивным человеком, работал прокурором во многих районах республики. На это есть веские причины. Во время имамата Хунзах был полностью разрушен. Поэтому у хунзахцев, которые достаточно хорошо знают историю, негативное отношение к имаму. Но если рассматривать фигуру имама Шамиля более масштабно, то, конечно, имам - великая личность. В противовес хунзахцам можно привести в пример массу сел, которые не любят Хаджимурата. Они его воспринимают как человека, который тоже разрушал их жилища. И у них есть основания недолюбливать наиба. Вот, говорят, они (Хаджимурат, Шамиль) собирали банду (грубя говоря) и шли войной: Извините, в 18-19 веках (и ранее) вся Европа этим жила. Кто-то и сейчас так живет (мы же видим, что происходит в Африке). Такова была форма взаимоотношений малых и больших народов. Мы так развивались. Но, тем не менее, те предводители были сильные личности, которые могли собрать войско, рисковали жизнью.

- Частенько приходится слышать, что Хаджимурат был предателем:

- Мне тоже. Но в то же время для кого-то он герой. Даже у Л. Толстого встречается неоднозначная оценка: звучит примерно так, что настолько смелый и благородный человек поступил так подло. Но мне кажется, Хаджимурат изначально попал в ситуацию, при которой он не скрывал неприязненного отношения к Шамилю. Даже будучи в его стане, он говорил ему: ты мой враг, но у нас - общий враг. С другой стороны, были противники в стане русских, к которым он стремился. После гибели Гамзат-бека (второй имам Дагестана) в Хунзахе было обращение к русским того же Хаджимурата насчет подданства. Если я не ошибаюсь, ему тогда было всего лишь 18 лет. В то же время козни строил Ахмедхан Мехтулинский, который дружил с русскими и всегда вставал против Хаджимурата. В этой ситуации он был обречен или на гибель, или на какой-то другой поступок, учитывая его прямой характер и любовь к семье. Есть разные версии: почему Хаджимурат так поступил, для чего? Существует версия и толстовская. Есть версия, что это предательство. Знаете, поступки бывают разные. Но поступки великих - всегда великие, даже если это предательство. Выходит так, что Хаджимурат пожертвовал своей жизнью попыткой уйти в горы - то ли он убегал к Шамилю, то ли бежал отбивать свою семью. Но в любом случае это была попытка дерзкая, отчаянная. В конце-то концов, он мог бы сдаться - они же приняли бой и погибли. Это говорит о его морально-волевых качествах.

- По-вашему, почему Толстой в качестве героя своего произведения выбрал Хаджимурата, а не Шамиля? Из-за того, что он был ближе к русским?

- Я даже не задумывался об этом. В России и в Европе много писали как о нем, так и о другом. Особенно много писали о Шамиле. Говорят, что ни одно произведение так тяжело не далось Льву Толстому как 'Хаджимурат'. При жизни он его так и не издал, оставил себе. Писатель буквально переболел этой повестью и этой личностью.

Смерть Хаджимурата была трагической, и такая смерть, смерть героя, всегда притягивает людей. Все-таки Шамиль умер в зрелом возрасте, хотя и был много раз у края гибели, много видел лишений. Умер в окружении семьи и близких, на святой земле, о чем мечтает любой мусульманин. А Хаджимурат ушел на взлете молодости. Наверное, для писателя это очень интересная история. По-моему, этим и объясняется выбор Толстого. Ну и материал, наверное, подвернулся. Он же был на Кавказе.

Также Шамиль был таким политиком, личностью ровной и весомой. А Хаджимурат был невообразимым огнем страстей. В нем много интриги для писателя. Вот сцена у Толстого, где погибает Хаджимурат, у меня с детства вызывала дрожь. И всегда думал, как бы фильм выглядел? Причем методами теперешнего кинематографа это можно так красиво, эффектно снять. Если кто-то возьмется сделать этот фильм на уровне 'Они сражались за Родину', то это станет шедевром мирового кино. Такая попытка неоднократно была сделана ныне покойным Юсупом Данияловым. Но не хватило финансов. Это бюджетный фильм. Даже при наличии финансов тяжело снять хороший фильм - нужна рука мастера, хорошие актеры.

- Хаджимурат Абдулхаликович, предположим, когда-нибудь вернут череп наиба на родину. Пропадет ли после этого интерес к его личности?

- Мне кажется, что нет. Некоторые говорят, что если наиба похоронить в Хунзахе, то интерес к нему усилится. Да куда уже? Интерес к нему и так есть. У нас в Хунзахе есть зиярат Абулмуслим-шейха, в Гимрах - могила Газимагомеда.

Я больше всего боюсь вот чего. Были случаи кражи ценных экспонатов с разных музеев в России и в мире. А что такое этот череп - он же никакой материальной ценности не представляет ни для кого, кроме нас. И утеря его возможна. Не по злому умыслу, Боже упаси. Из-за чьей-то неосторожности он может оказаться на улице. Просто потому что недоглядели. Для нас это была бы большая трагедия, конечно.

- Ну а в чем причина тогда все же? Почему не возвращают его родину? В связи с этим в республике встречается такое мнение, якобы Россия полагает, что после возвращения черепа героя вновь начнется кавказская война.

- Дело не в России, мне кажется, а в отдельных людях. В 90-х годах, возможно, была такая ситуация. Тогда череп не возвращали, дабы не накалять страсти в обществе. Но сейчас столько рычагов воздействия на внутриполитическую ситуацию в Дагестане, тут столько всего произошло трагического: Голова Хаджимурата играть эту роль никак не может даже теоретически. Есть процессы конструктивные, деструктивные. Они идут своим чередом. Столько людей погибло, и гибнет, к сожалению.

Там присутствует формальный момент: это - музейный экспонат и чтобы его вывести оттуда, нужно пройти определенные процедуры. Мы их проходим. Ну, вот Дрезденскую галерею же отдали после войны. А могли бы и не отдавать. Они нас за это очень благодарят. Нашлась же воля вернуть галерею немецкому народу. А какова проблема с нашим, российским, дагестанским народом? Это же не фашисты, а наши граждане. Видимо, пока не нашли нужный ключик. Мы будем просить, пока нам не вернут его. Каждый год просить.

Возможно, на конференции в Москве тоже затронут вопрос черепа. Вообще, цель конференции не голова Хаджимурата, цели достаточно масштабные. Например, вышла книга историка Рудольфа Иванова про Хаджимурата.

Вот меня спрашивают многие, а зачем вам это нужно?

Мы никакой политики из этого делать не собираемся. Когда в чем-нибудь проявляется интерес, будь она коммерческая или политическая, она приобретает совсем иной ракурс. У нас только идея. Идея популяризировать историю, в данном случае Хаджимурата, больше ничего. Это благородная идея. А если кто будет зарабатывать на этом, то вопрос не к нам. Если кто и заработает, мы не против, но мы такой цели не ставим. Делаем это от всего сердца, с организаторами, друзьями и тратим на это время, деньги и интеллектуальный потенциал, но нам этого не жалко. Лично у меня в этом есть заинтересованность, в том, что мой отец хотел осуществить эту идею, долгие годы он был одержим ею, находясь за границей, болел за все это. И я рад, что могу воплотить в жизнь его мечту, хотя его нет уже с нами. Порою часто думаю, что бы насчет этого сказал отец, но я думаю, что он все приветствовал бы. И живу с мыслью, что он был бы доволен всем этим. Есть много людей, которые знали отца, и в первую очередь это все в память о моем отце. Ведь, как сказал один из великих, память не дает уснуть совести.

Зульфия Гаджиева

Над Ахульго возвышалась скала - Шулатлулго (в переводе с аварского 'Крепостная гора'). Вершина Шулатлулго - это почти ровная площадка, площадью не более ста квадратных метров, на которой сподвижник Шамиля - мастер по имени Сурхай построил несколько саклей, одна из которых возвышалась над другими и напоминала собою нечто вроде башни. Поэтому Шулатлулго стали называть ещё и Сурхаевой башней. Этот своеобразный форт благодаря своему положению растягивал блокадную линию русских войск более чем на четыре километра. Башня располагалась на господствующей высоте, по этой причине осажденные могли держать под обстрелом практически все участки местности, на которых располагались русские войска.

На башне находилось около ста самых отчаянных мюридов, под командованием Али-бека Аварского.

1-й штурм
Изучив местность, Граббе решил что, прежде всего надо овладеть Сурхаевой башней. 12 июня начались осадные работы. В пяти местах были устроены батареи. Из-за того, что не хватало земли, туры для орудий заполняли камнями. Да и доставка пушек в то или иное место представляла неимоверную трудность. Кое-где приходилось высекать дорогу прямо в скалах. Русские войска на первых порах действовали ощупью, так как не знали местности.

С рассветом 29 июня 1839 г. русские батареи провели артподготовку, открыли огонь по башне, а уже в 9.00 батальоны Апшеронского и Куринского полков с трех сторон подошли к подошве горы и начали подниматься наверх. Крутизна подъема, по которому поднимались атакующие, превышала 45 градусов. Защитники башни обрушили на атакующих град пуль и камней. Несмотря на это, русские солдаты подобрались к самой вершине. Ожесточенный бой длился несколько часов, пока наконец, около 16:00 по приказанию Граббе генерал-майор Лабынцев лично повел на штурм батальон Кабардинского полка. Усилия штурмующих оказались тщетными - Сурхаева башня устояла перед их натиском. С наступлением темноты войска получили приказ отступить с буквально залитого кровью и заваленного трупами утеса. К исходу дня и Шамиль лишился значительной части своих воинов, а среди них и Али-бека, которому ядром оторвало руку.

2-й штурм. Падение Сурхаевой башни
4 июля в 14.00 началось очередное бомбардирование башни. Временами укрепление полностью скрывалась в пыли, а от его стен отлетали значительные обломки. В это время русские солдаты собрались у подошвы горы, ожидая сигнала, чтобы пойти на штурм. Солдаты были снабжены деревянными щитами, подбитыми войлоком, для прикрытия головы и груди от камней, сбрасываемых горцами. Около 17:00 прозвучал сигнал к атаке и русские солдаты начали подниматься наверх. В это время молчавшая до сей поры башня ожила. На головы штурмующих полетели бревна и камни, был открыт ружейный огонь. Генерал Граббе приказал войскам отойти на исходные позиции. Снова заговорила русская артиллерия. От её огня оставшаяся часть мюридов погибла. К наступлению темноты ядра и гранаты образовали в стенах башни осыпь и даже некоторое подобие отлогого подъема. Русские солдаты поднялись наверх, но в этот раз им ни кто не препятствовал подниматься. Все защитники были мертвы или погребены заживо под завалами. Сурхаева башня пала.

Защитники Гергебильского сражения показали противнику, как можно любить свою Родину и как можно умирать за нее, оставив в сердцах умах своих потомков неизгладимую память о себе... К 150-летию Гергебильского сражения мы расскажем лишь о некоторых военных эпизодах в Северном Дагестане.

"Князь Воронцов ехал молча, не торопя коня. Вскоре каменный коридор с полоской голубого неба стал расширяться, и взору представился маленький оазис, затерянный в кольце высоких хребтов. Показалась зелень лужаек и садов, смягчая нагую твердь безжизненных камней. Сакли Гергебиля, похожие на строения всех аулов Дагестана, забелели на склоне горы. Воронцов расположил свой лагерь напротив аула в ожидании подхода тылов...

Главнокомандующий думал, что ему без труда удастся взять Гергебиль, поскольку в ауле не было регулярных войск..."

Читая эти строки в замечательном романе писательницы Марьям Ибрагимовой "Имам Шамиль", невольно задумываешься над тем, что побудило фельдмаршала Воронцова отправиться сюда, в этот забытый богом, отдаленный от столицы Российской империи аул, расположенный высоко в горах, словно орлиное гнездо.

Намерение взять Гергебиль было обусловлено особым географическим положением села, которое давало ему перед другими населенными пунктами стратегическое преимущество в военных действиях. Это подметил в своих путевых заметках П.А.Павленко, когда он в 30-х годах в числе других писателей приехал в Дагестан для сбора материала для будущей повести "Шамиль". Вот что мы читаем: "В узкой пазухе Гергебильского ущелья лежит Гергебиль, спиной прислоняясь к бурной и трудно проходимой Аварской Койсу. Это был горский Гамбург. Сюда сходилось множество удобных путей. Здесь торговали всеми изделиями, здесь узнавали самые свежие новости, обменивали пленных, узнавали военные секреты..."

Уничтожение этого населенного объекта, представлявшего собой один из опорных пунктов горцев, было для Воронцова задачей первостепенной важности. Но вновь назначенный наместник на Кавказе, хотя и не был новичком в военном деле, организуя экспедицию в Гергебиль, не предвидел, что здесь его ждала полная неудача. К этому времени все военнообязанные жители аула были объявлены гарнизоном крепости.

Комендантом крепости Шамиль назначил молодого, храброго Идриса, который за несколько дней до осады , узнав о наступлении неприятеля, вывел мирных жителей из аула, еще больше укрепил подступы к нему, от верхней окраины Гергебиля прорыл подземный ход и выбил ступени на крутом склоне горы, обращенном к оврагу.

Интенсивная подготовка к штурму аула шла и на другой стороне противостояния: размещенные на окраине Гергебиля войска были приведены в полную боевую готовность. А когда начался штурм, солдаты шли в рост, с барабанщиками, песенниками, словно никогда не знали, как горцы могли подкарауливать колонны на узких горных дорогах. На укрепленный аул бросились в атаку, будто на корпусном учении, и, потеряв 36 офицеров и 582 солдата, отступили. Ударили второй раз - и снова неудача. Воронцов, не испытывая судьбы третьим штурмом, приказал отступать.

Неудачный штурм Гергебиля в мае 1847 года не изменил решения фельдмаршала Воронцова овладеть им во что бы то ни стало. Как решить эту задачу? Взять Салты. Но сделать это оказалось не так-то просто, хотя аул пал после трехмесячной героической обороны. Все же обстоятельство это нисколько не повлияло на умы и сердца горцев, гордых сознанием своего успеха под Гергебилем. Поэтому с начала 1848 года в план военных действий в Северном Дагестане входил захват Гергебиля, возведение там укреплений, если это будет признано необходимым. Зная об этих приготовлениях, Шамиль отправил туда Хаджи-Мурада с конной и пешей партиями для приведения аула в надежное оборонительное положение. Кроме этого, приказал выбрать позицию между Гергебилем и Кикуни и укрепить ее. Такой позицией Хаджи-Мурад избрал урочище Улиаб, дополнительно построил здесь редут, поставил в нем одно крепостное орудие, а вокруг выстроил 30 укрепленных сакель, куда переселил жителей Кикуни.

Царское командование делало все возможное, чтобы лишить защитников аула инициативы в предстоящих боях. Из хранящихся в Центральном военно-историческом архиве России материалов и описаний в исторической литературе узнаем, что в конце мая генерал-лейтенант князь Аргутинский сосредоточил Дагестанский отряд в Шуре, откуда он по частям двигался к селению Охли, где 6 июня расположились лагерем все войска под начальством князя Орбелиани. Дагестанский отряд состоял из 12 батальонов пехоты, дивизиона драгун, сотни донских казаков, 5 сотен милиции, 6 легких и 5 горных орудий.

9 июня в 3 часа пополудни Аргутинский с двумя батальонами апшеронцев и Шамхальской милицией произвел рекогносцировку по направлению к Гергебилю и, не доходя одного пушечного выстрела до самого аула, остановился. Спуски с головного хребта на последние отлогости перед Гергебилем были труднопроходимы, и для провоза горной артиллерии требовалась подготовка.

Какова была обстановка в самом Гергебиле? Сюда стали собираться со всех сторон сподвижники Шамиля, в числе первых явился Хаджи-Мурад с 600 мюридами. Он провез с собой два орудия: горное и легкое. Простояв день на гребне, где в прошлом году находился Шамиль, отряд Хаджи-Мурада спустился в ущелье и занял при выходе из него возвышение. Вслед за ним пришли с партиями наибы Каратинский и Балаканскнй. Первый из них занял прежнюю позицию Хаджи-Мурада, второй расположился на дороге из Кудуха, вблизи самого Гергебиля, поставив тут же привезенное с собой орудие.
Гарнизон укрепления состоял из 1000 мюридов. 16 июня генерал Бриммер с 4 батальонамиПехоты в ходе тяжелого боя очистил от горцев передовые высоты, занял их, а одновременно и вход в Гергебильские сады. Под прикрытием этих батальонов князь Аргутинский произвел рекогносцировку, выбрал места для батарей и тотчас же приказал произвести разработку дорог, подъемов и спусков в разных направлениях.

Как только войска начали подходить к высотам, занятым защитниками аула, из укрепленного аула по ним был открыт артиллерийский огонь. Хаджи-Мурад поставил два орудия за завалами и обстреливал из них подошву хребта, занятую генералом Бриммером, а Муса Балаканский, скрыв свое орудие в трещине скалы вблизи Гергебиля, открыл навесной огонь по батальонам, довольно частый и меткий. Между тем царская артиллерия, имея перед собой весьма малую цель и стреляя вверх, не приносила горцам вреда.

С 16 по 24 июня повсюду на скалах расположились защитники Гергебиля, открывая огонь при выходе подчиненных генерала Бриммера на строительные работы. Несмотря на все затруднения, в продолжении 7 дней были построены батареи. Чтобы прикрыть от огня противника передовые войска, Аргутинский приказал занять вход в сады и соединить его траншеей с главной осадной линией. Батареи, построенные против Гергебиля, своими выстрелами заметно повредили верхнюю часть аула, артиллерийский огонь оттуда раздавался чрезвычайно редко. Пользуясь отсутствием бродов на Кара-Койсу, Хаджи-Мурад вывез свои орудия на самый берег реки.

Полагая, что в один день невозможно будет занять все сады и укрепления в них, Аргутинский накануне дня, назначенного для атаки садов, поручил генералу Бриммеру занять лежащий впереди позиции трудный для прохода войск овраг и возвести на противоположной стороне его редут, чем облегчались действия следующего дня. На рассвете 24 июня Бриммер с 3 батальонами двинулся к оврагу. Защитники Гергебиля открыли по войскам сильный ружейный и артиллерийский огонь, а затем огромные толпы горцев бросились на батальоны в шашки, но были отбиты. В тот же день войска Евдокимова показались ни нижних отлогостях Гергебильских высот.

Тогда с передовой позиции двинулись два батальона, в том числе второй батальон апшеронцев под командованием полковника Орбелиани. Колонна быстро перешла через овраг в передние сады и остановилась около подошвы спуска с Кудухских высот.

К 27 июня 1848 года Гергебиль имел только один выход - через Аймакинское ущелье. Чтобы воспрепятствовать одиночным мюридам прокрадываться сквозь блокадную линию в сады, была отправлена команда охотников в 200 человек, мобилизованных со всех частей войск.

С рассветом 6 июля началась усиленная бомбардировка Гергебиля, защитники аула оказались в трудном положении. Часов в девять утра у восточной части оборонительной стены раздался оглушительный взрыв. Хотя второй взрыв был менее сильным, все же от него рухнула целая часть стены. В образовавшуюся брешь неудержимо ринулись солдаты. С кинжалами и шашками навстречу им бросились защитники аула. Но силы оказались неравны. Запас воды у горцев подошел к концу, боеприпасы были на исходе. Предвидя, что без воды долго им не устоять, в 10 часов защитники вышли из укрепления. Гергебиль был взят.

Перед царским командованием стоял вопрос: оставить Гергебиль в целости и устроить здесь сильное укрепление с достаточным гарнизоном или бросить его, предварительно разрушив до основания? Восстановить аул князь Аргутинский считал нецелесообразным, ибо Гергебильское укрепление по месторасположению не могло служить для горцев препятствием к вторжению. Поэтому Аргутинский ходатайствовал о постройке укрепления в Аймаках и полном истреблении Гергебиля. Главнокомандующий Воронцов вполне согласился с мнением Аргутинского.

10 июля началось разрушение аула. Одновременно были развернуты работы по разработке дороги для прямого сообщения с селениями Аймаки-Охли и строительстве укрепления в Аймаки. Одновременно с этим Аргутинский, которому был присвоен титул фельдмаршала за удачные действия при взятии Салты и Гергебиля, приступил к возведению линии новых укреплений возле Ишкарты, Хаджал-махи и Цудахара.

Так, ценою больших усилий Воронцову в 1847-1848 годах частично удалось укрепить свои позиции в Северном Дагестане. Но, овладев аулами Салты и Гергебиль, им далеко еще не была решена задача покорения горного Дагестана. Война еще продолжалась:

Увайс Увайсов

27 августа дылымовские скопища, под личным предводительством Шамиля, потянулись через Мичик-кал в Гумбет и оттуда внезапно появились перед Унцукулем, сделав переход в 70 верст менее, чем в сутки. В тот же день, туда прибыл Хаджи-Мурат из Аварии и Кибит-Магома от Тилитлей, так что неприятельское скопище, сосредоточенное под Унцукулем, простиралось, как мы сказали, до 10,000 пеших и конных.

При появлении неприятеля, Унцукульцы, ободряемые своим кадием Кибит-Хаджио, вышли навстречу Шамилю, но подавленные превосходными силами, были отброшены с уроном. Шамиль занял Бетлинскую гору и обложил селение.

Как ни быстро было движение неприятеля, как ни глубоко хранил он в тайне свои намерения, все-таки попытка его наказать Унцукуль осталась бы без особых последствий, если бы не одно совершенно неожиданное обстоятельство. Унцукульский кадий Кибит-Хаджио постоянно доставлял нам самые верные сведения о всех предположениях Шамиля, получаемые им от своего друга игалинского кадия, пользовавшегося большим доверием Шамиля. И на этот раз игалинский кадий, еще за два дня до прибытия скопищ к Унцукулю, послал к Кибит-Хаджио одного жителя селения Бетли с положительным уведомлением о намерении Шамиля двинуться к Унцукулю. Но посланный, проходя ночью Бетлинскую гору, попался в руки к нескольким мюридам и навлекши на себя подозрение неловкими ответами, был задержан и обыскан. Найденное при нем письмо было доставлено к Шамилю, который тотчас же приказал казнить игалинского кадия и его несчастного лазутчика. Если бы Кибит-Хаджио узнал заблаговременно о намерениях Шамиля, то не только усилили бы гарнизон Унцукуля, но и отряд мог собраться двумя днями раньше.

Генерал-майор Клюки-Фон-Клугенау получил известие об обложении Унцукуля в ночь на 28 августа и тотчас же сделал распоряжение о сосредоточении к Цатаниху всех резервов, находящихся на работах в шамхальстве, Койсубу и Аварии. Цель движения к Цатаниху была следующая: в случае поражения неприятеля с этой стороны (через Бетлинскую гору), не только освобождался Унцукуль, но отрезывался и самый путь отступления шамилевых скопищ. Однако, при всей поспешности, с какою были направлены войска к Цатаниху, отряд не мог там окончательно сосредоточиться ранее 30 августа.

Итак, весь успех действий зависел от того, устоит ли Унцукуль в течение этого времени.

Селение это, включавшее свыше 800 дворов, состояло из двух частей - верхнего и нижнего. Из нижней части, окруженной садами, узенькая тропинка, извилинами, поднималась в верхнее селение, расположенное, как и все дагестанские аулы, амфитеатром. Нижнюю часть можно еще было занять без особых потерь, но доступ к верхней был труден и при энергической обороне почти невозможен без пособия артиллерии.

Унцукульский форт, расположенный на отдельной высоте, в связи с верхним селением, был вооружен тремя орудиями: 1/4 пудовым единорогом, 6-ти фунтовою пушкою и 6-ти фунтовою мортиркою. Гарнизон его, под начальством поручика Аносова, состоял из 7-й егерской роты Апшеронского полка в числе 140 штыков; небольшая часть роты была поставлена в отдельную башню, прикрывавшую родник, снабжавший гарнизон водою.

С своей стороны, как и понятно, Шамиль торопился овладеть селением до прихода русских войск. Еще в вечеру 27 августа он открыл переговоры с жителями, увещевая их тотчас же сдаться и грозя в случае сопротивления беспощадным истреблением. Унцукульцы разделились на две партии: одна из них, более малодушная и напуганная посланными от Шамиля мюридами, явно клонилась на его сторону; другая же, поддерживаемая Кибит-Хаджио, отвергла его предложения и решилась не сдаваться. Зная это раздвоение умов и желая им воспользоваться, Шамиль приказал готовиться к общему приступу. 28 августа мюриды, в больших массах, атаковали Унцукуль со стороны садов, легко успели опрокинуть нерешительно дравшихся жителей и на плечах их ворвались в нижнюю часть селения. Как не важен был этот первоначальный успех, все еще Шамилю предстояли огромные трудности: оставшаяся нам верною часть жителей, вместе с семействами и имуществом, перебралась в верхний Унцукуль, под прикрытие форта, и решилась драться на смерть. Нет сомнения, что Шамиль, после тщательных попыток овладеть крепким селением, был бы принужден бежать со стыдом, если бы не помогло ему неблагоразумие одного из наших штаб-офицеров.

Командир 3-го батальона Мингрельского полка, подполковник Веселицкий, которому поручено было начальство над Цатанихским гарнизоном, узнав в Гимрах (где он был по служебной надобности) о появлении неприятеля под Унцукулем, тотчас же поспешил к своему посту, послав наперед отношение к майору Косовичу, стоявшему с двумя ротами на работах у Ирганаевского моста. В отношении своем он предлагал Косовичу немедленно направить в Моксох 8-ю Мингрельскую роту, а Апшеронскую перевести в Зыряны, для усиления гарнизона и обеспечения переправы.

Прибыв в Моксох, Веселицкий застал там Тифлисского полка майора Грабовского, с 3-й карабинерной ротою Мингрельского полка и 4-й ротой линейного ? 13 батальона, при двух горных единорогах. Майор Грабовский, за неделю назад, был послан командующим войсками в северном и нагорном Дагестане для осмотра работ, производящихся по укреплениям Койсубулинского общества и Аварии. В Цатанихе Грабовский узнал о нападении неприятеля на Унцукуль и не облеченный никакою властию, самовольно взял оттуда две роты и следовал с ними на выручку через Моксох, где и встретился с Веселицким.

Из Моксоха подполковник Веселицкий послал донесение генералу Клугенау об обложении Унцукуля и о своих распоряжениях. При чем в конце бумаги Веселицкий прибавил, что если он к рассвету 29 числа не получит от генерала Клугенау наставления, то сделает то, что Бог и совесть ему повелевают.

Однако, желание играть роль самостоятельного начальника увлекло несчастного Веселицкого и он, не дожидаясь ответа из Темир-Хан-Шуры и вопреки своего донесения, 28-го августа, выступил к селению Харачи, с ротами, приведенными Грабовским. В Харачах он надеялся подкрепить себя 3-й и 4-й гренадерскими ротами Апшеронского полка, находившиеся там на рубке леса под командою капитана Шульца.

Между тем, командир 3 гренадерской роты Апшеронского полка капитан Шульц, услышав 27-го августа, часу в пятом пополудни, сильную ружейную пальбу под Унцукулем, и заключив из этого о появлении там неприятеля, собрал поспешно свои роты и двинулся туда. Но едва он вышел из леса, как перед ним открылись многочисленные скопища Шамиля, густыми массами спускавшиеся со всех сторон к селению. Делать было нечего, и капитан Щульц вернулся в Харачи, послав обо всем виденном донесение к генералу Клугенау. Весь день 28 августа Шульц оставался в Харачах, не получая ни откуда уведомления; как вдруг, часу в четвертом вечера, прибывает к нему подполковник Веселицкий с двумя ротами и двумя орудиями. Немедля ни минyты, Веселицкий именем генерала Клугенау приказывает ротам капитана Шульца присоединиться к себе и, образовав таким образом сводный батальон из 4 рот, двинулся далее. Уже смерклось, а дорога становилась хуже и хуже; в одном месте огромные камни совершенно преградили путь и надо было на руках тащить орудия. Веселицкий решился переночевать на выдававшейся посреди скал довольно просторной площадке. Расположив на ней свой батальон, он приказал сделать несколько орудийных выстрелов, чтобы известить унцукульский гарнизон о близкой помощи. Внизу, под ногами отряда, царствовала глубокая тишина и только скаты Бетлинской горы и унцукульские сады, горевшие тысячами огней, доказывали о присутствии многочисленного неприятеля, а у Веселицкого всего было с небольшим 350 штыков.

Между тем, неприятель, убедившись по выстрелам Веселицкого, что к Унцукулю идет какое-то подкрепление, озаботился в эту же ночь преградить ему дальнейшую дорогу и с этой целью силой занял унцукульские сады и глубокую балку, которую, при движении от Харачей нельзя было миновать. Утром 29-го августа, Веселицкий открыл расположение неприятеля и все трудности, которые ему предстояло преодолеть; но он был так малодушен, что и тут не хотел отступить. Устроив отряд к бою и имея в голове одно орудие, он двинулся вперед, чтобы овладеть садами. В некотором расстоянии от них, его встретили большие массы неприятеля, которые, окружив отряд со всех сторон, открыли по нему убийственный огонь. Веселицкий приказал выдвинуть оба единорога на позицию и сделал несколько выстрелов картечью; неприятель как будто скрылся; но пули, во множестве летавшие из-за деревьев, доказывали его присутствие. Мы уже имели до 40 человек убитыми и ранеными.

Тогда у Веселицкого родилась мысль отступить, но к сожалению это было поздно, потому что в тылу его находилось до тысячи пеших горцев, которые, засев в несколько ярусов на подъеме в Харачи, делали возвращение отряда невозможным. Оставалось во что бы то ни стало достигнуть Унцукуля, и Веселицкий, взяв единороги на передки, ринулся вперед ускоренным шагом, чтобы по возможности скорее миновать сферу выстрелов. Спустившись в балку (в версте от селения), он был вдруг атакован засевшими там мюридами, бросавшимися со всех сторон в шашки. Две апшеронские роты, державшие боковые цепи, были в одно мгновение сбиты; сам Веселицкий и несколько других офицеров пали; сделалась всеобщая суматоха. Напрасно капитан Шульц пытался восстановить порядок в расстроенных частях и проложить себе путь к отступлению; он был убит, офицеры его роты также; солдаты, потеряв всех начальников, были легко сброшены в Койсу и истреблены поодиночке. Командир взвода единорогов, артиллерии прапорщик Потемкин, когда вся прислуга его была перебита, сам сделал последний картечный выстрел, лег на орудие и был тут же изрублен мюридами. В этой отчаяннюй свалке пали: два штаб-офицера - Веселицкий и Грабовский - главные виновники несчастия, 10 обер-офицеров и 350 нижних чинов; из батальона спаслось только несколько человек вплавь через Аварскую Койсу. Оба орудия, вместе с зарядными ящиками, достались неприятелю.

Так трагически кончилась неблагоразумная и опрометчивая попытка подполковника Веселицкого. Что он мог сделать с четырьмя ротами, численность которых, как мы видели, едва превышала 350 человек, против неприятеля многочисленного и занимавшего выгодную местность? А между тем она отняла 4 роты из резерва, в составе которого они что-нибудь да значили. Гибель его была главнейшею причиною всех последующих неудач. Она поколебала мужество Унцукульцев, на глазах которых совершилось истребление батальона Веселицкого, восстановила нравственные силы неприятеля, доставив ему два орудия, дала полную возможность восторжествовать над Унцукулем.

Почти единовременно с движением подполковника Веселицкого, к атакованному селению подходила помощь с другой стороны. Араканский кадий, подпоручик Гассан-Хаджио, родной брат Кибит-Хаджио, по первому известию о появлении неприятеля под Унцукулем, двинулся туда, 28-го августа, с 160 Араканцами. Но не доходя моста Шейтан-кёрпи (Чортов мост), Гассан-Хаджио наткнулся на превосходного неприятеля и засел в наскоро устроенных завалах. Здесь он держался более трех часов и имел уже на половину убитыми и раненьми, как мюриды, потеряв надежду одолеть горсть храбрых, обратились к Унцукулю, а Гассан-Хаджио отступил, не оставя в руках неприятеля ни одного пленного.

Гассан-Хаджио был предан нам не столько вследствие рассчетов, сколько из убеждения в нашем превосходстве. Он часто говорил: 'Русские - умный народ и у них многому можно поучиться'. К сожалению, такие люди, как братья Хаджио, были весьма редки.

В тот же день, то есть 28-го августа, гимринский воинский начальник двинулся к Унцукулю с 50 солдатами и гимринскою милициею; но найдя там превосходного в силах неприятеля, отступил обратно в селение, уничтожив за собою деревянный мост на Койсу.

Как только в Унцукуле получилось известие об истреблении батальона Веселицкого, жители окончательно упали духом и толпами переходили к Шамилю. 29-го числа в полдень, к скопищу его прибыло легкое орудие, которое он вытребовал из Дарго для действий против форта. Тогда устроив батарею из трех орудий (два отбитые у Веселицкого), Шамиль сосредоточил огонь ее против башни, прикрывающей родник. К вечеру, башня, сложенная на сухо из камней, была разрушена и гарнизон ее, состоящий из 25 человек, сдался военнопленным. Унцукульский форт остался без воды.

Овладев башнею, Шамиль направил огонь батареи против западного фаса форта и успел, в ночь на 30-е число, разрушить часть стены и подбить одно орудие, действовавшее с барбета. Но храбрый гарнизон, одушевляемый воинским начальником, поручиком Аносовым, тотчас же завалил брешь навозом, каменьями и мешками с землею.

По утру 30-го числа, Шамиль отдал приказание готовиться к приступу. Скопище его построилось в две густые колонны; одна из них предназначалась для действия против форта, другая против верхнего Унцукуля. Передние ряды каждой колонны были составлены из муртизагатов, как наиболее привычных к дисциплине, и Шамиль отдал строжайший приказ, что в случае трусости муртизагата, каждый имеет право убить труса как собаку.

В 6 часов мюриды, пропев торжественный и монотонный гимн 'Ла-илла-иль-Алла', с ужасными криками, заглушавшими барабанный бой (Шамиль в свои скопища ввел барабаны, доставшиеся ему от нас.), бросились на приступ.

Первая колонна, устремившаяся против форта, успела добраться до полуразрушенной накануне батареи и поставила там свои значки; но резерв укрепления, состоящий не более как из 30 человек, бросился в штыки, опрокинул неприятеля и захватил его значки. Тогда мюриды еще поспешнее обратились назад, преследуемые картечью и ружейным огнем гарнизона.

В свою очередь, Кибит-Хаджио, заседая в саклях, обнесенных завалами, с 500 наиболее ему преданных и обрекших себя на смерть, готовился к отчаянной защите. Но нападение на него не состоялось: посланная против Унцукуля колонна несколько замедлила движением и увидя бегущих от форта своих товарищей, не пошла на приступ, а рассеялась и завязала перестрелку с жителями.

Артиллерийский и ружейный огонь закипел с прежнею силою на всем протяжении осажденной линии.

Шамиль, огорченный утреннею неудачею и получая постоянно известия о движении наших войск, выехал к своим толпам, ободрял их и снова приказал готовиться к штурму.

На этот раз, все свои усилия он сосредоточил против форта, имея в виду действовать против селения особым образом.

В полдень, мюриды вторично бросились на приступ и снова были отброшены назад. Казалось, унцукульский гарнизон удесятерился, так было велико его мужество, несмотря на то, что он в продолжение трех суток не смыкал глаз, уже 24 часа не имел воды и потерял более половины людей убитыми и ранеными.

С этой минуты и до самых сумерек, приступ следовал за приступом, и по отбитии их снова загоралась сильная и частая перестрелка и открывался огонь с батарей. Более 1,000 человек самых храбрейших муртизагатов легло под стенами Унцукуля. с нашей стороны - укрепление было почти разрушено, из гарнизона оставалось едва 60 человек и те в крайнем изнурении; заряды и патроны были израсходованы.

В этот день генерал Клугенау был у Цатаниха и поджидал 1 батальона Кабардинского полка.

К вечеру 30-го августа Шамиль отдал приказ освободить от блокады ту сторону селения, которая была обращена к Аварской Койсу, в том предположении, что наиболее малодушная часть из его защитников воспользуется этим случаем для побега. Соображение это вполне удалось и Кибит-Хаджио лишился до 150 человек, которые перебежали в шамхальские владения. Поставленный таким образом в критическое положение, зная о несчастном состоянии Унцукульского форта, не видя ни откуда помощи, Кибит-Хаджио решился сдаться Шамилю, тем более, что последний дал клятву не посягать на его жизнь, на его родственников и вообще преданных ему людей. В полночь мюриды заняли весь Унцукуль.

Тогда Шамиль обратился к своим воинам и сказал им, указывая на форт: 'Посмотрите, там Русских не было 50 человек, а вас здесь несколько тысяч, и вы не можете одолеть их; да будет вам вечный позор!' Пристыженные мюриды снова бросились на приступ. Два раза поручик Аносов выбрасывал их штыками из укрепления; наконец крайнее ослабление гарнизона от потерь и усталости, растрата всех зарядов и патронов, заставили его, с честью отражавшего Шамиля в течение 4-х дней, положить оружие на рассвете 31 августа. Неприятель взял в плен 2 обер-офицеров, 58 нижних чинов; ему досталось в добычу: 1/4 пудовый единорог, 6 фунтовая пушка и 6 фунтовая мортирка.

Шамиль приказал разрушить Унцукуль до основания, а многих из жителей казнить.

kvantun
Это книга по истории, политики там нет.
Просто столкнулся с тем что из наибов Шамиля назвать могут только Хаджи-Мурата помня его из школьной программы ну и вайнахи Байсангура добавить могут. Поэтому сначала создал сайт https://sites.google.com/site/naibyshamil/home
а сейчас гораздо больше информации подвернулось.

Кроме Байсангура Беноевского вайнахи разве никого не могут назвать???

Нет ли каких сведений про Мустафу Арштынского ?

По сути, это была самая обычная история - девушка вышла замуж, и жизнь молодых людей стала складываться по определенному сценарию. Только героине этого рассказа, Аминат, дочери известного наиба, было суждено выйти замуж за сына самого имама Шамиля, и она, еще того не ведая, стала частью Большой истории, истории Дагестана и России.

:Осенью 1856 г. чохский наиб Инкав- хаджи, известный во всем Дагестане своим богатством и имевший уважение в народе, выдал свою дочь Аминат за сына имама Шамиля Мухаммадшапи.

По словам А. Руновского, близко знавшего семью имама Шамиля, ее замужество 'могло бы послужить для очень интересного и притом очень длинного романа из кавказских нравов'. Однако в своих записях он ограничился коротким рассказом: ': Как-то Магомед-Шапи был в гостях у чохского наиба Инкава. Во время беседы Инкав позвал свою дочь, которая выбежала к отцу с неприкрытым лицом. Присутствие незнакомца оказалось для нее неожиданностью - вскрикнув и прикрывая лицо руками, она выбежала из комнаты'. Конфуз вышел страшный. Молодой человек растерялся. Инкав же остался доволен своей шуткой. Слух об этом быстро разошелся в горах и пересказывался как красивая легенда, но вскоре легенда стала явью, ведь осенью того же года молодым сыграли свадьбу. Молодожены поселились в Гоцатле, красивом ауле, утопающем во фруктовых садах, куда Мухаммадшапи определили наибом.

В июне 1859 г. Мухаммадшапи был назначен наибом Гуниба и его окрестных хуторов. Здесь в августе 1859 года Аминат с двухлетним сыном на руках вместе с семейством имама и горсткой преданных ему мюридов пришлось пережить тяжелые дни осады и штурма Гуниба. Потом было пленение имама и почетное его препровождение со всем семейством в Темир-Хан-Шуру. Далее имама Шамиля вместе со старшим сыном Газимухаммадом отправили в Петербург.

Семейство же имама Шамиля в течение трех месяцев, с 1-го сентября по 29-е ноября 1859 г., находилось в Темир-Хан- Шуре на казенном содержании, готовясь выехать в Россию к Шамилю. За все время пребывания семейства имама в Шуре ':на наем дома для помещения этого семейства, на обзаведение членов оного постелями и другими необходимыми вещами и продовольствие их; : на покупку четырех экипажей (2 тарантаса и 2 фургона) и приготовлений к зимнему путешествию;: на прогоны и путевое довольствие' было истрачено около 7000 рублей. Здесь, в Шуре, Аминат потеряет своего сына Мухаммед-Захида - внука Шамиля и первенца его младшего сына Мухаммадшапи. 6 октября 1859 г. военный министр сообщил в Темир-Хан-Шуру о том, что ':Государь Император повелеть соизволил :по позднему времени года и продолжительности пути принять самые деятельные меры к обеспечению семейства Шамиля всем необходимым для удобного совершения путешествия; все издержки на : переезд семейства, принять на счет госуд. казначейства; во время следования : семейства принять все необходимые меры предосторожности для благополучной доставки его по назначению'.

29 ноября 1859 г. семейство имама двинулось в путь на 3 тарантасах, 2 фургонах и перекладной, всего на 30 лошадях. Об оказании им содействия было написано всем попутным начальствам. Выехали из Шуры сыновья Шамиля - Газимухаммад и Мухаммадшапи; жена Шамиля Зайдат, жена Мухаммадшапи Аминат; дочери Шамиля - Написат, Фатимат, Наджабат, Баху-Меседо; зятья Шамиля Абдурахман, муж Написат и дочь их Маазат и Абдурахим, муж Фатимат; родственница Шамиля Ханум и сын ее Омар; родственник Шамиля Джамалэддин из Гимр; служанки Вали- киз и Месси. Из Моздока к поезду должны были присоединиться: Шуанет, жена Шамиля с дочерью ее Сафият, слуга Хайрулла и служанка Фаризат. До самой Калуги почетных пленников сопровождали фельдъегерского корпуса поручик Гузей-Разумов и в качестве переводчика житель Гидатлинского общества Дибир- Магома Хандиев.
К тому времени в Калуге для имама Шамиля и его многочисленного семейства был снят за казенный счет большой дом с флигелями и садом, принадлежавший отставному полковнику Сухотину. На ремонт и обустройство быта (покупку мебели, зеркал, посуды и проч.) было израсходовано и уплачено из Калужского казначейства более 5000 рублей. Оплата прислуги, ремонт и отопление дома имама производились из сумм государственного казначейства. Оттуда же Шамиль получал от состоявшего при нем особого офицера в качестве военного пристава, назначенные ему пожизненной пенсией 15000 рублей в год (выдавались они частями вперед за три месяца), в полное и безотчетное распоряжение.

Поздним январским вечером 1860 г. восемнадцатилетняя Аминат с семьей Шамиля прибыла в Калугу. Уставшие женщины, измученные дорогой (вынесшие на разбитых тарантасах больше месяца тряски по ухабам), едва переступив порог их нового дома мгновенно преобразились, не в силах скрыть свое изумление: яркое освещение, запах сожженного одеколона и безукоризненная голландская чистота произвели на них необыкновенное впечатление. В трехэтажном доме полковника Сухотина, готового к приему своих новых жильцов, семье Мухаммадшапи был отведен нижний этаж с изящно отделанными комнатами, сухими и теплыми благодаря затейливому древнему камину, на одном изразце которого между множества синих фигур стояла цифра 1773.

Впечатления о Мухаммадшапи, муже Аминат, А. Руновский записал тогда в своем дневнике: ': Теперь ему двадцать один год, и уж он семьянин: у него был сын, умерший несколько месяцев тому назад, и есть жена, хорошенькая Аминат, в которую, несмотря на четыре года женитьбы, он до сих пор влюблен всеми силами своего молодого сердца'. Сохранилось одно из первых писем Мухаммадшапи, адресованное отцу Аминат, Инкаву-хаджи, написанное им в 1860 г. из Калуги: ':По приезде в Россию мы видели много удивительного: Так, например, мы видели петуха ценою в 150 р. с., собаку в 400 р. с. и портрет шириною в локтя, а длиною в локоть, нарисованный человеческою рукою, стоимость которого 3.000 р. с. Ходили также на сахарный завод и видели, что сахар делается из обыкновенной свекловицы, из которой извлекается сок наподобие виноградного меду, далее сок этот выливается на горячия кости, посредством которых он очищается, как очищается серебро. Что же касается костей, через которые пропускается сок, то оне бывают свиныя, лошадиные и др. скверных животных, бывают даже и человеческия. Когда мы узнали такой способ приготовления сахара, то нашли, что он запрещен, и оставили употреблять его, начиная с отца нашего Шамиля до последнего члена семейства. Были мы и на других заводах и там видели не менее удивительного. Внимание Государя Императора с каждым днем увеличивается, и мы, благодаря Бога, живем без всякой печали так, как жили в Дарго; если же таковая проявляется, то вследствие разлуки с вами и другими нашими знакомыми'.

В апреле 1860 г. Мухаммадшапи и его жена Аминат вместе написали письмо ее родителям, на родину - в Чох: 'Любезным родителям Хаджи-Ассаму и Хадидже, братьям Исмаилу и Али, сестрам и всем прочим родственникам, мир и благословление Божие! Во-первых, желаем быть всем вам под покровительством Всевышнего, во- вторых, уведомляем вас, что мы живы и здоровы, во всяком довольстве, без тоски и печали. Опечаливает нас только то, что мы живем в разлуке с вами, но таково предопределение Всевышнего, он делает со своими рабами, что Ему угодно. Не беспокойтесь об нас. Нам здесь так хорошо, что лучшего и желать нельзя. Государь Император все более и более увеличивает к нам свое Монаршее благоволение: вместо 10 тыс., которые получали прежде, теперь получаем мы 15 тыс., да наградит его Бог за это. Он поступает с нами как отец с малыми своими детьми. Извещая вас об этом, надеемся на ваше великодушие, что и вы не оставите нас в неизвестности о своем положении. Прошу тебя, любезный брат Исмаил, по- целовать за меня любезных детей твоих Аминат и Исхака, нам очень бы хотелось посмотреть на них. Писано в Калуге, 1278 года, 22 числа месяца Шуаля. Бедные, нуждающиеся в помощи Божией Мухаммадшапи и Аминат'.

Не пройдет и месяца после этого письма, как в дневнике Руновского от 23 мая 1860 г. появляются первые тревожные записи: ': У жены Магомеда-Шапи, Аминат, обнаружилась болезнь 'тоска по родине'. Из всех женщин, принадлежавших семейству Шамиля, Аминат имеет к ней склонность более, нежели кто- нибудь'. И тут же поясняет: ': здесь, в Калуге,: в сущности, между Аминат и остальными женщинами существует огромная разница, потому что у некоторых из них есть дети, другие же живут в собственном семействе'. Руновский имеет в виду то, что оба зятя Шамиля были родными братьями его старшей жены Загидат, и продолждает: 'Что же касается Аминат, то она, кроме мужа, не имеет здесь никого из близких к себе людей; по принятому же здесь обычаю, он видится с нею только ночью, и очень редко днем. Все это служит для нее крайним стеснением, вследствие чего она, несравненно более других сделалась способною к восприятию болезни, которую можно назвать второю чахоткою. Бедная молодая женщина заметно худеет и с каждым днем: тает, как свечка'. В разговоре с ее мужем Руновский обращает на это внимание и замечает, может, для восстановления здоровья ей был бы необходим дагестанский воздух? Ответ Мухаммадшапи был до жестокости прост: ': ей не нужно ни гор, ни воздуха, в Калуге он такой же, как и у нас; а вот если бы она увидела отца или мать, или брата своего Исмаила - она бы тотчас выздоровела'.

Имаму и всем членам его семьи были разрешены посещения театров, концертов, публичных и частных собраний, также прогулки пешком, в экипажах и верхом в городе и его окрестностях. Однако 'завидная привилегия' невесток Шамиля сидеть в четырех стенах и ничего не делать, заживо хоронила цветущих молодых и здоровых женщин: Запись в дневнике Руновского от 17 июня 1860 г.: ': жена Магомеда-Шапи, Аминат, продолжает болеть'. У молодой женщины нет ни сил, ни желания жить. Для нее все осталось в прошлом. Но безропотно, в смирении перед судьбой и в молитвах пройдет год. Бесконечный год: В конце 1860 г. в одном из писем своему тестю Инкаву-хаджи, Мухаммадшапи после поклонов разным лицам прибавляет: 'В заключение сообщаю вам мои задушевные мысли. Я еду служить Его Императорскому Величеству в Петербург и надеюсь, что это будет причиною скорого свидания с вами. Прошу хранить это в тайне и даже по прочтении уничтожить это письмо'. Действительно, Высочайшим приказом от 8-го апреля 1861 года сын Шамиля Мухаммадшапи был определен на службу в лейб-гвардии кавказский эскадрон Собственного Его Величества конвоя в чине корнета, с зачислением во 2-й взвод. Вскоре после этого молодой гвардейский корнет, получив от калужского губернатора подорожную на проезд, отправился к месту службы в Петербург. Чуть позднее следом за мужем переедет в столицу и Аминат. Трудно сказать, чем стал для нее Петербург. Скорее всего молодая женщина перешла из одной затворнической жизни в другую - не зная языка и нравов того мира, который так притягивал ее мужа, она была обречена на замкнутый образ жизни и здесь. Аминат изредка переписывается с братом Исмаилом. Возможно, частыми и желанными гостями ее дома были односельчане, чохцы - гвардейские корнеты Имам- Газали Магомаев и Исмаил Халатав, служившие вместе с Мухаммадшапи в лейб-гвардии Собственного Конвоя Его Императорского Величества. И все же в Петербурге молодая женщина ожила. Теперь, когда она ждет ребенка, Аминат просто рвется на родину, домой в Чох.

Из записей переводчика Г. П. Пржецлавского: 'В мае месяце 1862 г. сын Шамиля, корнет лейб-гвардии кавказского эскадрона Собственного Его Величества конвоя, Магомет-Шафи прислал из Санкт-Петербурга жену свою Аминат, с тем, чтобы она была отправлена далее, в Дагестан, с всадником того же конвоя, родственником ея, Исмаилом Халатау, которому для этой цели были выданы от казны прогонные деньги. Аминат в это время была на седьмом месяце беременности, при всем том, для поправки расстроенного здоровья, решилась посетить родину'.

Однако молодую женщину, силы которой поддерживались только мыслями о предстоящем отъезде, ждал жестокий удар: ': Шамиль, опасаясь, что Аминат, как женщина беременная, не выдержит трудностей предстоящего ей пути в Дагестан, и более - отправку ея с Исмаилом, дальним родственником, находя делом противным шариату - оставил Аминат у себя, несмотря на то, что она со слезами умоляла имама или возвратить ее к мужу в Петербург, или дозволить продолжать путь на Кавказ, но никак не оставлять ее в Калуге, где она, в семье Шамиля, не встречая родственного расположения, обречена будет жизни затворнической и скучной'. В конце месяца, столь мучительного для Аминат, в мае 1862 г. умирает Каримат, невестка Шамиля - жена старшего сына Газимухаммада. Ее тело отправят на родину: Аминат уже завидует ей. Домашний врач не скрывает, что главная причина, ускорившая гибель Каримат - тоска по родине, точившая ее с первых дней пребывания в Калуге. Тем не менее разговор об отъезде Аминат откладывается.

В июне, пользуясь кратковременным отпуском, в Калугу приезжает Мухаммадшапи. Но и после его приезда в течение трех дней решение об отъезде Аминат не было принято. Все эти дни она плачет, и, в конце концов, как пишет Пржецлавский, Шамиль сам предлагает сыну забрать ее в Петербург и уже от- туда отправить в Дагестан с Исмаилом Халатавом. Но по непонятным причинам на семейном совете будет принято совсем другое решение: ': испросить у военного министра о высылке прап. Исмаила Инкоу-Хаджиява из Дагестана в Калугу, с тем, чтобы он взял сестру свою, Аминат на родину в сел. Чох Гунибскаго округа'.

На этот запрос Кавказское начальство ответит, что: ': полагает более удобным отправить из Калуги жену корнета Магомед-Шефи в сопровождении одного из лиц, находящихся при Шамиле, потому что прапорщик милиции Исмаил Инкоу-Гаджиев, сын одного из самых известных фанатиков - сподвижников Шамиля, вследствии неблагонамеренного образа мыслей был переселен в 1861 г. в шамхальство Тарковское, потом отправлен в Мекку, откуда недавно возвратился. Так что высылка его в Калугу для привода сестры в с. Чох может подать повод к разным неблагоприятным для нас толкам в дагестанском народе'.

Трудно сказать, что это было - действительно веская причина или продуманный канцелярский ответ? Капитан корпуса фельдъегерей Гузей Разумов прибывший в Калугу для сопровождения тела покойной Каримат на родину, в беседе с Пржецлавским высказывался о том, что 'правительство имеет желанием оставить Аминат в России'. Военный министр поручает Пржец- лавскому узнать у Шамиля, кого он пожелает выбрать из своего окружения для сопровождения Аминат на родину. Пржецлавский, не скрывавший своего неприязненного отношения к имаму и его семье, по своему усмотрению решил, что ': такой же вред может произвести поездка и одного из членов семейства имама в Дагестан и: нашел лучшим оставить дело, могущее продлить переписку - втуне, до будущей тревоги'.

Аминат в отчаянии, она не может бесконечно ждать - время так торопит ее! С помощью Газимухаммада она пишет письмо, в котором умоляет приехать за ней если не Исмаила, то младшего брата. Пржецлавский сочтет нужным поставить в известность об этом письме ее мужа: ': согласен ли он на подобное отправление жены его в Дагестан или нет?'. Мухаммадшапи отвечает: ': Скоро, т. е. после лагеря, собираюсь совсем поехать в Калугу, тогда я обсужу, можно будет или нет отправить жену на Кавказ, но до моего приезда скажите, чтобы подождала, если и случится, что не поеду в Калугу, тогда все-таки дам вам знать и напишу ответ о поездке'. Дело Аминат было отложено в долгий ящик. Мухаммадшапи приехал в Калугу в отпуск на месяц. Он был очень разочарован в службе. Отношения с отцом, благодаря стараниям интригана Пржецлавского, были сильно натянуты. Аминат находилась на последнем месяце беременности.

Время уже было упущено - об отъезде не могло быть и речи. Когда же срок отпуска Мухаммадшапи закончился, он уехал. Его жена осталась в Калуге. Все эти волнения плачевно сказались на здоровье Аминат. Она потеряла ребенка. После этого удара она уже не оправилась. 13 мая 1864 г. Пржецлавский получил из Военного министерства отношение: ':об увольнении корнета Мухамеда Шефи Шамиля-оглы в отпуск на Кавказ сроком на 6 месяцев для сопровождения туда жены его, тяжело заболевшей в Калуге и нуждающейся в пользовании медицинским пособием в родном климате с сохранением получаемого содержания, с выдачею прогонных денег до кр. Темир-Хан-Шура и обрат- но. Об увольнении корнета Мухамеда Шефи Шамиля-оглы вслед за сим объявлено будет в Высочайшем приказе, о сохранении ему содержания и выдачи ему прогонных денег сообщено Командующему'. Из 'Полного послужного списка командира 3-го взвода (лезгин) Л. Гв. Кавказского эскадрона С. Е. В. конвоя Мухамеда Шафи Шамиля' становится известно, что Мухаммадшапи получил отпуск на Кавказ по домашним обстоятельствам сроком на шесть месяцев от 8 мая 1864 г.

В начале июня 1864 г. Пржецлавский в очередном рапорте докладывает в Управление Иррегулярных войск, что ': сын военнопленного Шамиля, корнет Магомед Шефи и его жена Аминат сего числа выехали из г. Калуги в укрепление Темир-Хан-Шуру'. Измученная женщина еле-еле вынесла все тяготы пути - в Чох ее доставят в очень тяжелом состоянии. Мы не знаем о ее последних днях, но можем лишь догадываться, что испытывала она - обреченная, обессиленная, вглядываясь в родные, бесконечно дорогие лица:

Болела Аминат долго. Отпуск Мухаммадшапи от 1-го декабря 1864 г. по состоянию здоровья жены будет продлен еще на шесть месяцев. .. :

Похоронили Аминат на чохском Верхнем кладбище, на пологом склоне горы, откуда виден лишь маленький краешек села. На могильном памятнике, богато разукрашенном тонким резным орнаментом, короткая надпись: 'Это надгробие Инковой Аминат, дочери хаджи-Мухаммада, жены Мухаммадашапи, сына шейха Шамиля. 1283 г. х.'. Ей шел тогда 23-й год:

В декабре 1865 г. Исмаил Инкав, брат Аминат, напишет в Калугу письмо на имя Газимухаммада, в котором будет отмечено: ':Вы пишете, чтобы испросить о получении денег, которые были присланы Вами. Деньги мною получены и по- расходованы согласно Вашего поручения на исправление памятника покойнице и розданы на упокой души ея, затем остальная часть денег будет израсходована на чтение молитвы. Да вознаградит Вас Бог за такое доброе дело:'.

В 1865 году в селении Чох выстроили одну из лучших квартальных мечетей. В фасад мечети вмурован резной камень с арабской надписью: 'Эту мечеть построил Али, сын Мусы согласно завещанию Аминат, дочери Инкава. 1283 г. х. (1865 г.)'.
Патимат Тахнаева

В нашу задачу не входило подробное жизнеописание этих трех воителей за веру, родную землю и свободу. О них написано немало, возможно будет написано еще больше. Они этого достойны, и память о них бережно сохраняется. Однако мы хотели подчеркнуть некоторые особенности в биографиях этих львов, акцентировать внимание читателя на тех, казалось бы, неприметных с первого взгляда, фрагментах их жизни, раскрывающих внутренний мир этих героев.

***
ШуаибШуаиб (Шоаип) родился в чеченском ауле Билта-ойла. Биографы отмечают, что все его родные жили в ауле Центорой в Нохчи-мохке (Ичкерия). К этому же тайпу - цIонтрой принадлежал и Шуаиб.
Он был одним из первых чеченцев, который поддержал Шамиля в трудную минуту, когда последний прибыл в Чечню, и поселился там осенью 1839 года. Шамиль оценил эту помощь. Шуаиб один из верных сподвижников имама.По этому случаю горский летописец Мухаммад-Тахир ал-Карахи писал: 'Когда Шамиль прибыл в Беной и Ведено, к нему присоединились знаменитые храбрецы Шуаиб Центороевский и Джавадхан Даргонский:Шамиль назначил Шуаиба и Джавадхана наибами в тех двух краях'.
Хайдарбек из Геничутля характеризовал Шуаиба как 'известного храбреца, дерзкого как лев'.

В рапорте военному министру от 20 ноября 1843 года генерал-адъютант Нейдгардт характеризовал Шуаиба так: 'При разделении Чечни на наибства, Шуаиб получил в управление Мичиковский участок. В самом начале вступления своего в звание наиба Мичиковского он показал необыкновенную твердость характера при введении новых учреждений, постановленных Шамилем, жестокость преследования своих врагов и боьшое умение обращаться с народом: Он пользуется большим доверием Шамиля и останется с последним в хорошем отношении, будет одним из самых уважительных ему помощников:'

Военная жизнь Шуаиба богата подвигами и победами над сильным противником, например участие наиба в разгроме отряда генерала П. Граббе летом 1842 года, где проявился его военный талант. За блестящую победу Шамиль наградил Шуаиба 'драгоценным расписанным и расшитым знаменем, которое принадлежало раньше Аслан-хану'. Была еще одна маленькая победа Шауиба над знаменитым генералом, но теперь на словах. После ичкеринских событияй Граббе отправил Шуаибу письмо, в котором, желая 'уколоть' адресата, написал: 'Ты не воображай! Не гордись тем, что убил одного или двух солдат, которые пошли в лес за дровами' На что Шуаиб ответил так: 'Я сам не присутствовал, однако слышал, что мальчикшки пошли в лес резать порей и убили солдат'.

Имя наиба звучит на самом высоком уровне в переписке кавказского командования с правительством. Так, военный министр А.Чернышев из Петербурга предлагает командованию использовать деньги, самые разнообразные методы для нейтрализации или организации раздора, разногласий между авторитетными наибами Ахверди-Мухаммадом и Шуаибом.
Имя Шуаиба всплывает и в международной переписке. Французский дипломат, консул в Тифлисе виконт Г.Кастильон в своем письме к министру иностранных дел Ф. Гизо от 18 мая 1844 года упоминает Шуаиба как 'самого искусного из помощников Шамиля, которому он доверил командование левым флангом, т. е. всей страной, расположенной между Тереком и Андийским хребтом, того самого, который в 1842 г. в одном из ущелий Чечни нанес кровавое поражение генералу Граббе, вынужденному отказаться от экспедиции в Дарго, постоянном местопребывании Шамиля'.

Сведений о военной и политической деятельности Шауиба сохранилось относительно немало: его имя пестрит в воспоминаниях современников, рапортах русских генералов, хронике военых действий и пр. Однако нам представляется, что один эпизод, записанный зятем Шамиля Абдурахманом характеризует'благородного храбреца' Шуаиба наиболее точно. Речь о его преданности делу народно-освободительной борьбы, преданности имаму Шамиля, для которого он 'был самым близким помощником имама во всех военных делах'. Ради имама он не пожалел ни своего состояния, ни своей жизни. Подтверждением служит следующий случай: 'Однажды Шамилю и его войскам пришлось переночевать в лесу, ночь была довольно темной. Расположились друг от друга на дистанциях. Поблизости к имаму были только его приближенные. Недалеко расположился наиб Шамиля: Муса из Балахуни. Он, оказывается, сидел со своими товарищами у костров, и совершенно неожиданно из лесной темноты к ним приблизился один юноша-чеченец и у костра захотел погреться. Муса велел ему удалиться вон; юноша протянул свою руку к пистолету за поясом, как бы хотел выстрелить. Муса опередил его и, выхватив свой пистолет, выстрелил в грудь, он упал и, растянувшись, закатил глаза. Когда Шамиль услышал выстрел, поднялся с постели и поспешил к месту происшествия с оружием в руках, увидел умирающего юношу. Он спросил Мусу о нем: кто он? Он ответил, что тот пришел за тем-то, хотел то то. 'Я убил его, зная, что мне его смерть лучше, чем моя': Утром узнали, что убитый (племянник) сын сестры наиба Шуайба. Шамиль выразил ему соболезнование и сожаление свое за горячность наиба Мусы. Шуайб даже не изменился в лице, только сказал имаму: 'Если бы я вас не любил и не уважал от чистого сердца, искренне не служил бы Аллаху и его посланнику в вере, я бы отомстил Мусе за убийство племянника. Сейчас же я готов пожертвовать собой, своим имуществом, жизнью своих детей за Божье дело'.
Шуаиб. Воин. Муджахид.

***
Боевая жизнь Джаватхана(Джовтха) из Дарго была короткой, но насыщенной и яркой. Он был одним из тех, кто осенью 1839 года прибыл к Шамилю, ободрил его и стал верным его сподвижником. Имам перебрался в Чечню из Дагестана, где в течение почти трех месяцев держал оборону Ахульго. Разбитый, но не сломленный, Шамиль нуждался в поддержке. Ее он нашел в Чечне в лице Джават-Хана, который обратился к имаму с такими словами в пересказе Мухаммад-Тахира ал-Карахи: 'Ты не грусти по поводу пропажи и рассеяния твоих старых товарищей. Здесь у тебя появятся новые, равные прежним, постоянные товарищи числом более трех тысяч. Я буду тебе как бы рабом-мамлюком, которому ты будешь приказывать то, что ты желаешь. Я буду повиноваться тебе, так, как ты желаешь'.

Собрав вокруг себя надежных людей, Шамиль поручил каждому из них управление обществами. 'Над Шалинской областью, писал Хайдарбек Геничутлинский, - повелитель правоверных назначил тогда своим наместником испытанного в деле героя Джават-Хана из Дарго'.
В последующем вся детельность Джават-Хана заключалась в военных походах, сражениях, проповедях среди населения, укреплении шариата в селах. Его имя не раз вспоминается в донесениях и рапортах кавказского командования. Так, в докладной записке генерал-майора Пулло (1840 г.), говорится о событиях у селения Ишкарты, где Ахмед-хан Мехтулинский со своей милицией пытался атаковать кавалерию Джават-Хана, но мгновенно была опрокинута наездниками наиба. 'Горячо преследуя опрокинутую милицию, - продолжал далее генерал, - Джават-Хан обыскал нашу позицию и занял все высоты позади нее, овладел родником и путем отступленияна эрпели, между тем как шамиль, окруженный значками и избранными мюридами, помчался на курган Амир-тюбе и занял прямой путь наш на Шуру'.

Джават-Хан достойно проявил себя и в знаменитом Ичкеринском сражении летом 1842 года.
Когда граф П. Граббе с большим отрядом выступил в поход, конечной целью которого должна было стать взятие Дарго, столица Шамиля, его пытались отговорить от задуманного: 'В лесах Чечни сидят всадники, подобные львам. В стране имама живут суровые храбрецы.Ты не ходи к ним. Ты только отдашь им в добычу одежды и поставишь трупы собакам и волкам на съедение'. Однако Граббе не прислушался к советам и в результате потерпел сокрушительное поражение. На третий день похода против русского отряда наибы Джават-Хан, со своим заместителем Сухайбом, Шуаиб, Уллубей 'разожгли пламя войны'. Во время атаки Джават-Хан был тяжело ранен, и очень переживал за это. Летописец Мухаммад-Тахир ал-Карахи писал, что он 'кусал себе кончики пальцев, сожалея, что у него нет возможности принять участие в этой битве'.

При жизни Джават-Хан был отмечен имамом Шамилем наградой, которая каким-то образом через много лет оказалась в коллекции князя А.И. Барятинского, и которая в настоящее время находится в собрании Дагестанского государственного объединенного историко-архитектурного музея. Среди всех других орденов, находящихся в собрании музея, орден Джават-Хана выделяется своей оригинальностью, размерами, отделкой и, конечно же, надписью, которая гласит: 'Наибу, восстанавливающему порядок и наставляющему на путь Пророка Джават-Хану. Да будет вечна его сила'.


***
БайсунгурБайсунгур (БойсагIар), участник Кавказской войны, был родом из аула Беной.

В последнее время вокруг этой личности возникло немало разговоров, которые в большинстве своем пустые. Вместо того, чтобы внимательно изучать историю, бережно собирать материал, анализировать его, советоваться, люди начинают возносить или уничижать ту или иную личность, оставившую свой след в истории. Байсангур из Беноя вовсе не нуждается в хвалебных эпитетах и выдуманных историях, которые приписывают ему эмоциональные 'специалисты'.

Тот факт, что в свое время имам Шамиль в награду необыкновенной храбрости и преданности делу газавата, наградил Байсунгура двумя орденами, говорит сам за себя.

Из разговора с Гази-Мухаммадом, сыном Шамиля, прибывшим в Калугу с Кавказа, который оттуда привез последние новости, А.Руновский пишет о начале востания, произошедшем в Беное.

По его словам, начало беспокойств в Баяни (в Беное) произошло следующим образом: известный наиб Байсунгур, решившийся умереть, но не сдаваться русским, - видя нерасположение беноевцев последовать его примеру, - удалился в окружающие Беной леса с целью поселиться там навсегда, для чего выстроил себе и дом. За ним последовали только три человека, а через несколько времени присоединились еще пять или шесть'. Власти, направив в село вооруженный отряд, потребовали от жителей помощи к розыску и поимке Байсунгура, на что сельчане отвечали 'что для них Байсунгур не нужен и потому искать его они не станут, а если нужен он отряду, то пусть отряд и ищет его: они препятствовать не будут'.
На этот ответ власти заметили, что если сельчане не исполнят предъявленного требования, то они будут выселены из родного села. Эта угроза и стала причиной их восстания.
'Переселение горцев их тех мест, - заметил в разговоре Шамиль, - где лежат кости предков их, всегда повлечет за собою неудовольствие и восстание: места эти, как бы бесплодны и нездоровы не были, представляют собой предмет самой глубокой и искренней привязанности горцев'.

Что же касаетсядо жителей аула Беной, то, по мнению Шамиля, не их упорство, а именно личность Байсунгура представляет опасность для властей и если есть он, то будет и восстание. Именно Байсунгур вснародно поклялся, что не снимет шамилевских наград, 'пока не слетит с него голова'. 'Поэтому, - замечает А. Руновский, - на преданность беноевцов тогда только можно будет положиться, когда не будет между ними Байсунгура. Но этого, кажется, иначе нельзя достигнуть как с его смертью, потому что живым он едва ли отдастся в наши руки'.
Наконец при переговорах, состоявшимися у кладбища, с посланцами полковника Черткова, преложившими Байсангуру сдаться, последнийуказал на ближайшие могилы и произнес: 'Вот с ними говорите вы о вашем деле: они вас услышат, скорее, нежели я'.
Слова пристава подтвердил и мам Шамиль, заявив: 'Таш-адам Байсунгур! (камень человек Байсунгур!) :Да, это такой уж человек, я его хорошо знаю: он ни за что не изменит своему слову: Но впрочем, он больше ничего не желает, как только умереть, сражаясь против христиан'.

17 февраля 1861 года Байсунгур со своим семейством и некоторыми участниками восстания был окружен войсками и после боя захвачен в плен. Не обошлось, как говорит народная молва, без предательства, верного козыря властей. Смертная казнь через повешение. Так закончилась смерть героя.

Вместе с тем, возвращаясьв эпоху Кавказской войны, небезыинтересным будет история, характеризующая взаимотношения Байсунгура и Шамиля.
В 1860 году, будучи в Калуге, в беседе с Гази-Мухаммадом, сыном имама, А. Руновский спросил его, приходилось ли ему встречаться с Байсунгуром в прошлом.
Сын имама отвечал, что незадолго до взятия русскими войсками Ведено, Шамиль получил известия, возбудившие в нем сомнение насчет верности беноевцев; вследствие чего послал своего сына с сильным отрядом к Беною удостовериться в справедливости этих слухов, и взять аманатом самого важного, самого нужного для беноевцев человека. 'Этим важным человеком оказался Байсунгур, отличавшийся знатностью рода и вместе с тем необыкновенным безобразием: рябой, одноглазый, с одной нагой, с одой рукой, искривленной в дугу:'. Указывая на свои глаза, на руки и ноги, Байсунгур сказал Гази-Мухаммаду: 'Все эти раны и увечья я получил сражаясь против русских и теперь я уже больше никуда не гожусь. Подумай: не будет ли тебе стыдно, что ты возьмешь в аманаты этакую дрянь? Возьми-ка лучше кого-нибудь другого, от кого можно ожидать проку больше, чем от меня'.

'Ответ Гази-Мухаммада, - пишет А. Руновский, - заключал в себе и уважение к заслугам Байсунгура и тонкую лесть, весьма искусно связавшую наружное его безобразие с внутренними достоинствами и с причинами, от которых безобразие произошло:Таким обращением, Гази-Мухаммад вызвал со стороны Байсунгура большое к себе расположение. Но оно обратилось в чувство более сильное, когда Шамиль объявил ему, что убеждаясь его словами, он не хочет лишить беноевцев их храброго наиба; но имея надобность взять от них аманата, он считает в этом звании Байсунгура, которого оставляет дома, вполне доверяя его чести. Выразив в то время Гази-Мухаммаду благодарность, Байсунгур постоянно старался и потом пользовался всяким случаем, чтобы заявить ему свою симпатию'.

По-разному закончилась жизнь наших героев. Сколько их дала истории многолетняя Кавказская война сказать трудно. Их было очень много, и не всех их мы знаем по имени. Но это не мешает нам восхищаться подвигами и неизвестных героев. История одиннадцати чеченцев, погибших в неравной схватке интересна тем, что ее записал царский офицер, прослуживший на Кавказе много лет. Интересна и оценка этого человека данному событию. Отбросив некоторые эмоциональные описания, мы можем представить себе, какая трагедия произошла на берегу Терека.

':До какой отчаянной отваги доходили чеченцы в своих набегах, приведу один, вспомнившийся мне сейчас пример, - писал А.Л. Зиссерман. Собралось их одиннадцать человек, перебрались за Терек и спустились высматривать добычу на почтовой дороге, недалеко от станицы Червленной или Ищорской. Один из казачьих пикетов их, однако, заметил, дал знать в станицу, поднялась тревога, а дело близилось уже к рассвету. Чеченцы решились уходить поскорее домой, тронулись к Тереку - в одном месте выстрелы, в другом тоже, все пикеты (не везде можно было переправиться). Что делать? Решили броситься в противоположную сторону, в ногайские степи, там переждать тревогу и через день, два уйти за Терек. Между тем собравшиеся по тревоге казаки, по добытым от секретных пикетов сведениям, убедились, что хищники взяли направление по почтовой дороге и затем в степь, и пустились за ними. Сколько чеченцы не торопились, но на усталых голодных лошадях не могли уйти от погони, видя приближение казаков, они свернули к одному из степных песчаных курганов, бросили лошадей, взобрались на верхушку кургана и решились защищаться. Их окружили - предложили сдаться, они отвечали выстрелами, и у нас оказалась потеря. Началась перестрелка, наконец, с прибытием новых команд казаков, составивших всего человек до 200, решили штурмовать курган, назначенные для этого люди тронулись. Между тем у чеченцев уже не стало патронов, дальнейшая защита становилась невозможной, и они решились умереть, но не сдаваться: Сделав последний залп по приближавшимся людям, они привязали предварительно друг к другу ременными поясами, чтобы не разлучаться и чтобы кто-нибудь не впал в искушение отдаться живым, обнажили шашки и кинжалы, надвинули папахи на глаза и с заунывным пением мюридского религиозного лозунга 'Ля илляха иль Алла' ('Нет божества кроме Аллаха') ринулись навстречу наступавшим казакам: Последовала дико-кровавая сцена, одна из тех, которые составляли отличительные черты Кавказской войны, и производили сильное впечатление на всех, от простого солдата до старого боевого офицера, от родившегося, так сказать, среди подобных сцен линейного казака и до случайно попавшего сюда образованного человека - сцена потрясающая. Несколько минут каких-то смешанных диких возгласов, стонов, два-три выстрела и - конец. Одиннадцать трупов валялись кучкой, поливая песок своей кровью, а казаки выносили своих тяжело раненых товарищей и одного или двух убитых.
Так вот с какими людьми вели мы войну, какими людьми приходилось нам управлять:'.

Хаджи Мурад Доного

1. Знамя, захваченное отрядом Гази-Кумухской и Кюринской милиции генерала Аргутинского-Долгорукого 1 июля 1844 г.
Знамя двухконечное, белого цвета.
На обоих концах пришиты куски малинового цвета.
Древко с металлическим шаром и с трех-гранным наконечником.
Имеется надпись на арабском языке.
Размеры: 137 х 93. Древко: 295.
Дагестанский государственный объединенный историко-архитектурный музей.


Перевод надписи:
'Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Помощь от Аллаха и близкая победа, Владыка славы и величия. Во имя Аллаха, лучшее имя - Его имя.
Не всего, о чем молодец мечта-ет, он достигает. Трусость не спасает его, смелость не губит его.
СТвоего могущества Аллах! О Аллах! Помоги войскам мусульман крепкой помощью и открой им верную победу с помощьюТвоего могущества, Всемогущий,
потому что Ты всемогущ. На все воля Аллаха, Великого и Могущего'. Обновлено в 1260 г. (1844 г.)

2. Знамя, захваченное Дагестанским полком во время осады ук-репления аула Гергебиль 23 июня 1848 г.

Знамя прямоугольной формы, серого цвета, обшитое с трех сто-рон бордовой полосой.
В центре аппликация из трех окружностей - красного, зеленого, красного цветов.
Вокруг окружностей - рос-пись растительным орнаментом.
В двух углах знамени аппликация из четырех полос (красная, зеленая, оранжевая, зеленая).
Размеры: 82 х 127. Древко: 294.
Дагестанский государственный объединенный историко-архитектурный музей.


Дагестанский отряд под командой генерала М. Аргутинского-Долгорукого, двинувшийся к аулу Гергебиль, чтобы овладеть им, сосредоточился в двух пунктах: 6 июня у сел.Охли, под на-чальством самого генерала, и 7-го числа на Турчидаге, под на-чальством командира 1-й бригады 21 пехотной дивизии генерал-майора Бриммера. 9, 10 и 11 июня Аргутинский сделал реког-носцировку для обозрения прилежащих к Гергебилю высот со стороны Кудуха и от сел. Аймаки, предписав в то же время гене-рал-майору Бриммеру быстро продвинуться к Гергебилю со сто-роны Хаджалмахи. 12-го числа князь Аргутинский прибыл с главным отрядом в Хаджалмахи и на следующий день соединил-ся с Бриммером под Гергебилем. 16-го на рассвете генерал Бриммер с тремя батальонами пехоты занял высоты против аула и вход в сады, вытеснив оттуда горцев.
В тот же день солдаты на-чали возводить временные батареи, проводить к ним траншеи, устраивать завалы. Гергебиль был довольно сильно укрепленным аулом с тремя орудиями.

С прибытием царских войск под Гергебиль со всех сторон на-чали собираться партии под начальством наиба Хаджи-Мурада, расположившиеся на соседних высотах. Отряд наиба Мусы Балаханского с одним орудием занял возвышение на дороге к сел.Кудух. Для полного окружения Гергебиля русским войскам необходимо было занять именно эту часть, а также укрепиться в садах.

На рассвете 23 июня передовые части отряда, под командой командира егерского полка князя Барятинского, и два батальона (егерского и Дагестанского пехотного полков) приступили к действию.
Оставив 6 рот на берегу речки, полковник князь Ба-рятинский с остальными 6 ротами перешел овраг, занял проти-воположный берег, и солдаты начали работу по устройству спуска к речке.
Горцы открыли огонь из орудий и бросились в шашки. Егеря, отбив нападение с большими потерями, двинулись вперед по садам и террасам. В это время генерал Бриммер подкрепил князя Барятинского тремя батальонами Дагестанского полка под командой майора Соймонова, и этими соединенными сила-ми князь Барятинский заставил горцев отступить.

В рапорте об этом говорилось: 'В руках наших осталось 2 неприятельских знамени, взятые 3-м батальоном Дагестанского пехотного полка, до 60 тел и множество разного вида оружия, брошенного спасавшимися горцами. Блистательное, но упорное это дело не могло остаться без потери с нашей стороны; чувствительнейшее из них есть смерть командира 4 батальона егерского кн. Чернышева полка храброго майора Кириленко и капитана Старосельского. Ниж-них чинов убито 38, ранено: офицеров 9, нижних чинов 119'.