День Победы 2010

Dmitry Z~G

Какова программа намечающегося праздника 9 мая? Есть-ли какое-то расписание празднований и парада в Москве?
Однополчане имеют какие-то скоординированые места сборов?

Mower_man

Dmitry Z~G
Какова программа намечающегося праздника 9 мая? Есть-ли какое-то расписание празднований и парада в Москве?
Однополчане имеют какие-то скоординированые места сборов?

А зачем тебе ЭТО? Все мощщи империи, встающей с колен, хочешь позырить или что.

Dmitry Z~G

У нас даже близко ничего подобного не планируется.
Т.е. вообще ничего загуглить не могу о этому поводу в США.

Однако зрелище на Кр.Пл. наверное будет грандиозным! Интересно ведь посмотреть!

майкл

Ничего интересного.
Стандартное зрелище.

Dmitry Z~G

Честно говоря хотел найти сослуживцев деда -
Гельфанд Давид Львович, 1916 г.р., мл.лейтенант, командир роты 117-го стрелкового полка, 23-й стрелковой дивизии, пропал без вести 25 июня 1941 г. под Каунасом.

майкл

Дмитрий, из тех, кто воевал в начале войны, к концу подошел только каждый десятый или двадцатый (думаю так навскидку). Да и за прошедшие годы 90 проц. уже нет. А сейчас встречается лишь горстка ветеранов различных формирований и времени службы. Т.е. найти сослуживцев нереально.

Dmitry Z~G

Так то оно так. Думаю из его полка уцелел максимум один-два человека, но чем черт не шутит.
Все никак не могу найти кого-то кто в России за плату такой сервис поиска производит.

Foxbat

майкл
Дмитрий, из тех, кто воевал в начале войны, к концу подошел только каждый десятый или двадцатый (думаю так навскидку)

И отец (93) и тесть (100 лет в Июне будет) воевали с самого начала... тесть попал в окружение в первый день, отец пошел добровольцем на второй. Судьбищи... оба отделались ранениями.

Mower_man

Dmitry Z~G
Честно говоря хотел найти сослуживцев деда -
Гельфанд Давид Львович, 1916 г.р., мл.лейтенант, командир роты 117-го стрелкового полка, 23-й стрелковой дивизии, пропал без вести 25 июня 1941 г. под Каунасом.

Статистика такая, из призванных 1920~22 года рождения, к концу войны в живых 1~2 из СОТНИ. Из тех, кто выжил, к нашим дням живых дай бог один из тысячи. Большая часть живых ветеранов на сегодня, призывались в конце войны, еще мальчишками. И опять таки, смогли дожить те кто лучше питалсяи лечился уже после, как понимаешь, для этого надо было быть отнюдь не простым пехотинцем. ИМХО, те, кто надевает на праздник ордена и медали, в основном получили их на юбилеи и послевоенную выдачу их к круглым датам ВСЕМ.
Много тыловиков и штабников не подорвали здоровье в окопах, а кто прошел бои на передовой, в основном уже ушли из жизни, здоровых среди них было мало.

Сослуживцев искать, надо сначала получит дело деда в архиве и посидеть над ним, скопировать, что разрешат (иногда не все страницы дел разрешают смотреть!!!, закрывают). Вот в деле могут быть фамилии, а их уже пробивать, родню искать. Хлопот много без гарантий.

Dmitry Z~G

Российскую статистику не знаю, но в США в период ВМВ служило 16,112,566 человек. 291,557 погибли в бою, 113,842 умерли по другим причинам, 671,846 раненых.
На 30 сентября 2009 года живы прибл. 2,272,000 американских ветеранов. 850 американских ветеранов умирают каждый день. Средний возраст на сегодняшний день - 87 лет. К 2020 году живы будут только единицы.

Пехотинец

Цитата:
"ПОСТАНОВЛЕНИЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Об объявлении амнистии в связи с 65-летием
Победы в Великой Отечественной войне
1941-1945 годов

В ознаменование 65-летия Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 годов, руководствуясь принципом гуманизма, в соответствии с пунктом "ж" части 1 статьи 103 Конституции Российской Федерации Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации постановляет:
1. Освободить от наказания в виде лишения свободы осужденных:
1) ветеранов Великой Отечественной войны;
2) проработавших в тылу в период с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года не менее 6 месяцев, исключая период работы на временно
оккупированных территориях СССР;
3) бывших узников концлагерей, гетто, других мест принудительного содержания, созданных фашистами и их союзниками в годы Второй мировой войны;
4) жителей блокадного Ленинграда. "

Чесслово, напоминает бородатый анекдот про магазин для ветеранов Куликовской битвы. Хотя смешного ТУТ мало.

Foxbat

Охуеть можно...

Mower_man

Foxbat
Охуеть можно...

... у нас самое гуманное государство в мире.

Dmitry Z~G

Интересно сколько заключенных под амнистию попадет. Человек 100 наберется?

Пономарь

Говорят, от 100 до 200 - смотря какие пункты пройдут.

Dmitry Z~G

Только что провёл осторожную разведку настроения супруги на предмет моего отъезда в Москву на парад. Категорическое НЕТ. 😞
"Там взрывают и самолёты падают."
Тут, кстати, тоже... однако спорить безполезно.

iv2006

http://www.obd-memorial.ru/Memorial/Memorial.html

Это поможет мало, но вдруг кто не видел
Поиск по оцифрованным архивам. Неимоверный труд, даже партизан они охватили. Я старшего брата отца нашел, Белорусский штаб партизанского движения

Dmitry Z~G

Mower_man
Статистика такая, из призванных 1920~22 года рождения, к концу войны в живых 1~2 из СОТНИ. Из тех, кто выжил, к нашим дням живых дай бог один из тысячи. Большая часть живых ветеранов на сегодня, призывались в конце войны, еще мальчишками. И опять таки, смогли дожить те кто лучше питалсяи лечился уже после, как понимаешь, для этого надо было быть отнюдь не простым пехотинцем. ИМХО, те, кто надевает на праздник ордена и медали, в основном получили их на юбилеи и послевоенную выдачу их к круглым датам ВСЕМ.
Много тыловиков и штабников не подорвали здоровье в окопах, а кто прошел бои на передовой, в основном уже ушли из жизни, здоровых среди них было мало.

Да, ты абсолютно прав.
Не знаю читал-ли ты эти воспоминания.
http://www.iremember.ru/content/view/467/19/1/0/lang,ru/

Про штабников, особистов у замполитов Деген пишет особенно негативно -
Тех, кто находился в батальонных порядках, не дальше тыла батальона - "тыловыми крысами", "придурками", "шкурами" и "прочей нестроевой сволочью" - не считали. И наш повар, и водители колёсных машин, и ремонтники - считались своими людьми и боевыми ребятами.

Но это определение было достаточно условным. Ведь и патологический трус замполит Смирнов, и заместитель командира по строевой тоже находились в батальоне, но их не уважали, а майора Смирнова просто откровенно презирали.

Великолепно относились к нашему начбоепиту капитану Вихрову, и к ремонтникам, ребятам изумительной смелости. И даже ремонтники из СПАМа (сборный пункт аварийных машин), которые могли находиться и в пяти километрах от передовой, считались настоящими боевыми товарищами. Наш батальонный медик, военфельдшер старший лейтенант м/с Иван Паньков был мужественным воином, на него надеялись, мы знали, что он не бросит в бою и вытащит из горящего танка.

Наш кладовщик - "продовольственник" старшина Карпухин и писарь Клопов были бывшими танкистами, занявшими "тыловые должности" по возращении из госпиталей, после тяжелых ранений. Клопов был прежде башнером. Карпухин воевал до ранения стрелком - радистом. Уникальный был человек, просто феноменальный. Заслужил стойкую репутацию, что у него - снега зимой не выпросишь, но был при этом порядочным парнем.

А вот к служившим в штабе бригады, отношение у простых танкистов было негативным. Штабные находились от нас как бы на другом полюсе земли, мы их не видели, были во всех отношениях далеки от них. Штабные "придурки", составлявшие "ядро бригады", имели к настоящей войне такое же отношение, как я к китайской авиации.

И появлялись они в батальоне крайне редко и только во время затишья или на переформировке. Их так и называли - "вечно живые", штабные почти не погибали. В нашей 2-ой отдельной гвардейской бригаде, изначально не могло существовать понятия - "ветеран бригады".

Мы были "бригадой прорыва", несли дикие потери и продержаться живым и не покалеченным больше полугода, было за гранью фантастики.

Само понятие "старожил", действовало среди экипажей уже после третьей танковой атаки. Но в штабе бригады таких "ветеранов" было пруд пруди. Распевали штабные по пьянке "Марш 2-ой гвардейской бригады" - "Лелюшенко, танкистов отец", и ощущали себя, наверное, в те минуты, самыми героическими людьми на всем советско-германском фронте.

Был среди них один младший лейтенант, командир танка, уже второй год, торчавший в штабе бригады вместе со своим экипажем в качестве охранника бригадного знамени. В боях он никогда не участвовал, и отношение к нему в нашей среде было ужасным. В зимнем наступлении, когда уже некому было воевать, этого лейтенанта, "ветерана бригады" прислали ко мне в сборную роту. Мы должны были пройти по заминированному шоссе, времени подождать, когда подойдут саперы - нам не дали. Мой танк пошел первым по самому краю болота. Приказал всем танкам идти точно по моей колее. А этот "знаменоносец" сам сел за рычаги, сказал, что не ручается за своего механика-водителя. И специально посадил машину в болото. Потеряли драгоценное время, пока вытаскивали.

Я врезал этому лейтенанту, хорошо хоть не пристрелил, и он как пес с поджатым хвостом побежал жаловаться Дорошу, а после него, и самому полковнику Духовному. Но комбриг Духовный только передал через комбата, чтобы Счастливчик, (то есть я), свои нервы для войны приберег. А лейтенант этот, так и застрял с "фингалом" на роже в штабе бригады, увильнул все-таки сволочь от участия в атаке.

А после войны, небось, в школах "басни пионерам рассказывал", как он два года давил гусеницами своего танка фашистскую нечисть...

Пономарь

Судя по этому отрывку, какие-то неподходящие по стилю воспоминания для фронтовика.
Такое впечатление, что их писал современный журналист.

Так люди того поколения не разговаривали.
В каком возрасте он давал это интервью?

Mower_man

Пономарь
Так люди того поколения не разговаривали.
В каком возрасте он давал это интервью?

Разговаривали еще как, но разговорчивых во время и после войны быстро спустили с небес на землю или люди "писали в стол" что б ывыговориться. И нормальный ветеран никогда за портрет Сталина не вступился бы, ибо чужд был этого, а не как в Москве вой подняли.

Dmitry Z~G

Пономарь
Судя по этому отрывку, какие-то неподходящие по стилю воспоминания для фронтовика.
Такое впечатление, что их писал современный журналист.

Так люди того поколения не разговаривали.


http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BD,_%D0%98%D0%BE%D0%BD_%D0%9B%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87

Знаментое стихотворение «Мой товарищ», написаное этим-же человеком в 1944 г.(19 лет от роду).

"Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит."

Или такое, его-же пера -

"На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Все, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань."


Mower_man
Пономарь

Так люди того поколения не разговаривали.
В каком возрасте он давал это интервью?

Разговаривали еще как, но разговорчивых во время и после войны быстро спустили с небес на землю или люди "писали в стол" что б ывыговориться.


"Мой гонорар - только слава в полку
И благодарность солдата.
Вам же платил за любую строку
Щедрый главбух Литиздата".

Опять-же Деген.

Пономарь

Да, прочел до конца, посмотрел в интернете стихи.

Мнение изменил.

маратх

дед, который воевал танкистом с Курской дуги, сразу после училища - по моей просьбе не за долго до смерти написал кое-какие воспоминания. Если интересно, я могу кусками выложить (лет 5 назад я всё, что он писал - набрал на компьютере)

Пономарь

Интересно, конечно.

v-g

Dmitry Z~G
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит."
Или такое, его-же пера -
"На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Все, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань."
Гениально.
Солдат и поэт.
С уважением, ВГ.

маратх

Пономарь
Интересно, конечно.


Только наверное надо в другом разделе где-то темку создать. В каком? как думаете?

rolli

Песня времен ВОВ.
Больше - чем спето, не добавишь..
http://prazdnik-land.ru/celebrations/article/bolvanka-v-tank-udarila/

Mower_man

маратх


Только наверное надо в другом разделе где-то темку создать. В каком? как думаете?

МОжно и тут. Да и на вышеупомянутый сайт воспоминаний послать не мешало бы, для распространения.

маратх

Начну выкладывать потихоньку. Если будет интерсно продолжу. Сразу оговорюсь - так как дед писал для меня, то периодически есть обращения ко мне и описание развития военных действий. Пропущу описание истории семьи деда, знакомства его родителей, его собственного детства и т.д.

ВОЙНА.
В институте наступили летние каникулы. Студентов старших курсов использовали на оборонительных работах по рытью рвов и траншей под Смоленском, а мы оказались не у дел. В это время всех ребят из наших домов пригласили на работу в госпитальный совхоз в Химках. Использовали нас на лёгких работах, в частности на прополке ягодных кустарников. За это нам начисляли зарплату, не бог весть какую, но мы ей гордились. Ведь это были первые деньги, заработанные нами.
На второй день нашего прибытия в Химки (точнее в Левобережную) немцы совершили свой первый налёт на Москву. Это случилось ровно через месяц после начала войны, в ночь на 22 июля 1941 года.
Но сначала расскажу о первой воздушной тревоге в Москве. Она была проведена через несколько дней после начала войны с целью проверки готовности системы ПВО и выявила немало недостатков. Но все жители Москвы, когда была объявлена тревога, приняли её за настоящую. Мы выскочили на улицу и с интересом смотрели за стрельбой зениток и за нашими истребителями. Немецких самолётов мы не видели и поскольку рассветало, прожектора тоже не работали. Когда из парка МВО открыли огонь 76 мм зенитные орудия, мы приняли разрывы снарядов за парашютный десант и здорово струхнули. Но, довольно быстро мы разобрались, что это оптический обман. После этой учебной тревоги во дворе нашего дома вырыли щели с перекрытиями, защищающими от осколков зенитных снарядов.
Такие же щели были вырыты и в совхозе на Левобережной, где мы находились во время первого налёта на Москву. Когда в ночь на 22 июля раздался сигнал воздушной тревоги, жители совхоза вышли из домов и залезли в щели. Мы же, ребята, остались наверху и следили за налётом, хотя на всякий случай, далеко от щелей не отходили. Самолёты на Москву пролетали над нами. По небу шарили десятки прожекторов. Стреляли зенитки, установленные на подступах к городу. Если один из прожекторов ловил самолёт, немедленно его схватывали и другие прожектора, и вырваться из этого пучка лучей было не просто. Зенитки открывали прицельный огонь, но за всю ночь нам удалось увидеть, как сбили только один самолёт. Восторг наш был так велик, что мы даже кричали: - Ура!
Бомб, в районе Левобережной не бросали, но мы хорошо слышали разрывы бомб и видели зарево от их взрывов и пожаров, хотя до Москвы было 10 - 15 км. это теперь район Химки - Ховрино начинается в Левобережной, а тогда это было Подмосковье.
На следующий день после налёта мы приехали в Москву и, в районе штаба МВО на улице Осипенко, увидели результаты первой бомбёжки города. Мать Игоря Александрова, участница гражданской войны, заявила, что ничего подобного на прошлой войне не видела. Она работала в госпитале, который непосредственно артиллерийскому обстрелу не подвергался, а настоящих бомбёжек тогда не было. Но и на нас разрушения после бомбёжки произвели тяжёлое впечатление. Два двухэтажных дома были снесены почти до основания и пожарные расчищали пепелища извлекая трупы из под груды кирпичей.
Теперь бомбёжки Москвы, куда мы вернулись из совхоза, стали почти ежедневными. Каждый вечер по сигналу воздушной тревоги жители нашего дома залезали в щели. Врачи и медсёстры бежали в госпиталь. Мы так же бежали в ближайшее отделение - это было 2-ое хирургическое отделение. Здесь мы помогали медицинскому персоналу переносить послеоперационных больных на носилках в бомбоубежище, сначала со второго, а потом и с первого этажа. Были здесь кроме больных и тяжело раненые с фронтов. У многих были ампутированы конечности, но держались они бодро и многие просили не переносить их в бомбоубежище, которое от прямого попадания бомбы, конечно, не спасало. Но начальник отделения и дежурный врач категорически запрещали оставлять больных и раненых в палатах. После сигнала «отбой воздушной тревоги» мы, вместе с медицинским персоналом начинали переносить всех из бомбоубежища в палаты. Работу заканчивали утром и шли домой спать.
Нам рассказывали, что в первую бомбёжку Москвы, когда мы были в Химках, немецкие самолёты спускались чуть ли не до бреющего полёта. Но сразу же на высоких зданиях были установлены счетверённые зенитные пулемёты и резко увеличено количество аэростатов заграждения, что не позволяло немецким самолётам летать на небольшой высоте.
Запомнилось мне, как мы несли в бомбоубежище раненого, у которого была ампутирована нога, и в это время рядом упала бомба большого калибра. Я хотел успокоить раненого и сказал, что это залп новых мощных зениток. А он рассмеялся и сказал:
- Не разбираешься ты в этом деле парень. Это пятисотка (500 килограммовая бомба) разорвалась недалеко. Упади она на наше отделение. Разнесла бы его вдребезги.
Положение на фронтах всё ухудшалось. Ежедневно дикторы радио сообщали о городах, которые приходилось оставлять врагу. Разгром нескольких дивизий немцев под Ельней позволил на некоторое время задержать фашистское наступление.
Но, подтянув свежие силы и перегруппировав старые, немцы вновь стремительно двинулись к Москве. Несколько наших армий были окружены в районе Вязьмы. Оголился Западный фронт, и немцы стали стремительно приближаться к московским окраинам

маратх

ПЕРЕЕЗД В ГОРЬКИЙ.

В связи с оголением фронта на Московском направлении и угрозой выхода немецко-фашистских войск к Москве, в городе началась подготовка к эвакуации и эвакуация ряда учреждений и предприятий.
Московский авто-дорожный институт эвакуировался в Ян-Гиюль Узбекской ССР. В Горьком жил мой дед и я решил перевестись в Горьковский индустриальный институт им. А. А. Жданова на автомобильный факультет.
Поселился я в доме деда (он жил в собственном частном доме в поселке Малитовка на берегу р. Оки). Вскоре в Горький был эвакуирован 1-ый коммунистический военный госпиталь, в котором служила моя мать. В Москве в его помещениях был развёрнут большой эвакогоспиталь. Таким образом, в Горьком собралась вся наша семья, за исключением отца (бабушка умерла ещё в 1937 году). В это же время с Южного фронта прибыл в Москву мой отец. Там формировалась резервная армия, предназначенная для обороны столицы. Госпиталь, прибывший в Горький, разместили в центре города рядом с Водным институтом. Мама, в Малитовку, где жили мы с сестрой, приезжала редко. Но мы виделись с ней ежедневно. Индустриальный институт, в котором я учился, был расположен недалеко от госпиталя и я после занятий, по пути домой, заезжал к маме. Сестра, закончившая десятилетку в 1941 году, поступила в институт Иностранных языков. Горьковский институт Иностранных языков, куда перевелась сестра, так же располагался в центре города, и она так же ежедневно заходила к маме.
Следует сказать, что когда я в 1940 году учился в МАДИ, я проходил призывную комиссию, когда мне исполнилось 18 лет. На медицинской комиссии у меня обнаружили органический порок сердца. Меня направили в военный госпиталь для подробного обследования. Диагноз подтвердился: «порок сердца на почве недостаточности и стеноза двустворчатого клапана». В связи с этим меня списали «по чистой», признав негодным к службе в Красной Армии, как в мирное, так и в военное время. Для меня, хотевшего, как и отец, связать свою жизнь с Армией это было просто ударом.
А через год началась ВОЙНА, которая, в конечном счёте, не только внесла коррективы в мою армейскую службу, позволив, хотя и несколько обманным путём, попасть в Красную Армию, но и пройти во время войны от Курска до Берлина, получить высшее военное образование, прослужить в кадрах Советской Армии свыше 30 лет, да и после этого, вот уже более 15 лет, продолжать работу в Академии, в качестве полковника в отставке - научного сотрудника, служащего Советской Армии. А «белый билет», о негодности к военной службе хранится у меня и по сей день. После окончания Великой Отечественной войны (мне не было и 23-х лет), на этом документе я записал все NN приказов о награждении меня боевыми орденами за активное участие в боях на фронте. К счастью, после войны выяснилось, что у меня был не «органический порок» сердца, а временное функциональное расстройство, после, перенесённого на ногах, острого ревматизма. Из-за этого меня в 1945 году не хотели принимать в Академию. Но об этом расскажу в своё время, а пока вернёмся в г. Горький в зиму 1941-42 года.
В ноябре, через военный стол института, меня направили в военкомат на медицинское переосвидетельствование, но несмотря на снижение требований в военное время, меня новь признали негодным к военной службе и в военное время и отправили и отправили в институт продолжать учёбу. После зимней сессии я понял, что в Горьковском институте требования ниже, чем в Московском. Почти все экзамены я сдал на «отлично», получив лишь одну «четвёрку». В Москве «пятёрки» в моём матрикуле (зачётной книжке) были большой редкостью.
Зима в 1941 - 42 гг. была очень суровой. Ездить из Малитовки в институт было не просто. Сначала на 3-м трамвае мы добирались в Канавино к Московскому вокзалу. Оттуда до центра города нужно было добираться на 1-ом трамвае. Но ходили трамваи редко. Иногда, из Канавино до города приходилось идти пешком, через окский мост длиною около километра, а мороз был лютый, да ещё ветер. Нам с сестрой удалось устроиться на частных квартирах в центре города. Мне - у доцента, который боялся, что его уплотнят незнакомым человеком, сестре - у родственницы медсестры из госпиталя. Обедали мы в студенческих столовых.
В конце ноября в Горький приехал отец. Здесь формировался штаб резервной Армии, в которую он был назначен начальником отдела. Ему дали 16-ти метровую комнату в большой трёхкомнатной квартире писателя Муратова - секретаря горьковского отделения Союза писателей. Хозяин квартиры воевал на Южном фронте в качестве литературного сотрудника армейской газеты «За Родину». Писал под псевдонимом - Иван Каскин. В квартире оставались его жена и две дочери. Оказалось, что старшая Ирина учится на одном курсе с моей сестрой.
Дом, в котором мы поселились, назывался «Дом коммуны». Он расположен в центре города, рядом с драматическим театром на ул. Свердлова. Всем нам было очень удобно жить в центре города. До места работы и учёбы добирались пешком.
В квартире напротив Муратовых жил известный горьковский поэт Михаил Шестериков. Мы дружили с ним. У него была прекрасная библиотека и я пользовался ею. Очень подружились мы с семьёй Муратовых. Правда с хозяином дома нам познакомиться не удалось. Он пропал без вести при эвакуации Одессы. Его жена и дочери после войны неоднократно бывали у нас в Москве. В конце декабря резервная Армия, в которой теперь служил отец, закончила формирование и убыла на Калининский фронт. Она получила наименование 3-ей ударной Армии. Командовал ею опытный генерал Пуркаев, членом военного Совета был Пономаренко, впоследствии руководитель партизанского движения страны. После отъезда отца на фронт, мы с сестрой получили пропуска в дом офицеров, как члены семьи командира. Пропуск позволял пользоваться столовой Дома офицеров. Кормили там значительно лучше, чем в студенческих столовых.
А вскоре мы с радостью узнали о разгроме немцев под Москвой, освобождении к Новому году Калуги и других городов и населённых пунктов и продвижению наших сил на Запад.
Во втором семестре, кроме основных занятий, с нами проводились занятия по обучению студентов сельскохозяйственным специальностям, что бы летом нас использовать на сельхозработах.
Первую общую лекцию для всех факультетов об устройстве и использовании обыкновенной лопаты, читал доктор сельскохозяйственных наук, профессор. Два часа о лопате. Посмеялись мы от души. Но потом факультеты разделились для специализированной подготовки. Я имел права вождения автомашины и мотоцикла. Теперь же ещё получил справку на право управления трактором. Однако, воспользоваться её не пришлось - в мае 1942 года я поступил в 1-ое Горьковское танковое училище, организованное на базе Борисовского автомобильно-мотоциклетного училища, эвакуированного в Горьковскую область начале войны.
Но до этого ещё 4 месяца...
В Доме офицеров (тогда он назывался ДК - дом Красной Армии) два - три раза в неделю устраивались вечера танцев. В Горьком формировалось множество воинских частей, было так же много командиров, после излечения ожидавших назначения на фронт.
На спектаклях Драматургического театра половину публики составляли военнослужащие. Много их приходило на танцы. В ДК был прекрасный танцевальный зал с превосходным паркетным полом. Гражданские лица могли попасть в ДК только по приглашению военных. А у меня был пропуск в ДК. Я приходил на танцы с нашими студентками, жившими в «Доме коммуны» - Татьяной Бобровой и Наташей Арлюк. Обе они были дочерями каких-то горьковских начальников, поэтому и жили в «нашем» доме.
Однажды я пригласил на танцы студентку 1-го курса нашего института, с которой познакомился в Городком парке ещё в октябре месяце при интересных обстоятельствах. Мы гуляли с компанией родственников, проживающих в доме деда - мои двоюродные сёстры и братья. С нами был пятилетний ребёнок - младший братишка. Задумали такое мероприятие. Я знакомлюсь с какой-либо девушкой и гуляю с ней по парку, а ребёнок подбегает и кричит: - Папа, я хочу домой!
Около танцплощадки я познакомился с высокой стройной блондинкой, только недавно закончившей школу. Она пришла, чтобы найти старшую сестру. Не нашла её и боялась идти по парку домой, так как уже стемнело. Я вызвался проводить её до дома, который находился на повороте в Малитовку. Она рассказала, что учится на 1-м курсе нашего института. Когда я увидел своих родственников, собравшихся подослать ко мне ребёнка, погрозил им кулаком.
Проводив девушку домой, узнал, что она Люба Лобанова и сказал, что в институте встретимся. Люба была интересной девушкой с зелёными глазами. На танцах в ДК она пользовалась успехом у офицеров, но я отпускал её только на вальсы, которые не танцевал сам. В зале тушили свет, зажигали различные прожектора, создавая интимную обстановку, и я думал о «романтичности» обстановки. В глубоком тылу, танцуют с девушками фронтовики с орденами, а через несколько дней они будут на фронте сражаться с фашистами. А я останусь здесь в тылу со своим «белым» билетом. Эта мысль не давала мне покоя, и я не знал, как стать командиром и попасть на фронт.
В феврале 1942 года в институт прибыла комиссия для отбора кандидатов (из числа студентов старших курсов) желающих добровольно поступить в Военную академию, на факультет Военных сообщений. Обучаться предстояло один год, а затем присвоение звания лейтенанта и на фронт. Об этом можно было только мечтать. Желающих поступить в академию тут же пропускали через медкомиссию. Не сказав, что у меня «белый билет», я пошёл на комиссию. Врач, послушав меня попросил предъявить приписное свидетельство. Пришлось показать свидетельство о негодности к воинской службе. Врач сказал, что с таким сердцем меня в Академию или в училище никогда не примут. Но, при очередном медицинском переосвидетельствовании, меня, в военное время, могут признать годным к нестроевой службе и призвать в Красную Армию.
Но перспектива быть писарем, даже на фронте - меня не устраивала и я переставал думать, как стать командиром.
Вскоре в Горький приехал майор - двоюродный брат мамы. Он рассказал, что на ст. Ильино-озеро в Гороховецких лагерях Московского военного округа обосновалось, эвакуированное туда Борисовское Автомобильно-мотоциклетное училище, теперь преобразованное в 1-ое Горьковское танковое училище. Мамин брат (мой двоюродный дядя) служил в нём преподавателем связи, а его жена работала врачом-терапевтом в санчасти училища.
Я попросил его устроить меня это училище. Он сказал, что для этого надо обратиться в военкомат. Но там, даже не спросив у меня документов, мне сказали, что что если я хочу поступить добровольцем в военное училище. То меня направят в Горьковское училище Зенитной Артиллерии, и так как я студент 3-его курса технического института и у меня хорошая математическая подготовка, необходимая для артиллерийских училищ. А в танковые училища они посылают окончившие 8-9 классов.
Помог случай. В танковое училище захотели поступить учащиеся 9-го класса - дети сотрудников, эвакуированного Горький госпиталя, где работала моя мать. Лёня Маслов и Жора Шматиков - дети военных врачей и Лёва Логачёв - сын комиссара госпиталя. Полковой комиссар Логачёв взялся определить нас в училище, минуя военкомат. В апреле 1942 года он отвёз нас в училище. В медкомиссии была моя тётка, и она пропустила меня, признав здоровым. В память об этом у меня хранится «белый билет», который должен был быть сдан в военкомат, так же, как и первый паспорт, который и теперь хранится у меня в сейфе. Но об этом я уже писал выше. Всех нас зачислили в училище, а 13 мая, приняв военную присягу, мы стали настоящими курсантами.
Забегая немного вперёд, скажу, что все мы училище закончили и получили знание лейтенантов, кроме Жоры Шматикова, который получил «тройку» по тактике на госэкзамене и был выпущен из училища младшим лейтенантом.
Жора Шматиков и я были направлены на Центральный фронт, которым командовал Рокоссовский, Лёва Логачёв на Ленинградский фронт, а Лёша Маслов на Карельский.
Жора Шматиков на Курской дуге был тяжело ранен. Более полугода валялся по госпиталям. Затем снова попал на фронт, но уже не как офицер-танкист, а как офицер автомобильной службы. Войну он закончил в Праге, находясь на 1-ом Украинском фронте, которым командовал Конев. Я, в составе 9-го танкового корпуса, прошёл от Курска до Берлина. Участвовал в штурме рейстага, поддерживая огнём полк Зинченко и батальон Неустроева, водрузивших знамя Победы.
Сын полковника комиссара - Лёва Логачёв и сын полковника мед. службы - Лёня Маслов - погибли в боях за Родину.

маратх

В ТАНКОВОМ УЧИЛИЩЕ.

Неделю мы пробыли в карантине. Затем нас обмундировали и направили в курсантские подразделения. Мы с Лёней Масловым попали в 3-ий батальон, но в разные роты. Лёва Логачёв и Жора Шматиков были назначены во 2-ой батальон и с ними до окончания училища мы практически не виделись.
Командиром нашего 3-его батальона был очень надменный и холёный подполковник Моисеевич. Видели мы его чрезвычайно редко на общебатальонных построениях. Его заместитель - капитан Бубнов, напротив, встречался с курсантами очень часто. Он был отличный спортсмен и строевик. Ему не пришлось воевать, пока, но за участие в Финской компании, он был награждён орденом «Красной звезды», а за отличную подготовку курсантов - орденом - «Знак почёта». На строевой подготовке и на занятиях по физической подготовке капитан Бубнов не уставал повторять свою любимую фразу:
- Броня не терпит дряблых мускулов.
Не получив должной физической подготовки в школе, и будучи освобождённым от неё в институте в связи с «пороком сердца», я, конечно, не мог наверстать упущенное за месяцы учёбы в училище.
Но позже, на фронте, я смеялся над поговоркой Бубнова. Когда первый раз мне пришлось выбираться из загоревшегося танка, я выскочил из него одновременно с другими, оставшимися в живых членами экипажа, хотя они в физическом отношении значительно превосходили меня. Я после этого стал утверждать, что «от страха силы удваиваются».
Но для военного человека, как в мирное, так и, особенно, в военное время, хорошая физическая подготовка имеет огромное значение. Это вновь подтвердилось при выполнении нашими войнами интернационального долга в Афганистане.
Командиром нашей роты был старший лейтенант Майоров, командиром взвода - лейтенант Шатько. Это были хорошо подготовленные командиры - автомобилисты, но танка они не знали. После преобразования училища в танковое, им вместе с курсантами пришлось изучать материальную часть, вооружение и эксплуатацию танков. Стрелковым и личным оружием они владели в совершенстве. Оба они ревностно относились к службе. Постоянно находясь в тылу, они стеснялись того, что не просятся на фронт. Поэтому часто жаловались курсантам, что рады бы были попасть в действующую армию, но из училища их не отпускают. Последнее соответствовало действительности - их действительно не отпускали (ведь кто-то должен в тылу готовить кадры). Но работа в тылу, где тебе гарантирована жизнь в такой страшной войне, какой была Великая Отечественная война, не располагает человека проситься на фронт. Другое дело если пошлют, тут уж делать нечего. Конечно в армии были тысячи людей, которые рвались на фронт, но мои непосредственные командиры, которыми я гордился и пытался им во всём подражать, как показала жизнь, к ним не относились.
Забегая вперёд скажу, что когда после окончания училища наша группа уезжала на Центральный фронт, её сопровождал Шатько. В штабе фронта ему официально предложили большое повышение - должность командира автороты в автомобильном батальоне армейского подчинения. Это тыл фронта, очень далёкий от танковой атаки. Но он категорически отказался и вернулся в училище. В 1944 году я был командирован в Москву с фонта за получением боевой техники. К этому времени я уже год воевал. Стал старшим лейтенантом. Был награждён двумя боевыми орденами. В Москве случайно встретил училищного ротного - Майорова. У него в роте произошло какое-то «ЧП» и его откомандировали в штаб бронетанковых войск для получения нового назначения. Он считал, что его направят на фронт. Я пригласил его в казарму, где размещался наш личный состав, ожидавший прибытия в Москву с завода бронетанковой техники для нас. Мы изрядно выпили и вдруг он, не стесняясь присутствующих с нами моих фронтовых сержантов, заплакал потому, что решил, что на фронте его убьют. Я его успокаивал, что на войне не всех убивают. А ведь всего год назад я считал его очень храбрым офицером и старался быть похожим на него, буквально во всём.
Ещё раз мне довелось встретиться с Майоровым после войны, через несколько лет после того, как я закончил Академию. Оба почувствовали себя неловко. Я был уже подполковником, а он капитаном. На фронт его в 1944 году не отправили, а назначили в Орловское танковое училище. Сейчас он ждал увольнения в запас, хотя ему было немногим более 40 лет.
Но вернёмся к первым дням моего пребывания в училище, когда я только стал курсантом, а Майоров был нашим ротным, получив звание старшего лейтенанта ещё за год до начала войны.
Мне казалось, что я лучше других должен был представлять жизнь в военном училище, как сын командира Красной Армии, но оказалось, что она значительно отличалась от моих представлений.
Каждая курсантская рота, состоящая из 4-х взводов, размещалась в отдельной землянке. На двухэтажных, в центре землянки, и одноэтажных по её краям, нарах размещалось 100 курсантов. Землянки строили курсанты первого набора (ещё довоенного), эвакуированные с училищем из Борисова при наступлении фашистов в Белоруссии. Прибыли они на станцию Ильино-орзеро в Гороховецкие лагеря Московского Военного Округа на голое место. Сначала они жили в палатках и строили землянки. Морозы достигали 40 градусов, выпал снег. Курсантам приходилось идти на делянку, где они валили лес, необходимый для строительства землянок. Лес на месте очищали от веток и сучьев, и брёвна несли в лагерь. Такая обстановка, по бытовым условиям, мало отличалась от фронтовой. Разве только тем, что лагерь не обстреливали и не бомбили. Но до делянки было около 8-ми километров.
Мы пришли летом 1942 года в готовые землянки, что значительно упростило нашу курсантскую жизнь. Кроме казарм - землянок, в лагере были построены кухни и рядом с ними летние столовые под навесами. В них мы, согласно солдатской терминологии, «принимали пищу» три раза в день, как летом, так и зимой, хотя морозы бывали и ниже 40 градусов. На тактических занятиях нас кормили из походных кухонь, как на фронте. Но в солдатских котелках пища дольше сохранялась тёплой, чем в металлических мисках в столовой. При больших морозах пока дежурные разливали пищу из бачков на 8 человек в миски, она становилась сразу же холодной.
Расскажу об одном безобразном случае, имевшем место в нашей роте.
Однажды, когда старшина Забурненко вёл зимой роту на обед в открытую столовую без шинелей (температура воздуха была выше, чем 15 градусов ниже нуля.), что бы не задерживать нас в столовой, дежурные разлили нам суп в миски. Старшина скомандовал: - Запевай!
Но никто из запевал не запел. Рота шла молча. 20 минут из 30-ти, отведённых на обед, Забурненко водил роту вокруг столовой, но никто так и не запел. Тогда он приказал роте разомкнуться, и заставил 100 человек ползти по снегу без шинелей «по-пластунски», но и тогда никто не запел. Оставить роту без обеда он все же не решился и привёл нас в столовую. Но за это время суп в мисках стал ледяным (дежурные сдали бачки в кухню под второе блюдо и перелить суп из мисок было некуда). У некоторых он стал буквально покрываться ледяной коркой.
В довоенное время, когда строго следили, что бы солдат полностью получил положенный ему «Ворошиловский паёк», Забурненко был бы за свои издевательские действия разжалован в рядовые и направлен в дисциплинарный батальон. Здесь же, в училище военного времени, когда командиру роты Майорову доложили, что треть роты осталась без супа, он лишь слегка пожурил старшину, а нам заявил:
- Будете в следующий раз петь, раз старшина приказал! На фронте вас бы всех расстреляли за невыполнение приказа.
Забурненко был вообще непорядочным человеком. Когда по поручению ротного, я оформлял перед окончанием училища наши личные дела, он потребовал, чтобы я написал, что он участник войны с белофиннами, хотя документами это не подтверждалось. Я отказался, а он заявил:
- Ну, ты у меня попляшешь!
Я сказал, что сейчас же расскажу об этом курсантам и доложу ротному. На что он, испугавшись, ответил:
- Ты что, шуток не понимаешь?
Но это не было шуткой. Забурненко знал, что его оставят в училище командиром взвода, и хотел считаться фронтовиком, чтобы его больше уважали новые курсанты.
Когда мы закончили училище, я разыграл его, сказав, что видел в штабе училища его фамилию среди курсантов, убывающих на фронт. Он смертельно побледнел и побежал в штаб уточнять, не ошибся ли я? Курсанты рассмеялись, они поняли, что я его разыграл. Кто-то сказал:
- Мало того, что он поганый человек, а он ещё и трус.
В жизни бывает много случайностей. Через полтора года Забурненко прибыл с пополнением на фронт именно в наш самоходно-артиллерийский полк. Я уже командовал батареей и попросил назначить его в моё подчинение.
Я с радостью обдумывал, как бы «прижать» его по службе так, чтобы отлились ему курсантские слёзы! Но вскоре мы перешли в наступление и он погиб первом же бою. Пришлось мне, забыв все обиды, писать его родственникам, что он погиб смертью героя.
В тылу во время войны всем было голодно. Курсантский паёк в училище был больше и калорийнее, чем даже офицерский. Но два обстоятельства определяли наше положение - всегда голодных людей. Во-первых, огромные физические нагрузки. Большинство занятий проводилось на улице, точнее в поле. Классы в училище были в неотапливаемых летних строениях барачного типа. А зима, как я не раз подчёркивал выше, была суровой. И если в поле, во время десятиминутного перерыва между занятиями, можно было погреться у разведённого дежурными костра, то в холодном классе через каждые 25 минут мы по команде преподавателя 3-5 минут прыгали, чтобы совсем не окоченеть. Во-вторых, мы курсантский паёк никогда полностью не получали. На кухне нас безжалостно обворовывали повара, в основном женщины из соседних деревень. Однажды в одной из деревень нашли 15 мешков риса и другие продукты с нашего курсантского стола. Конечно, по сравнению не только с блокадным Ленинградом, но и с рабочими тыловых городов, не говоря уже о служащих и иждивенцах, нас кормили очень хорошо, но мы постоянно испытывали чувство голода. Впервые я почувствовал себя сытым, только на фронте, но до этого ещё почти целый год.
Когда была сформирована наша рота из 100 курсантов в ней оказались люди с разным образованием. Два человека имели дипломы инженеров, это были мужчины 30-ти лет. Пятеро, в том числе и я, были студентами старших курсов различных институтов, около 20 человек закончили десятилетку, остальные были с образованием 8-9 классов. Несколько человек окончили только 7 классов.
Кроме командира роты и командиров взводов - кадровых офицеров, все должности младших командиров занимали курсанты. Старшиной роты был назначен студент 4-го курса института Евгений Резник - очень требовательный и умный человек. В каждом взводе было ещё при должности младших командиров: помощник командира взвода и два командира отделения. Помощником командира взвода назначили Юрия Пономарёва - москвича, студента 2-го курса, интеллигентного парня, сына доцента. Командирами отделений назначили Николая Орлова, окончившего десятилетку и меня.
Но до того, как назначить Пономарёва пом. ком. взвода, он проходил месячную проверку на должности командира отделения, которое потом принял у него я.
Находясь в его отделении, я совершил единственную оплошность за всё время пребывания в училище. Вскоре после принятия Военной присяги и получения оружия, во время чистки винтовки, я забыл ставить в неё затвор. Дежурный по роте, принимая от меня винтовку в пирамиду (а он отвечает за её хранение) не обратил внимания, что она без затвора и принял её на хранение.
Пономарёв, проверяя качество чистки оружия курсантами своего отделения, обнаружил мою винтовку без затвора и затвор от неё на столе для чистки оружия. Я не стал отпираться, хотя мог сказать, что не знаю, как это произошло, так как дежурный по роте её у меня принял. Пономарёв не стал докладывать об этом случае командиру роты, но мне сказал:
- За это Вы будете наказаны.
Две недели я на каждом построении ждал, что меня вызовут из строя и объявят взыскание. Наконец, не выдержал и спросил Юрия, когда же меня будут наказывать? Он ответил:
- В этом случае нет необходимости. Я видел, как тяжело Вы переживали свой проступок, и считаю, что моё замечание о наказании сыграло свою воспитательную роль.
За сорок лет последующей службы в Советской Армии я ни разу не встречал среди своих начальников таких воспитателей - психологов. Но в своей дисциплинарной практике старался по отношению к подчинённым, следовать практике Юрия Пономарёва, да редко это удавалось. Среди нарушителей воинской дисциплины не часто можно встретить совестливого человека, такие, как правило, дисциплину не нарушают.
Забегая вперёд, хочу рассказать о встрече с Юрием в Москве после войны. Война изменила его психологию, он стал другим человеком и ничего не смог с собой поделать. Вот почему, ещё так страшна война. Кроме гибели людей, крови, разрухи - она ещё калечит души многих, кто её пережил. Юрий хорошо воевал, был награждён двумя боевыми орденами. После тяжёлого ранения в конце войны, его медики списали «по чистой». Это его не особенно расстроило, так как он о военной карьере не помышлял и всё равно бы, после окончания войны, уволился из армии. Когда мы с ним встретились, меня больше всего удивило, что он решил не возвращаться в институт, так как по его мнению, всё равно скоро будет новая война и по этому до неё надо хорошо пожить. Его интеллигентные родители были в ужасе от его жизненной позиции, но ничего сделать с ним не смогли.
Юрий устроился в Малаховке, где у его родителей была дача, директором пивной и имел не малый доход «от пивной пены». Его родители, когда Юра познакомил меня с ними, сказали мне, что они убеждены, что война нарушила его психику. Иногда Юра на своей машине приезжал за мной и моими друзьями по Академии, увозил нас в Малаховку, в свою «образцовую» пивную и угощал водкой, пивом и фирменным шашлыком, категорически отказываясь от платы, хотя стоило всё это тогда баснословно дорого.
После значительного перерыва я вдруг встретил Юрия в Ленинской библиотеке, где я подбирал материал для диплома. Он сказал мне, что учится в Юридическом институте на 3-м курсе (до войны он учился в Бауманском высшем техническом училище). На моё радостное восклицание, что это прекрасно, что он, наконец, изменил свою жизненную позицию, он спокойно ответил:
- Нет, Сеня, я её не изменил, но конечно пивная это не для меня. Но, по прежнему, считаю, что главное это иметь большие деньги и шикарно жить до новой войны. Хочу закончить институт, стать адвокатом и брать большие взятки. Надеюсь, что ты не сомневаешься, что я быстро стану известным адвокатом. Больше с Ю. Пономарёвым я никогда не встречался...
Но вернёмся в училище. Первое время я никак не мог привыкнуть, что часто на завтрак нам давали суп и какое-то время не ел его, пока не стал голодным. Я не любил дома и никогда не ел манной каши. Родители рассказывали мне, что я выплёвывал её, когда мне не было ещё и 2-х лет. Вполне серьёзно считал, что скорее умру, чем буду есть такую дрянь. В училище ел эту кашу с величайшей жадностью, как между прочим и всё, чем нас кормили. Пытался уверить себя, что ем кашу потому, что сварена она на воде, а не на молоке. Но в глубине души знал, что если бы мне дали 5 порций манной каши, сваренной на молоке, я бы проглотил их с жадностью и ещё попросил. Короче, «голод не тётка», а в училище мы всё время хотели есть.
Однажды, перед выездом на тактическое учение, нам выдали сухой паёк на 3 дня. Командиры строго следили, чтобы кто-нибудь не съел его раньше срока. Но всё же нашлись курсанты, которые ухитрились сразу съесть многое из пайка. Некоторые съели даже не сваренный концентрат. Ночь перед учениями мы почти не спали - караулили свой паёк. В подполье землянок жили крысы, которые залезали даже под подушки к курсантам, в поисках пищи. Колю Орлова крыса укусила в нос и ему делали уколы от бешенства.
Полы в землянках были сделаны из толстых (дюймовых) досок. Провинившиеся и получившие наряды вне очереди, скребли их лопатами ночью. Кроме того, суточный наряд ежедневно драил полы, пока курсанты были на занятиях. За год пребывания в училище мы проскребли полы до земли. Когда ночью крысы бегали по деревянным полам, раздавался такой шум, как будто пробегал табун лошадей.
Когда мы прибыли в училище, большинство курсантов не успевали по команде «подъём» за 1 минуту надеть брюки, навернуть портянки и встать в строй. Поэтому давали команду «отбой», по которой следовало быстро раздеться и лечь под одеяло. Если кто-либо пытался не снять при этом брюк, чтобы быстрее одеться при команде «подъём», то он получал наряд вне очереди - драить полы или чистить «гальюн» (туалет). Иногда подъём нам устраивался три или даже четыре раза. Но мы не особенно горевали по этому поводу, особенно зимой. За счёт этих тренировок, сокращалось время на утреннюю зарядку. Она была весьма напряжённой. После зарядки мы бежали к озеру Ильино, где мы умывались и обмывались до пояса. Зимой эта процедура была ещё менее интересной. Командование, с целью закалить нас и подготовить к фронтовым условиям, разработало систему проведения утренней физзарядки. При температуре до 15 градусов мороза зарядка проводилась без нательных рубашек; при температуре от 15-ти до 30-ти градусов мороза - в нательных рубашках и при температуре свыше 30 градусов мороза - в гимнастёрках (шерстяных). Затем мы скалывали лёд в прорубях и по очереди умывались в них. Затем во время утреннего осмотра пом. ком. взвода с фонарём осматривал каждого курсанта. Те, у кого шея оказывалась грязной, получали по наряду вне очереди.
За год пребывания в училище у меня выработалось стойкое отвращение к утренней зарядке. Десятки лет потом я делал зарядку только по принуждению. И только с 63-х лет начал почти ежедневно делать лечебную гимнастику, чтобы здоровье поддержать, да и то не каждый день.
Все учебные занятия в училище проводились, как я писал раньше, в поле и в неотапливаемых классах. И если летом это было нормально, то зимой очень тяжело. Иногда мы превращались в сосульки.
А распорядок дня был таким:
Подъём: летом в 5 часов 30 минут утра,
зимой в 6 часов 30 минут утра,
Зарядка,
Утренний туалет,
Утренний осмотр.
Завтрак.
8 часов занятий.
Обед.
Отдых (мёртвый час) - 45 минут.
Самоподготовка или хозяйственные работы.
Личное время - 40 минут (можно написать письмо, подшить подворотничёк и т.д.).
Ужин.
Вечерняя прогулка.
Вечерняя проверка.
Отбой: летом в 22 часа 30 минут,
зимой в 23 часа.
В выходные дни - до обеда хозработы, а вместо самоподготовки - спортивные мероприятия.

В феврале 1943 года в училище, в качестве курсантов, прибыли кадровые младшие командиры. Командование батальона поставило нас, кто занимал должности младших командиров, в строй - рядовыми курсантами, назначив на эти должности вновь прибывших младших командиров, имевших звание старшины. Я уже писал о Забурненко - ставшим старшиной роты. Ранее занимавшего эту должность сержанта Резника назначили помощником командира 4-го взвода. В нашем 1-ом взводе командирами отделений назначили старшин, на моё место старшину Емельянова, скромного порядочного человека - фронтовика, награждённого медалью «За отвагу». Фамилия старшины, назначенного командиром вместо Коли Орлова я не помню. Вместо умного, интеллегентного Юры Пономарёва пом. ком. взвода был назначен старшина Столбов, полностью соответствующий своей фамилии, больше которой ему могла подойти только фамилия - Дураков. За участие в Московской битве (он был командиром танка) его наградили орденом Красной Звезды, что придавало ему определённый авторитет.
Спавший рядом со мной курсант Ефремов, москвич, родители которого работали в Совнаркоме, доведённый до отчаяния идиотизмом Столбова и считавший, что его держат на командирской должности только из-за ордена, поделился со мной своей идеей - украсть у него ночью орден и забросить в Ильино-озеро. Я едва уговорил Ефремова не делать этого. Когда мы встретились с ним в Москве после войны (он вместе со мной поступал в Академию, но не прошёл по конкурсу и отец помог ему демобилизоваться), Ефремов благодарил меня за то, что я отговорил его воровать орден у Столбова, ибо в случае неудачи, его могли бы отдать под трибунал. Командир роты и взвода, не нюхавшие пороха, не могли не видеть, что Столбов некультурный и малообразованный младший командир, но многое прощали ему, считая его героем войны.
Издевался Столбов над курсантами, где только мог, не прощая им, что они умнее и грамотнее его. Чтобы нормальный человек мог себе представить степень его идиотизма, приведу только, в качестве примера, его разговор с курсантом, плохо заправившим койку (постель на нарах).
Столбов: - Почему у Вас плохо заправлена постель?
Курсант: - Товарищ старшина, потому...
Столбов, обрывая его: - Молчать, когда со старшиной разговариваете. Почему у Вас плохо заправлена койка?
И так несколько раз подряд. Однажды я вмешался в разговор, меня за мой язык Столбов боялся, и попытался ему объяснить, что раз он спрашивает, то должен выслушать ответ. На что он мне ответил: - Хотя у Вас отец военный, но он вам не объяснил, что когда солдат (курсант) разговаривает со старшиной, он должен молчать!
А боялся меня Столбов потому, что он любил обзывать курсантов словами: «тунгус» и «самоед», а я объяснил ему, что это оскорбление национального меньшинства, и если кто-нибудь доложит об этом комиссару училища, то его как минимум исключат из кандидатов партии, или посадят, как «врага советских народов». Он упрашивал меня не «продавать» его начальству. Божился, что не будет называть курсантов «тунгусами» и «самоедами». Но, время от времени забывался и употреблял эти слова снова.
Столбов говорил, что образование у него 7 классов, но верилось в это с трудом. На государственном экзамене по политической подготовке, при окончании училища, председателя подкомиссии - полкового комиссара из Главного Политического Управления насторожило, что Столбов не назвал не одной пятой государств, входящих в состав антигитлеровской коалиции во 2-ой мировой войне. А когда он попросил Столбова показать ему на карте Великобританию, а тот стал искать её в Южной Америке, то спросил его, какое у него образование? Столбов заявил: - Четыре класса сельской школы и один КОЛИДОР!
Полковой комиссар сказал: - Это и видно, и поставил ему двойку. А это означало, что офицерского звания он не получит и будет выпущен из училища старшиной, то есть в том звании, в котором поступил в училище. Просьбы командира батальона и начальника училища учесть, что Столбов фронтовик - орденоносец, не возымели действия. Комиссар сам был награждён за Гражданскую войну орденом Красного Знамени, а за бои на Халхинголе - орденом Красной Звезды. Он резонно заметил - пусть Столбов едет на фронт командиром танка, а взвод ему доверить нельзя.
Но председатель Государственной комиссии по выпуску курсантов - командующий БТ и МВ Красной Армии генерал-полковник Федоренко (впоследствии маршал бронетанковых войск) учитывая, что и командиром танка Т-34 может теперь быть только офицер, поставил Столбову «тройку» и он был выпущен младшим лейтенантом. Единственным, кстати, в нашем взводе (хоть и был нашим командиром). Все остальные курсанты нашего взвода сдали государственные экзамены без троек и были выпущены лейтенантами.
Большая часть выпускников, и я в их числе, были направлены в офицерский резерв фронтов и там получали назначения в соединения и части, за счёт офицеров выбывших из строя. Меньшая часть выпускников (и Столбов в их числе) направлялись в тыл на танковые заводы. Там, получая технику, формировались маршевые роты, которые потом направлялись в резерв фронтов, для укомплектования частей, потерявших боевую технику и людей в боях с врагом. Несколько выпускников из нашего взвода, которые должны были ехать в Челябинск вместе со Столбовым, предупредили его, чтобы он и не думал ехать вместе с ними, иначе они выбросят его из эшелона. Столбов понял, что его бывшие «знакомые» курсанты, натерпевшиеся от его хамства и идиотизма во время учёбы, выполнят свою угрозу. Он в Горьком отстал от поезда и добирался в Челябинск «на перекладных», как отставший от команды.
Об учёбе в училище можно рассказывать долго. Остановлюсь ещё лишь на трёх эпизодах. Один из них смешной, а два других печальные.
Когда мы сдавали госэкзамен по материальной части танков, на экзамен пришёл генерал Федоренко. Ему особенно понравились ответы Юры Пономарёва и мой. После экзамена Федоренко собирался посетить наш батальон. Командир роты приказал мне бежать в батальон и сменить нерадивого курсанта Панаева у ворот, и встретить Федоренко, при посещении им нашего батальона. Он появился со свитой примерно через час. Я приветствовал его «по ефрейторски» оружием, а он, посмотрев на меня, сказал: - Где я мог Вас видеть? Я выпалил: - Мы вместе с Вами отдыхали в 1939 году в «Архангельском». С Вами ещё был генерал-лейтенант Терехин. Федоренко не пришло в голову, что час назад он видел меня на экзамене, и он пошёл дальше, сказав: - Может быть... Командир роты посмотрел на меня, как на ненормального.
Ну, это весёлый эпизод. Случай с Панаевым, которого я сменил у ворот батальона - печальный. Панаев, этакий мужичок, начал с того, что нашёл гриб (который оказался поганкой) поджарил его на костре и съел. В госпитале его еле выходили и вернули в училище. Затем, он «отличился» на тактическом учении. Следуя в десанте на танке Т-26, он ухитрился, задремав, сунуть руку в звёздочку ведущего колеса и ему оторвало палец. Это «ЧП» решили скрыть и Панаева, по сути дела инвалида (хотя палец ему оторвало на левой руке) выпустили из училища, хотя на госэкзамене по огневой подготовке, он снова «отличился». При стрельбе штатным 76 мм снарядом он плохо сориентировался и развернул пушку на командирскую вышку, где сидело начальство и руководитель стрельбы. Слава богу, он опомнился, развернул пушку в правильном направлении и отстрелялся «на хорошо».
В 1944 году, через год после окончания училища, я узнал из приказа по 1-ому Белорусскому фронту «о повышении бдительности в прифронтовой полосе», что Панаев в 7км от линии фронта, отправив ночью свой экипаж в соседнюю деревню, сказав, что сам будет охранять танк, в котором вышла из строя коробка передач. Вместо того он улёгся в танке и заснул. Разведчики противника или диверсанты, проходя мимо танка, повесили магнитную мину. Через положенное время она рванула, разворотив днище танка и разорвав Панаева на куски. Так бесславно на войне закончил он свой жизненный путь.
И ещё об одном печальном эпизоде хочу рассказать. В училище прибыл в строевой отдел с Дальнего Востока лейтенант, окончивший училище ещё до войны. Он ревностно относился к службе и, стараясь проявить себя, любил ночью проверять посты. Однажды, грубо нарушая устав, он отнял винтовку у часового, заснувшего на посту. На пост он попал без начальника караула и разводящего. Его предупреждали, что он плохо кончит, но он, желая отличиться, никого не слушал. Однажды часовой, сделав два выстрела, убил его при попытке в одиночку проникнуть на пост. Следователь подозревал, что часовой убил лейтенанта первым выстрелом и лишь потом дал предупредительный выстрел, поскольку часовой не мог не видеть подходящего к посту человека. Но часовой утверждал обратное, и был оправдан.
Позже, уже, будучи на фронте, офицером, этот часовой признался приятелю, что, увидев подкрадывающегося к нему лейтенанта, уже не одному курсанту испортившему жизнь (2-х человек из-за него судили и отправили в дисциплинарный батальон), он нарочно притворился спящим и без предупреждения первым выстрелом застрелил лейтенанта, а потом выстрелил в воздух, чтобы сказать, что после предупредительного выстрела лейтенант продолжал бежать на пост и тогда он выстрелил в него.

маратх

С КУРСКОЙ ДУГИ ДО ДНЕПРА.

26 августа войска Центрального фронта начали наступление на Севском направлении. Действовавшая на направлении главного удара фронта 65-ая Армия генерала Батова, встретила сильное сопротивление противника. Для наращивания силы удара, утром следующего дня в сражение была введена 2-ая танковая Армия. Совместными усилиями пехоты и танкистов была прорвана главная полоса обороны противника и освобождён город Севск. Однако, развить успех на этом направлении не удалось.
Но, южнее Севска, 60-я Армия генерала Черняховского нанесла по обороне врага сокрушительный удар, затем в сражение был введён наш 9-ый танковый корпус, под командованием полковника Рудченко. Внезапным ударом 30 августа был освобождён город Глухов. Военный Совет фронта, отмечая успешные действия наших танкистов, прислал телеграмму, в которой выразил всему личному составу нашего корпуса благодарность за боевые успехи, героизм и мужество.
Поздравления командования все воины нашего 9 танкового корпуса восприняли с огромным воодушевлением и усилили нажим на противника. К сожалению, командир корпуса полковник Рудченко погиб. 9 танковый корпус возглавил генерал Бахаров Борис Сергеевич. Соединения нашего корпуса, продолжая стремительно наступать в юго-западном направлении, в тесном взаимодействии с главными силами 60-ой Армии, прошли в течении следующих суток до 60-ти километров. Ломая сопротивление врага, они освободили г. Кролевец и перерезали железную дорогу Брянск - Киев.
О бое за Кролевец, я расскажу тебе подробнее, поскольку мне пришлось принимать в нём самое непосредственное участие. На Кролевец наступала 23 танковая бригада. Только что получившая почётное наименование «Глуховская», за освобождение этого города. Бригаду поддерживал наш 1445 самоходно-артиллерийский полк. В боях за г. Глухов мы с Володей Богуславским командовали взводами СУ-122. При освобождении Глухова был ранен капитан Данилов - командир нашей батареи и мы потеряли две самоходки. Командование батареей из 3-х самоходок принял Богуславский, как более опытный командир. Я снова попал в подчинение к Володе, как и в боях на Курской дуге. Только теперь мы оба повысились в должностях: Володя - комбат, а я взводный. По решению командира корпуса танкисты, не ввязывались уличные бои за Кролевец, и двигались на Конотоп, чтобы захватить его, овладеть крупным железнодорожным узлом. На танках 23-ей танковой бригады был десант автоматчиков из стрелковой дивизии. При входе в Кролевец, пехота спешилась, а танки, огибая город, сразу вышли на Конотопское шоссе. Ещё при подходе к городу, мы увидели клубы пыли за ним. Это отступали немцы. Танкисты двинулись вдогонку за ними, а мы с места обстреляли немцев. Когда танкисты вышли на конотопское шоссе, их обстреляли артиллерийский и танковый заслон, выставленный отступающими фашистами, чтобы задержать наше продвижение и дать отступающим колоннам время оторваться от наших танкистов. Два наших танка загорелись. Передовой батальон 23 танковой бригады развернулся. Чтобы сбить немецкий заслон и открыл по нм прицельный огонь. В это время к нам подошла батарея нашего артиллерийского полка. От заместителя командира бригады, находящегося в передовом отряде, поступил приказ обстрелять немецкий арьергард с закрытых позиций.
Получив необходимые данные, от офицера-артиллериста, находившегося с танкистами, командир артиллерийской батареи мгновенно подготовил данные для стрельбы, и мы также воспользовались ими. Из девяти 122 мм орудий мы дали несколько залпов по заслону немцев.
Стрельбу нашу корректировал наблюдатель-артиллерист. Он сообщил, что зам. комбрига остался доволен результатами стрельбы. Мы буквально разнесли заслон фашистов. Танкисты пошли в атаку, раздавив гусеницами то, что осталось от немецкого заслона после нашей, исключительно меткой, стрельбы.
В это время мы услышали автоматную стрельбу. Это наши пехотинцы наткнулись на немцев, не успевших уйти из города и не желающих сдаваться. Поскольку они не представляли, что кроме них никого из фашистов в городе нет. Группа фашистов закрепилась в кирпичном доме и вела оттуда огонь по нашим пехотинцам. Лейтенант Богуславский принял решение помочь пехотинцам. Одна из самоходок подошла к дому, где засели фашисты. Потребовалось выпустить только два снаряда. Чтобы немцы выбросили белый «флаг» из простыни. Подняв руки, из дома вышло человек 10. Один из немцев сказал, что остальные сдаваться не хотят и окопались в подвале. Богуславский потребовал от немца, немного говорившего по-русски, чтобы он передал немцам, спрятавшимся в подвале, что если они сейчас же не сдадутся. То подвал мы закидаем гранатами. После этого из подвала вылезло ещё около 20-ти человек.
К нам подъехал на «виллисе» заместитель командира нашего полка -майор Костюченко. Он приказал нам немедленно передать пленных немцев пехоте и догонять танкистов, которые были на пути к Конотопу. Мы быстро заняли места в самоходках и вместе с подошедшей 2-ой батареей нашего полка двинулись по Конотопскому шоссе, догонять танкистов 23 танковой бригады, которую наш полк поддерживал.
Проезжая мимо разгромленного нами немецкого заслона, пытавшегося остановить танки бригады, мы от души порадовались своей работе. Три артиллерийских орудия были разбиты, а немецкая самоходка догорала на обочине шоссе. Вокруг валялись трупы немцев. Некоторые из них были вдавлены в землю гусеницами танков. Через два часа мы догнали наших танкистов и вместе с ними участвовали в захвате железнодорожного узла Конотоп, который 9 танковый корпус с частями 60-й Армии захватил «с ходу». А командир корпуса требовал безостановочно двигаться вперёд. Теперь наступление вела 95 танковая бригада, которую поддерживали две батареи (3-я и 4-я) нашего полка. 23-я танковая бригада и наши 1-я и 2-я батарея, в которых осталось в строю только 4 самоходки, были выведены во 2-ой эшелон корпуса.
Вместе с соединениями 60-й Армии, танкисты нашего корпуса освободили Бахмач, Нежин, десятки других населённых пунктов. Сейчас танки корпуса остановились в тихом лесу, недалеко от большой реки. По многим полям и лугам пробежали отшлифованные до блеска гусеницы. Позади сотни километров ухабистых, пыльных дорог, а на обочинах сиротливо застыли подбитые вражеские орудия, автомашины. Приказ Рокоссовского гласил: - «Вперёд, выше скорость!» И танки рвались на запад. Сейчас в этом лесу, мы видимо, тоже остановились не надолго. Поступит приказ, и корпус снова двинется вперёд. Враг отступает. Он ещё шумит о неприступности своей обороны на Днепре, но ему уже не остановить наших войск, в их устремлении на запад. Но враг ещё силён. Пока он сумел остановить стремительное продвижение Центрального фронта. Сорок восьмая армия форсировала Сож и с трудом расширяет захваченный плацдарм. Части 65-ой армии тоже застряли в междуречьи Сож-Днепр. Противник понимал, чем грозит ему и особенно его Гомельской группировке, дальнейшее наступление наших войск, и непрерывно подбрасывал сюда подкрепления. Задержка с продвижением вперёд заставило командование фронта срочно искать выход. Наш 9-й танковый корпус вышел из боёв и находится в резерве фронта. Он вышел к Днепру в районе местечка Любеч. Но каждый день командование корпуса ждёт приказа на наступление. Каждая минута на учёте. В частях корпуса, по приказу генерала Бахарова, идут занятия. Экипажи учатся преодалению водных преград, наступлению в лесисто-болотистой местности. Впереди реки, озёра, топи. А части корпуса за время наступления потеряли не мало людей и техники. Ведь пройдено с боями около 600 км. Нужно пополнение в людях и технике, но вряд ля они получат его именно сейчас.
И вот приказ Рокоссовского. Наш корпус поступает в распоряжение 65-ой Армии генерала Батова. Ему предстоит взламывать вражескую оборону на западном берегу Днепра.
Батов приказал выдвинуть корпус ближе к району форсирования Днепра, занять исходное положение и быть готовыми к переправе. С наступлением темноты танки начали движение. Ночь сырая, непроницаемая, моросил мелкий дождь. Фары включать нельзя. Марш совершается скрытно. В исходный район, что на восточном берегу Днепра, против Лоева, нужно выйти без опоздания к рассвету, ни чем не выдав своего передвижения. Рокоссовский принял очень смелое решение. Скрытно войска 65-ой Армии вернуть с западного берега реки Сожа на восточный, передвинуть их в район Лоева и Радуля, и приступить к форсированию Днепра. На подготовку отводилось только 6 суток. Батов уложился в это время. 15 октября дивизии 65-ой Армии форсировали реку и завязали бои с фашистами на противоположном берегу Днепра.
Из-за Лоева доносились орудийные раскаты, приглушённые расстоянием, частые выстрелы пулемётов и автоматов. Туда заход за заходом делали штурмовики, низко пролетая через Днепр. Подальше сбрасывали свой смертоносный груз наши бомбардировщики. Небо гудело от схваток наших и вражеских истребителей.
9-му танковому корпусу приказано переправится на западный берег Днепра и к 20 часам 18 октября быть готовыми к наступлению.
На паромах, в сплошной темноте, танковые бригады начали переправу. Наш полк переправлялся на рассвете. Противник обстреливал район переправы из дальнобойных орудий. В паром, находившийся в 50 метрах от парома, на котором переправлялась моя самоходка. Попал тяжёлый снаряд. Я увидел, как самоходка лейтенанта Паздеева соскользнула с тонущего понтона и ушла на дно Днепра, увлекая в водоворот экипаж, который находился наверху. Выплыл только один Паздеев. Которого подобрал один из катеров, обеспечивающих переправу. Остальные члены экипажа утонули.
Мы вместе с танкистами сосредоточились в лесу на Западном берегу Днепра. Отсюда нам предстояло во время артподготовки выдвинуться на исходные позиции, на максимальных скоростях пройти боевые порядки пехоты и вместе с ней атаковать противника. Но это завтра с утра. А сегодня, закопав самоходки и отрыв щели для экипажей, мы наблюдали за воздушными боями истребителей над Днепром. Сапёры 65-ой Армии наводили понтонный мост через реку, а немецкая авиация почти непрерывно бомбили их. «Хейнкели» сбрасывали бомбы с большой высоты, а «Юнкерсы», охраняемые «Мессершмитами», пикировали на переправу. Иногда бомбы попадали в цель и разбивали часть переправы, уже наведённой сапёрами, которым всё приходилось начинать снова. Я уже писал, что, начиная с Курской дуги, наша авиация господствовала в воздухе и разгоняла немецкие самолёты, пытавшиеся бомбить наши войска. Здесь, над переправой, дело обстояло иначе. В воздухе постоянно барражировали наши истребители. Вдруг, со стороны солнца появлялась пара или две пары «Мессершмитов». Как стало известно, это были известные фашистские ассы «Рихтогофена». Они парой набрасывались на один наш истребитель и, если он пытался уйти от них, легко догоняли и расстреливали его. Лётчики наши выбрасывались на парашютах, а самолёты падали на восточном берегу Днепра.
Мы с болью наблюдали, как меньше чем за 2 часа, было сбито три наших истребителя. Причём, эти немецкие ассы, набросившись вдвоём на наш самолёт и сбив его, с другими самолётами в бой не вступали и исчезали, так же внезапно, как и появлялись. Нас очень удивляло огромное преимущество «Мессершмитов» в скорости перед нашими истребителями. Вот снова из облаков выскользнула пара «Мессеров» и атаковала наш истребитель, который на сей раз не стал уходить от них, а завязал с ними воздушный бой и вскоре сбил «Мессера», но и сам попал под огонь второго и тоже был сбит. Выпрыгнувшего с парашютом нашего лётчика ветром понесло к Днепру. Он пытался, управляя парашютом, спуститься в реку, но не смог и приземлился на плацдарме, рядом с нами.
Несмотря на то, что немцы пытались расстрелять его из пулемётов, он остался невредимым, только подвернул ногу. Отдышавшись, он возмущённо рассказал нам, что самолёты, охранявшие переправу уже выработали моторесурсы двигателей и не должны были участвовать в боях, до их замены. Но, авиационное командование приказало им барражировать над Днепром и отпугивать немецкую авиацию. Это им удавалось, но не с фашистскими ассами. На наш вопрос, почему некоторые наши истребители удирали от фашистов, и те, догоняя, легко сбивали их, лётчик выругался и сказал, что среди барражирующих над Днепром наших истребителей многие управлялись молодыми пилотами, только что выпущенными из училища. Когда лётчик снял комбинезон, мы поняли, что имеем дело с опытным воздушным бойцом. На груди у старшего лейтенанта был орден «Красного знамени» и два ордена «Красной звезды». Взглянув в небо, лётчик показал нам на новую группу наших истребителей, заменивших барражирующую группу, которая улетала, выработав горючее.
- Это самолёты не нашего полка, - сказал он, - и, похоже, ребята опытные.
Он не ошибся. В течении часа они сбили двух «Мессеров», не потеряв не одного своего самолёта. После этого, до вечера немецкие ассы над переправой больше не появлялись. А по наведённому понтонному мосту, на плацдарм хлынула артиллерия, которая до этого вела огонь по противнику с восточного берега Днепра, и новые стрелковые части. А за ними потянулись и тылы.
С рассвета, как было запланировано, артиллерия 65-ой Армии и приданные ей артиллерийские части начали артподготовку. Двинулись вперёд танковые бригады. Вскоре они так же открыли огонь. Наш полк действовал со 108 танковой бригадой, находившейся во втором эшелоне. Освобождены первые населённые пункты. Танки 95-ой бригады вырвались в Чаплин. Корпус углублялся в оборону противника. Батов требует от командира корпуса рывка вперёд. Но темп продвижения снижается. Враг непрерывно контратакует, вводя в бой новые части.
Испортилась погода. Всё чаще шли дожди. Оголились деревья. Почти всюду на грунте отпечатки траков гусениц, наполнены водой. Наших танковых частей на плацдарме прибавилось и, несмотря на непогоду, сражение на плацдарме не затихало. Враг стянул на Наддвинские высоты свои резервы и яростно контратакуя не давал нам продвигаться вперёд. Командующий фронтом предал Батову новые резервы, с целью нанесения решающего удара по противнику и прорыва его обороны на всю глубину. Наступление было назначено на всю 10-е ноября.
Утро выдалось сырое, тускло блестели лужи. Танкисты готовы к атаке, но вот уже рассвет, а команды, двинуться вперёд, нет.
Батов пошёл на хитрость, он знал, что немцы уже несколько дней ждут с рассветом нашей атаки и вот снова её нет. И когда немцы успокоились, как снег на голову - ураган артиллерийского огня. Задача Белорусского (бывшего Центрального) фронта - прорвать Наддвинские позиции, вторую полосу вражеских укреплений на правобережье, овладеть Речицей, Василевичами, Калинковичами и выйти в тыл гомельской группировки. Нашему 9-му танковому корпусу вновь приходится заниматься черновой работой - прорывать оборону противника. В прорыв же будет вводиться 1-ый танковый корпус, только что прибывший и полностью укомплектованный техникой и личным составом.
Артподготовка началась с залпа «катюш». Танки первого эшелона вышли исходное положение. 9-ый танковый, взаимодействуя с пехотой, продолжая наступление, прорвал оборону противника. В прорыв вошёл 1-ый Гвардейский Донской корпус генерала Панова, который 18 ноября вышел на оперативный простор. Наш 9-ый танковый корпус продолжал наступление вместе с пехотой и после прорыва обороны на всю глубину. Наши войска овладели Речицей почти без потерь, не дав врагу разрушить город и захватив много трофеев и пленных.
Москва салютовала Рокоссовскому. Это был и салют Бахарову. 23-я бригада 9-го танкового корпуса получила ещё одно почётное наименование и стала теперь именоваться Глуховско - Речицкой. Её пополнили танками из других соединений корпуса и временно оставили в подчинении 65-ой Армии Батова. А 9-ый танковый корпус дальше не пошёл - он был выведен в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Предстояло укомплектовать его боевой техникой и пополнить людьми. Корпус находился на формировании всю зиму. Вырыли землянки, установили печи (вместо них использовались разрезанные пополам бочки из под горючего). Каждое соединение и часть корпуса представляли собой как бы лагерный военный городок. Были разбиты дорожки, прорублена на опушке леса передняя линейка. Отдельно были вырыты офицерские землянки. Леса на их строительство не жалели. Да и страшно было смотреть на израненные осколками снарядов, могучие сосны. У некоторых были полностью снесены верхушки и они напоминали не деревья, а столбы. Эти искалеченные войной деревья, мы и рубили в первую очередь для оборудования землянок.

маратх

5-го буду день в Москве. Если интересно - продолжу выкладывать

Пономарь

Интересно.

Drakon-444

Мувер не прав. Да мужики спиваются и мрут. 90-100 летних нет практически. Но женщины живут гораздо дольше. Среди них много ветеранов, в т.ч. учавствовавших в боевых действиях. Связь, ПВО, медперсонал, регулировщицы, даже летчики. И в армию их загребали лет с 17. У меня бабуле 81 год - вполне бодрая (ПВО).
Еще понравилось: http://zhurnal.lib.ru/k/kruz_a/kkruz_ablokada-1.shtml

маратх

Перепутал главы. Вот эта должна была быть до от Курской дуги до Днепра:


ЕДЕМ НА ФРОНТ.

Наконец госэкзамены об окончании училища сданы. Государственная комиссия убыла в Москву, а мы, в ожидании Приказа Наркома Обороны о производстве нас в офицеры, занимались строевой подготовкой, физической подготовкой, уставами и хозяйственными работами.
Я окончил училище по 1-му разряду. Все госэкзамены сдал на «отлично» и по остальным предметам: строевая, физо, уставы тоже имел «отлично». Из ста выпускников по 1-му разряду закончили училище только 9 человек. Большинство курсантов закончили училище без «троек», и получили, как и мы, звание - «лейтенанта». Те же, кто получил хоть одну «тройку» были выпущены «младшими лейтенантами». Все «пятёрки» у меня были заслуженными, кроме физо. По физподготовке оценки у меня были хорошие и отличные, но упражнения на турнике, особенно подтягивание едва на «тройку». Но, так как все остальные оценки были отлично, выставили и по физо пятёрку, чтобы выпустить по 1-му разряду.
Забегая вперёд, должен сказать, что и в Академии турником я так и не овладел, хотя обязательное офицерское упражнение - «подъём с переворотом», выполнять научился. Когда я учился в Академии, ввели новый комплекс норм ГТО. Там впервые разрешалось заменять один вид спорта - другим. Но были и обязательные нормативы, в том числе нужно было 6 раз подтянуться на турнике. Я же больше 4-х раз ни разу в жизни подтянуться не смог. Но, не имея знака ГТО нельзя было получить даже 3-его спортивного разряда. А у меня был 2-ой разряд по автомотоспорту, плаванию, теннису и шахматам. Кроме того, я был в факультетской команде по водному поло и в резерве академической команды.
Конечно же кафедра физо выдала мне знак ГТО 1-ой степени, что бы я мог подтверждать свои спортивные разряды. Я хранил этот знак бережнее чем ордена до 46 лет (раньше в этом возрасте офицеры освобождались от физподготовки, сейчас не освобождают до 60-ти лет). Так что очковтирательство родилось раньше нас. Но, в данном случае ущерба оно никому не наносило. Участвуя в соревнованиях на первенство Академий МВО и показывая хорошие результаты по плаванию и шахматам, наверное действительно не имело значения, что я могу подтянуться на турнике только 4 раза, а не 6 раз. Но, вернёмся в танковое училище, которое я хотя и не окончил, но ждал Приказа Наркома Обороны об этом.
В библиотеке училища работала интересная девушка Ирина, дочь начальника политотдела. Перед самой войной она закончила десятилетку, а сейчас работала библиотекарем. Я познакомился с ней, когда искал в библиотеке пьески для драмкружка училища, в котором занимался. Руководила им жена офицера - бывшая актриса. Сейчас, в ожидании приказа, у нас появилось свободное время, и я зашёл в библиотеку посмотреть последние журналы. Ира очень обрадовалась, увидев меня. Она не знала, в каком я батальоне и роте и собиралась меня разыскивать через штаб училища. Заведующая библиотекой имела денежный фонд на приобретение литературы в комиссионных магазинах. От Иры она узнала, что я москвич и решила через Ириного отца, командировать меня в Москву за книгами.
Я нашёл в нашем взводе ещё одного москвича, очень энергичного парня - Колю Залогу, и нас обоих, на три дня командировали в Москву для покупки книг. (Зная адрес Залоги, я после войны хотел с ним встретиться, а встретился со слезами его матери. Николай погиб ещё в 1944 году.) Кроме командировочных предписаний и продовольственных аттестатов нам выдали ещё и чемодан денег (18000 рублей или 36 пачек, в каждой по 100 пятирублёвок). Залога сказал мне, что мы ни в коем случае не должны очень бережно обращаться с чемоданом, чтобы не подумали, что в нём что-то ценное, но и на минуту не должны спускать с него глаз.
Поезд Горький - Москва был так переполнен пассажирами, что в нём не только прилечь, но и присесть было негде. Мы всю ночь не смыкали глаз и играли в карты с двумя лейтенантами, предупредив их, что играть можем только на «щелчки», так как денег у нас нет ни копейки. Они сочувственно к нам отнеслись, и один из них сказал:
- Понимаем вас ребята, сами были курсантами.
Интересно бы было взглянуть на их лица, если бы они узнали о содержимом нашего чемодана, который мы использовали как карточный стол, пристроившись в проходе вагона.
В Москве нашему приезду очень обрадовались наши матери. Сестра моя - студентка работала в совхозе около Нового - Иерусалима, и в один из дней мы с мамой съездили её навестить и попрощаться с ней перед отъездом на фронт.
Нарушая закон военного времени, мы переоделись в гражданские костюмы и отправились в букинистические магазины. Книги стоили безумно дорого и их оказалось не так уж много. Мы сдали их в багаж, а со станции Ильино-озеро позвонили в училище и нам выслали машину.
А вскоре, после нашего возвращения в училище прибыл Приказ Наркома Обороны с присвоением нам офицерских званий. Многие из нас хранили командирские петлицы и лейтенантские «кубики». Но в начале 1943 года в Красной Армии были введены погоны и старые знаки различий оказались не нужны. Мы с Залогой купили в военторге повседневные (золотые) погоны и полевые, но в училище узнали, что офицерские погоны будут выдаваться вместе с офицерской формой.
В день выпуска нас построили на плацу. Выпускался целый батальон - 300 человек. Начальник строевого отдела читал Приказ, а командир батальона и ротные вручали нам офицерские погоны. (Заранее были выделены курсанты, которые прикрепили к погонам звёздочки и танковые эмблемы.)
Как я уже писал выше, группу выпускников, отправляющихся на Центральный фронт, в которую вошёл и я, сопровождал наш командир взвода - лейтенант Шатько. Хотя мы стали такими же лейтенантами, как и он, но по старой привычке подчинялись ему беспрекословно.
В Москву мы приехали в 6 утра на Курский вокзал, а поезд на Елец уходил в 21 с Павелецкого вокзала. После того как Шатько оформил билеты на Елец, он разрешил москвичам съездить домой и прибыть на вокзал к 20 часам. Маму отпустили с работы, и я весь день пробыл дома. Мама на вокзале держала себя хорошо, и только когда поезд тронулся, заплакала, думая, что мы этого не увидим.
Из Ельца мы доехали до Касторной. А оттуда на попутных машинах в резерв отдела кадров, находившийся во 2-м эшелоне штаба фронта, на Курской дуге. Я уже писал выше, что Шатько в училище нам много говорил, что хочет попасть на фронт, но из училища его не отпускают. На деле все оказалось иначе. Когда в отделе кадров фронта узнали, что Шатько - командир-автомобилист, окончивший училище ещё до войны, ему предложили должность командира авто-роты в автомобильном батальоне и сказали, что в училище будет отправлен Приказ фронта о его назначении и вместо него туда направят офицера-танкиста с боевым опытом, выписавшегося из госпиталя. Шатько категорически отказался, быстро передал наши личные дела в отдел кадров и уехал в училище. А ведь должность ему предлагали тыловую. Автобат ниже чем в тылы дивизии (это от 15 до 50 км от линии фронта) не ездит. Очень он упал в наших глазах. А мы получили первый жизненный урок, что о людях нужно судить не по их словам, а по их делам. Шатько понимал, что в училище в глубоком тылу он останется жив, а на фронте могут и убить. Если не на передовой, то при обстреле или бомбёжке.
Пока на фронте было тихо. Но чувствовалась по напряжению и проводимой подготовке, что ожидается летнее наступление немцев.
Мы пока остались в резерве фронта в ожидании, когда за нами приедут «покупатели», как здесь называют офицеров из частей, прибывающих за офицерским пополнением из резерва.
Разместили нас в крестьянских избах «по квартирам». Я попал с ещё двумя курсантами к 35-ти летней хозяйке, которая нам казалась старухой. Мне, московскому жителю, один раз в 5-ти летнем возрасте прожившему в деревне у деда один месяц, всё здесь было в диковинку. Первый раз в жизни я увидел земляной пол. Даже в землянках в училище полы у нас были деревянные. В избе стоял самодельный стол и две деревянные лавки. Кровать, тоже деревянная, скорее напоминала нары, чем постель. По земляному полу прыгали блохи, с которыми я тоже встретил впервые в жизни. В войну всегда появлялось много вшей. До войны я слышал, что вши водятся в волосах на голове. В училище я узнал про нательных вшей. Ежедневно у нас проводился «осмотр по форме - 20». Если у кого-нибудь обнаруживали вшей, его обмундирование и бельё пропускали через дезинфекционную камеру, как курсанты называли её - «вошебойку». У меня, за год обучения в училище, вшей не обнаружили ни разу. Несмотря на то, что мы были в сапогах и закрытой военной форме, блохи ухитрялись забираться под одежду и больно кусались. Приходилось раздеваться и гонять блох. При этом однажды я в нательной рубашке увидел двух вшей, впервые в жизни. Я спросил своего соседа, что же мне теперь делать? Вместо того, чтобы посоветовать мне узнать, где здесь находится «вошебойка», чтобы пропустить через неё бельё и обмундирование, он, видя мою наивность, посоветовал мне лечь спать на полу, терпеть когда на меня набросятся блохи, которые не только будут кусать, но и сожрут всех вшей. И я выполнил его пожелание. Конечно, я всю ночь не спал. Искусали меня блохи так, что на мне живого места не было. Когда я утром рассказал об этом соседу, он хохотал до слёз и сказал, что ему и в голову не пришло, что я такой идиот, что поверил его шутке. Я его чуть не убил.
Но потом, на фронте в боях, когда у нас появлялись вши, после ночи в деревне, а «вошебойка» была далеко в тылу, да и не до дезинфекции было обмундирования, шли бои, один шутник-старшина учил всех, как избавится от вшей. Для этого надо насыпать в бельё соль, придти к реке и снять бельё. Вши захотят пить и поползут к речке. Тогда надо быстро одеться и уходить. Но мы уже были опытными людьми и не поддались на этот розыгрыш.
В резерве фронта мы пробыли несколько дней. Хозяйка наша, хотя до ближайшей железнодорожной станции всего 60 км, всего раз видела паровоз. Однажды вечером она пригласила Володю Давыдова и меня на деревенские танцы. В большой пустой избе, где лавки были поставлены вдоль стен, а стол вынесен в сени, собрались девицы и молодые женщины. Стали подходить сюда и офицеры резерва. Местные женщины лузгали семечки, сплёвывая шелуху на землю. Они угощали семечками офицеров, и вскоре пол покрылся шелухой от них. Рассказывали, что к концу танцев слой шелухи доходил до щиколоток. Пришёл мужчина лет сорока пяти, инвалид с искалеченной ногой, с гармошкой. Сел на лавку и заиграл заунывную однообразную мелодию. Женщины стали парами и начали приплясывать, напевая частушки. Одна из них запомнилась:
- Литинанты, литинанты - кубики гранатые, почему вы литинанты усе не женатые?
Судя по «кубикам» частушка была ещё до военной, так как мы были в погонах со звёздочками. Присутствующие здесь офицеры частично присоединились к танцующим, частично уселись на лавки или «подпирали» стены. На нас эти убогие деревенские танцы впечатления не произвели, и мы вышли на улицу. К нам подошли два офицера артиллериста, капитан и старший лейтенант. Они сообщили нам, что вчера ходили на разведку окрестностей и установили, что в соседней деревне расположена фронтовая полевая почта. Там они познакомились с девушками офицерами - военными цензорами. Вместе жили четыре девушки. Всех их призвали в армию по комсомольскому набору из различных институтов. Они сказали артиллеристам, что у них есть патефон и пластинки, и пригласили их в гости. Просили также захватить ещё 2-х офицеров, чтобы потанцевать и повеселиться. Артиллеристы уже успели купить бутылку самогона, что бы выпить по рюмочке для веселья. Мы отдали им половину денег за самогон, и все вместе направились в соседнюю деревню, хотя был уже десятый час вечера. Быстро начало темнеть. Я запоминал все повороты дороги, чтобы ночью, когда будем возвращаться, не заблудиться. Но этот труд оказался напрасным. Домой мы возвращались, когда уже рассвело. Сделав два поворота, мы увидели свою деревню, до которой было немногим более 2-х километров. Ночью нам показалось, что мы прошли, по крайней мере, 3-4 километра.
Девушки очень обрадовались нашему приходу. Сказали, что уже не ждали нас сегодня и собирались ложиться спать. Увидев водку (самогон), заявили, что не пьют, но сразу же организовали закуску из овощей. Но нашёлся у них и кусок сала. Пир получился на славу. Из 4-х девиц - две были интересными, а две похуже. Конечно, артиллеристы уселись рядом с интересными девушками, на правах хозяев. Все девушки были младшими лейтенантами, кроме Жени - высокой стройной красивой девушки, в отлично подогнанном обмундировании. Она была лейтенантом. В Армию попала она со 2-го курса исторического факультета Казанского Университета. Балагуря за столом, мы с Володей (он ленинградец) «забили» артиллеристов по всем статьям. Женя мне очень понравилась. Кроме внешних данных, она была весёлой и остроумной. В Москве она до войны бывала часто у родственников. Часто посещала театры, и мы вместе вспоминали интересные спектакли и любимых артистов. Кто-то предложил потанцевать. Артиллерист сказал Жене, что поскольку он самый старший по званию из мужчин, а она из женщин, то она должна танцевать с ним. Она протанцевала с ним один танец, а мне досталась партнёрша из девушек, что похуже. А когда капитан хотел пригласить Женю на второй танец, она сказала ему, что в танцах другая «табель о рангах» и, что, несмотря на то, что он старший по званию, он маленького роста и ей с ним танцевать не удобно. Затем она пригласила меня, заявив, что хочет танцевать с москвичом, тогда она почувствует себя в Москве, которую очень любила, хотя родилась и жила всю жизнь в Казани. Капитан позеленел от злости и так как был самодовольным человеком, к Жене больше не подходил, хотя его товарищ старший лейтенант, чтобы поднять его авторитет сказал о нём, что «он мал да удал». Когда мы протанцевали с Женей первый танец, а танцевала она замечательно, и я хотел ей сказать об этом. Но она опередила меня и заявила:
- Девочки, Сеня танцует очень хорошо и, если он не возражает, я буду танцевать только с ним, а вы не обижайтесь...
Разумеется, я не возражал. Во время танцев я читал Жене Есенина и лирику Симонова. В перерыве Женя заставила меня почитать Симонова для всех. За это я был награждён рюмкой самогона.
Подруга Жени - Нина (тоже из Казани), которая танцевала с Володей, достала кучу красивых открыток, отправленных из тыла на фронт и не дошедших до адресатов, не по цензурным соображениям, а потому что они понравились Нине, и она оставила их себе на память. Я возмутился, как же она могла это сделать, ведь этих писем ждали фронтовики.
Нина возразила: - Ничего страшного. Из тыла на фронт ещё раз напишут, им там ни чего не сделается. Вот с фронта открытки я бы никогда не взяла, фронтовика и убить могут.
Когда мы воевали на территории Польши и Германии, нам в качестве трофеев попадались очень красивые открытки, даже французские и английские. Сестра училась, как я уже говорил выше, в институте иностранных языков. Когда я посылал её письма на английских открытках, я начинал их словами: - Посылаю тебе очень красивую открытку и ты обязательно её получишь, если только она не понравится девушке - военному цензору и она не оставит её себе на память. Я не сомневался, что после такого вступления, цензор отправит открытку адресату.
Мы ещё долго танцевали и пели песни. У Нины был очень приятный голос, и она пела много песен, в том числе «о полевой почте», которых я раньше не слышал. Когда все устали, то расселись парами по разным углам и беседовали. В избе было жарко и накурено, и Женя вытащила меня на улицу. Мы уселись на завалинке и рассказывали друг другу о довоенной жизни. Женя никак не могла понять, почему мы с Володей танкисты, а такие образцово чистенькие. Им раз довелось видеть танкистов, но они были в промасленных комбинезонах и насквозь пропитаны «бензином». Я объяснил Жене, что не бензином, а газойлем. Но, признаться ей, что мы только что испечённые лейтенанты, ещё не нюхавшие пороха, у меня не хватило духу, и я сказал ей, что наше обмундирование обгорело в танке, а в госпитале нам выдали новое. Позже Володя рассказал, что Нина задала ему тот же вопрос, и он, не сговариваясь со мной, сочинил ту же «легенду». Женя рассказала мне, что она татарка по национальности и много интересного о национальных обычаях её народа.
Начало рассветать и мы собрались домой. Девушкам надо было хотя бы часика 2 поспать перед работой. Это мы могли спать в своём резерве, хоть целый день. Женя сказала мне при расставании, что я ей понравился и мне с ней, как ей показалось, тоже интересно. Она спросила меня, есть ли у меня в Москве девушка, которая будет ждать меня с фронта. Я честно сказал, что нет. О том, что в Горьком есть Люба, которая сказала, что любит меня и будет меня ждать, я ей ничего не сказал. Женя хотела дать мне свой адрес, чтобы мы с ней переписывались, тем более, что мы с ней будем на одном фронте. Я сказал ей, что завтра, а точнее сегодня вечером, мы обязательно увидимся. Я захвачу свою записную книжку, которая осталась в чемодане и она сама запишет в ней свой адрес. Но ни сегодня вечером, ни вообще мы с Женей больше не увиделись...
Вернувшись в резерв, мы сразу направились на завтрак, а когда пришли в свою избу, чтобы хорошо вздремнуть после бессонной ночи, хозяйка сказала нам с Володей, что приходил солдат посыльный и передал, что мы должны явиться в штаб резерва.
Когда мы пришли туда, то нас послали побеседовать с офицером - танкистом в комбинезоне. Он представился, как заместитель командира полка по технической части - капитан Морозов Н. Н. Он сказал нам, что он коренной москвич и ему очень понравились наши личные дела, особенно моё, где сказано, что я закончил 3 курса авто-механического факультета и имею водительские права с 1940 года.
Как оказалось позже, у него на меня были особые виды - сделать меня командиром авто-роты полка. Но он об этом мне ничего не сказал, боялся, что я откажусь. Он сказал, что полк очень хороший, а при нашем общем образовании, мы вполне сможем стать командирами взводов самоходок СУ-122. А если не захотим, то поскольку полк входит в состав танкового корпуса, мы легко сможем получить танковые взводы в любой танковой бригаде. Мы с Володей согласились.
Пока оформляли документы, Володя нашёл одного из артиллеристов и попросил его передать девушкам цензорам, что мы горько сожалеем, что не смогли с ними увидеться, так как убываем в свою часть, на передовую.
Получив предписания фронта - явиться в распоряжение командира 1455 САП, мы убыли с Морозовым на фронтовой СППМ (в то время СПАМ - сборный пункт аварийных машин), где должны были получить отремонтированные самоходки и доставить их в полк.
Чтобы закончить воспоминания о резерве фронта и деревне, в которой мы жили, должен сказать, что она произвела на меня - москвича такое угнетающее впечатление, что если бы мне сказали, что после войны я обязательно останусь жив, но жить я должен буду всегда в этой деревне, то я бы пожелал лучше быть убитым на фронте. Я пытался нашей хозяйке Полине рассказывать о жизни в Москве, но она её не воспринимала. Тогда я сказал ей, что если останусь жив, то обязательно привезу её к нам в Москву и покажу ей, как живут люди в столице. Но этому благому пожеланию не суждено было сбыться. За два года боевых действий я потерял адрес и забыл название этой позабытой богом деревни, где жила Полина - наша хозяйка.
Однажды, когда учился в Академии, я достал карту Курской области, но так и не вспомнил деревню, где стоял офицерский резерв фронта. К 40-летию нашей Победы, разбирая сохранившиеся справки военных лет, я обнаружил адрес трёх украинских девушек, на квартире которых мы прожили 2 или 3 дня. Подумал, а что если написать им письмо и пригласить в Москву? Светлана (твоя бабушка) спросила, а сколько им было лет - этим девицам? Я вспомнил, что младшая была моей ровесницей, а остальные на несколько лет старше её. Светлана засмеялась и спросила, о чём я буду говорить с 65-70-ти летними бабками, которых видел 2 дня сорок два года назад? Тут настало время и мне рассмеяться.
По дороге на СППМ, рядом с которым располагалась Бронетанковая фронтовая ремонтная мастерская, мы заночевали в одной из деревень. За ужином прилично выпили и Морозов с удовольствием пел песни, а нас всех просил ему подпевать. Дело в том, что Морозов приехал в резерв фронта где «купил» нас с Володей на двух грузовых автомашинах, так как вез экипажи для танков, которые он должен был получить из ремонта. Комплектование частей перед началом Курской битвы шло за счёт отремонтированной техники. Несколько раз Морозов запевал песню «Вечер на рейде», в которой ему особенно нравились слова «седой, боевой капитан». При этом он показывал на себя. Моё замечание, что в песне речь идёт о моряке - капитане, он оставил без внимания. В конце концов «боевой капитан» так окосел, что его пришлось уложить спать, но он даже засыпая всё объяснял хозяйке и её дочерям, что он - капитан, а остальные лишь лейтенанты и сержанты. Правда, нас с Володей тогда удивило, что когда он снял комбинезон, то на гимнастёрке у него не было погон, но обсуждать это мы не стали.
Когда мы прибыли на СППМ, а потом в БТРМ, все документы на получение из ремонта танков и самоходок он передал мне и все дела по приёму боевых машин вёл я, как якобы представитель 1455 полка. Хотя самоходок СУ-122 мы в училище не изучали, разобраться в них было не сложно, так как они создавались на базе танка Т-34. Кроме того, у Морозова было наставление по СУ-122. Вспомнилось, что в училище нам говорили преподаватели, побывавшие на фронте, что технику мы должны хорошо знать без всяких наставлений службы, ибо на фронте их не найдёшь, экипажи их давно использовали на «самокрутки», за неимением иногда даже газетной бумаги для курева. Фронтовая БТРМ располагалась в лесу, недалеко от деревни Полевая в 30 км от Курска.
1455 САП прибыл на Центральный фронт в июне 1943 года, как полк РГК (резерва главного командования) и вскоре был включён в состав 9 ТК, находящегося в резерве фронта.
Двое суток мы провели в деревне Полевая и приняли, в конечном счёте, из ремонта три танка Т-34 и одну самоходку СУ-122. Теперь нам предстояло совершить своим ходом марш свыше 100 км в район дислокации полка около населённого пункта Луковец, где сосредотачивался 9-ый танковый корпус. Марш совершать нам предстояло по ночам, поскольку сосредоточение войск на Курской дуге, в связи с ожидающимся наступлением немцев, проводилось скрытно. За этим строго следили офицеры - регулировщики. Днём по дорогам разрешалось двигаться только отдельным колёсным машинам. Днёвку 4-го июля мы провели в лесу недалеко от станции Будановка. До места расположения полка нам оставалось пройти около 50 км, и мы собирались сделать это в ночь на 5 июля. Оставив охрану у хорошо замаскированных боевых машин, мы отправились в посёлок. Раздобыли там кое-что из продуктов и две бутылки самогона, как выразился Морозов - чистого, как «слеза», истратив все имеющиеся у нас в наличии деньги.
Июльские ночи - коротки. Тронулись в путь мы в одиннадцатом часу вечера. В третьем часу ночи мы увидели впереди по нашему маршруту зарево, а когда остановились, услышали артиллерийскую канонаду. Мы знали, что в любую минуту могло начаться летнее наступление немцев, ожидавшееся на Курской дуге. Но нас удивило, почему артподготовку немцы начали ночью. Обычно она проводится перед рассветом, когда войска переходят в наступление.
Когда после войны я учился в Академии, и мы изучали Курское сражение, я узнал, что Командующий нашим Центральным фронтом генерал армии К. К. Рокоссовский, узнав от взятых в плен немецких сапёров, время начала немецкого наступления, провёл контрартиллерийскую подготовку, по сосредоточившимся для наступления немецким войскам. Началась она в 2 часа 20 минут 5 июля, когда мы совершали ночной марш. Мы продолжали движение по маршруту и когда подошли к деревне Седмиховка вновь услышали орудийный грохот. Начало рассветать и немцы начали артподготовку, которая всё разрасталась.
Только в Академии я узнал, что во время артподготовки немцев, наш фронт повторил контрартподготовку из 1000 орудий в течении 30 минут. Мы, конечно, поняли, что началось немецкое наступление и поэтому, хотя уже почти рассвело, прибавив скорость, преодолели последние 15 - 20 км и прибыли в расположение нашего полка.
Он был сосредоточен рядом с 95 танковой бригадой 9 танкового корпуса. Танки наши предназначались для этой бригады, а самоходка для полка. Морозов представил нас с Володей Давыдовым начальнику штаба полка - майору Бондареву. Это был седеющий пожилой офицер. Как мы узнали позже он был, самым старым из командования полка. Ему было 47 лет, а командиру полка подполковнику Дубровскому не было ещё 40 лет. Заместителю командира полка майору Костюченко было 34 года, а другим заместителям командира и того меньше. Но нам двадцатилетним все они казались не молодыми, а Бондарев просто стариком.
В штабе полка, по распоряжению начальника штаба оформили все необходимые документы, связанные с нашим прибытием. Выдали нам первые в службе офицерские удостоверения личности. К нашему разочарованию это был листок бумаги, на котором на пишущей машинке напечатали данные о нас и приклеили наши фотографии, такие же, как в личных делах (нам выдали их в училище). Всё это было скреплено полковой печатью. Не один раз за 30 лет службы в армии, я получал офицерские удостоверения личности (когда они изменялись по форме), но это первое, напоминавшее скорее справку, чем удостоверение, запомнилось на всю жизнь.
Так же запомнился мне на всю жизнь номер временного комсомольского билета 250846 (я вступал в комсомол 50 лет назад, когда готовился обмен комсомольских билетов, а вновь вступающим выдавались временные удостоверения).
После обеда майор Бондарев представил нас командиру полка. Тот предложил нам должности офицеров - автомобилистов, командиров взводов подвоза боеприпасов и транспортного. Мы с возмущением отказались и попросили вместе с танками передать нас в 95 танковую бригаду, так как мы хотим воевать, а не возить снаряды и продукты. Теперь нам стал ясен план Морозова, который выдал себя за зампотеха полка, а оказался помощником начальника техчасти полка, которому подчинялись автомобильные подразделения. Он рассчитывал, что любой нормальный человек согласится быть подальше от передовой и возить снаряды, а не ходить в танковые атаки. Но он не учёл, что нам было по 20 лет, и мы горели желанием идти в бой, а, кроме того, ещё и не нюхали пороха.
Кстати, позже, не раз видев смерть, мы вспоминали с Володей Давыдовым (который остался тоже жив, и мы встретились с ним в Бронетанковой Академии, хотя ему удалось попасть туда на два года позже, чем мне), мы вспоминали, что на войне не узнаешь, где погибнешь, хотя степень риска разная у командира танкового (самоходного) взвода и автомобильного взвода. Когда мы воевали в Белоруссии, командир 9 танкового корпуса остановился в доме Луговских. В это же время к хозяину дома приехал после госпиталя его сын - лейтенант, танкист. Хозяин дома попросил генерала Бахарова Б. С. взять его сына на автомобильную должность (подальше от смерти) и его назначили командиром автовзвода в наш 1455 САП. В 30-ти километрах от Берлина мы наносили на боевую технику опознавательные знаки для встречи с союзниками. Луговоской находился около танков (далеко от линии фронта), где руководил работой по нанесению знаков. В моей батарее работа была закончена и я ушёл до того, как наши зенитчики подбили немецкий бомбардировщик и он, освобождаясь от бомб, сбросил их (абсолютно случайно) над расположением наших танков. Несколько человек было убито, и в том числе лейтенант Луговской, более полутора лет, не ходивший в танковые атаки, а с ним и старшина Маршуков - кавалер 6-ти боевых орденов, участвовавший в десятках танковых атак, пять раз горевший в самоходке, трижды раненый, но в атаках оставшийся в живых, а погибший в тылу, в 10 км от передовой, при случайной бомбёжке.
Но вернёмся к нашей беседе с командиром полка. Он сказал, что никуда нас не отправит, так как началось наступление немцев, а в полку не хватает офицеров, и что боевые должности он нам скоро найдёт.
Пока мы выясняли отношения с ком. полка, в 2-х десятках километров от нас шло кровопролитное сражение. Сосредоточив на направлении главных ударов сотни новых мощных танков: «пантер», «тигров» и «фердинандов» немцы рвались к Курску, чтобы соединившись там с группировкой, наступавшей с Белгородского направления окружить наши войска на Курском выступе, и продолжить наступление на Москву с юга. Не смолкала артиллерийская канонада. В воздухе господствовала наша авиация, разгонявшая и уничтожавшая немецкие самолёты, совсем недавно безнаказанно бомбившие наши войска. С каждым часом бои приближались к нам. Наш 9-ый танковый корпус находился, по-прежнему в резерве фронта, но чувствовалось, что вот-вот он будет введён в сражение.
На меня обратил внимание командир 1-ой батареи - капитан Данилов, награждённый за бои под Москвой орденом «Красной звезды» - лучший комбат полка. Мы несколько раз беседовали с ним и буквально на третий день моего пребывания в полку, он предложил мне должность командира СУ-122 в его батарее. Командира этой машины - младшего лейтенанта, фамилия которого не сохранилась в памяти, трепала малярия. Я сразу же согласился, но высказал опасение, что не умею стрелять с закрытых позиций. Так как в танковом училище нас этому не учили, а в полку офицеры мне рассказали, что самоходчикам приходится это делать, и что иногда их привлекают даже к участию в артподготовке. Данилов успокоил меня, пояснив, что, войдя в состав 9 танкового корпуса, главной задачей нашего танкового полка будет сопровождение и поддержка танков, где придётся вести стрельбу прямой наводкой, чему я обучен. Кроме того, в моём экипаже опытный, не раз участвовавший в боях наводчик, награждённый медалью «За отвагу». Он без моей помощи способен вести стрельбу с закрытых позиций. А кроме того, если вдруг придётся стрелять таким образом, то только в составе не менее батареи, и здесь стрельбой будет руководить сам комбат.
Командир полка одобрил моё решение и своим приказом назначил меня командиром СУ-122 в 1-ую батарею полка во взвод лейтенанта Владимира Богуславского - симпатичного и весёлого украинца. В тот же день я познакомился с экипажем самоходки и принял новую для меня, мощную боевую машину.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ.

Прошло несколько дней с начала немецкого наступления. Теряя десятки танков и сотни солдат фашисты остервенело продолжали атаковать наши позиции и сумели продвинуться на несколько километров на Ольховском направлении. Но выдвинутые им навстречу корпуса 2-ой Гвардейской танковой Армии бесстрашно вступили в сражение, в ближнем бою уничтожая фашистские «пантеры», «тигры» и «фердинанды», и к 10 июля немецкое наступление полностью захлебнулось. Линия фронта стабилизировалась.
Утром 15 июля, после мощного 15-ти минутного огневого налёта артиллерии, перешли в наступление войска 13 Армии генерала Пухова. Противник оказывал упорное сопротивление и часто переходил в контратаки. К исходу дня сопротивление врага настолько возросло, что продвижение войск Армии было остановлено. С утра 16 июля, по приказу Командующего фронтом, в сражение были введены 2-ая танковая Армия, 19-ый и наш, 9-ый танковые корпуса. Вместе с соединениями 13-ой, 48-ой и 70-ой Армий в течении 3-х дней напряжённых боёв танкисты полностью восстановили, утраченное в оборонительных боях, положение и продвигались к Кромам.
О боях в сражении на Курской дуге написано не мало. Я же расскажу тебе Митя только о боё, в котором получил боевое крещение.
17-го июля 2-ая танковая Армия по приказу Командующего фронтом была переброшена в полосу 70-ой Армии, а в полосе 13-ой Армии был введён наш 9 танковый корпус. Наш же 1455 САП действовал с 95 танковой бригадой корпуса, наступавшей на Малоархангельск. 1-ая батарея полка капитана Данилова действовала с 1-м батальоном бригады. Взвод Богуславского из 2-х СУ-122 (его и моей) был придан 1-ой роте батальона. Составившей передовой отряд бригады.
Ротой командовал старший лейтенант И. А. Шевцов. Ты, Митя, знаешь Ивана Андреевича, и видел его на праздновании 40-летия нашей Победы в школе N1 Октябрьского района г. Москвы, где есть музей нашего 9-го Бобруйско-Берлинского краснознамённого ордена Суворова 2-ой степени танкового корпуса, и где установлен памятный знак корпусу. Войну Шевцов закончил майором, а сейчас он генерал-полковник. Никто кроме него в корпусе не получил такого высокого воинского звания.
Командир 9 танкового корпуса, приведший корпус в Берлин. Прославленный танкист - Герой Советского Союза Иван Фёдорович Кириченко закончил войну в звании генерала - лейтенанта танковых войск. После войны он был командующим бронетанковых войск Московского военного округа, но так и остался в этом звании до конца жизни. А Шевцов несколько лет командовал очень крупным объединением, где и получил высокое звание генерал-полковника.
Но вернёмся в июль 1943 года, когда передовой отряд 95 танковой бригады в составе 10 танков Шевцова и 2-х самоходок Богуславского, преследуя отступающего противника, мчится к Малоархангельску, оторвавшись от основных сил 95 танковой бригады и 1455 САП. Впереди взвод танков, выделенный в разведку, за ним танки роты с десантом автоматчиков, а за ними наши самоходки.
Взвод разведки догнал немецкий обоз и начисто смёл его с дороги, расстреляв из пулемётов разбегавшихся немцев. Шевцов торопит: - Ни минуты задержки, вперёд, на Малоархангельск.
Слева поле, справа лес. Отсюда жди огня из засады. Пока тихо. Вскоре лес кончился, и вдали показались два бронетранспортёра. Я ещё не успел сообразить, что это немецкие БТРы, а Богуславский остановив самоходку на повороте, чтобы не мешали впереди идущие танки, с первого выстрела поразил бронетранспортёр. Второй бронетранспортёр расстреляли с ходу танки разведки и, проходя мимо, столкнули его в кювет, где он загорелся. У него взорвался топливный бак, разбросав немецкие трупы в разные стороны.
Позже я спросил у Володи Богуславского, почему он открыл огонь по бронетранспортёрам, даже не разобравшись, чьи они? Он засмеялся и сказал:
- Это война, Сеня, а не полигон в училище. Если ты будешь долго разыскивать, да ещё и рассматривать цели, то тебя сожгут раньше, чем ты решишь куда стрелять. Увидел со стороны противника пыль на дороге, немедленно посылай туда 2-3 снаряда, а потом уже разбирайся, что ты подбил: танк, БТР или колёсную машину. Главное, что ты уничтожил врага, а не он тебя.
Мы проехали еще несколько километров и увидели станцию Малоархангельск. Оттуда сверкнули вспышки выстрелов из противотанковых пушек. Загорелся танк разведчиков. Шевцов скомандовал роте разомкнуться в линию и открыть массированный огонь по фашистским артиллеристам.
Мы остановили самоходки на расстоянии 100-150 метров от наших танков. Я скомандовал наводчику открыть огонь по группе деревьев из-за которых сверкали выстрелы. Туда же стреляла самоходка Богуславского. Мой наводчик выпустил 3 снаряда и когда разорвался последний, сбросив маскировку пушки, я хорошо разглядел в бинокль искорёженную пушку и убитых гитлеровцев. Танки Шевцова продвигались к станции, ведя огонь сходу. Мы, сделав ещё несколько прицельных выстрелов «с места», последовали за танками. Когда подъехали к станции, увидели, что уничтожили противотанковую батарею гитлеровцев и пехоту, занимавшую оборону на подступах к станции, которую танкисты расстреляли из пулемётов. Три орудия были разбиты, а четвёртая пушка немцев оказались вполне исправной. Захватили мы и немецких снарядов. У нас было повреждено два танка. Один из них, который загорелся, но экипаж быстро сбил пламя. Хотя и имел пробоину, был снова готов к бою. У второго было повреждено направляющее колесо и каток, разбита гусеница. Шевцов приказал экипажам, вместе с зампотехом роты, быстро восстановить и эту машину.
Пока Шевцов решал технические вопросы, с противоположной стороны станции показались два танка Т-V «Пантера» и три бронетранспортёра с пехотой. Танкисты открыли по ним прицельный огонь с места. Экипаж Шевцова подбил «Пантеру». Были разбиты и два бронетранспортёра. Вторая «Пантера» и один бронетранспортёр скрылись в лесу. Шевцов приказал занять нам полукруговую оборону станции, умело расположив танки и самоходки за насыпями и поставил задачу экипажам не допустить отступающих гитлеровцев к станции, до подхода основных сил бригады.
Мы не знали, почему они задерживаются, а они вели бой с отходящими частями немцев, появившимися у них на фланге и пытавшимися прорваться к Понырям, не зная, что он уже захвачены танкистами нашей 23-ей танковой бригады.
Шевцов приказал Богуславскому, разобравшемуся с исправной 75-ти мм немецкой пушкой, поставить её рядом с самоходками и вести из неё огонь, чтобы экономить наши снаряды, потому что мы израсходовали больше четверти боекомплекта.
На станции Малоархангельск стояло два товарных состава без паровозов. Немцы, охранявшие составы, разбежались. С противоположной стороны станции то и дело показывались группы отступавших немцев. Иногда с ними выходили к станции отдельные танки, БТРы и автомашины. Танкисты экономно расходовали снаряды, но не жалели патронов. Дело в том, что экипажи танков прихватили сверх боекомплекта по десятку цинков, в каждом по 1000 патронов, укрепив их на броне моторно-трансмиссионного отделения.
Зато не экономил снарядов Богуславский, стреляя из немецкой пушки, которую установил между наших 2-х самоходок. Наша самоходка двумя снарядами уничтожила бронетранспортёр и не менее десятка немцев. Вдруг, из-за поворота с восточной стороны станции показался паровоз. Видимо он хотел угнать один из стоящих на станции составов.
Дело в том, что отступающие фашисты не знали, что только на нашем фронте наступали три общевойсковые армии, танковая армия и два отдельных танковых корпуса, и поэтому отступающие немецкие войска часто стремились отходить туда, где уже были наши войска.
Пока я разворачивал самоходку, чтобы открыть огонь по паровозу, танкисты всадили в него не менее 3-х снарядов. Вторым снарядом я тоже попал в паровоз. Машинист затормозил и дал задний ход. Несколько снарядов послал в паровоз Богуславский из немецкой пушки. Но, несмотря на несколько попаданий, паровоз ушёл, скрывшись за поворотом.
Пока мы занимались паровозом, танкисты открыли огонь из пулемётов по появившейся группе немцев с танком Т-4 и, двумя выстрелами из пушек, сожгли танк.
Мы удерживали станцию Малоархангельск около четырёх часов, пока подошли основные силы бригады. Мы вернулись в батарею и в полк, который вместе с 95 танковой бригадой двинулся дальше. Как оказалось, то что мы не дали отступающим немцам закрепиться на станции, позволило 9 танковому корпусу выполнить в срок, поставленную командованием фронта задачу. По представлению командира корпуса, поддержанному командованием Центрального фронта, За захват и удержание станции Малоархангельск старшему лейтенанту Шевцову И. А. Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза. Все офицеры и сержанты роты были награждены орденами и медалями. Из самоходчиков был награждён медалью «За отвагу» командир взвода лейтенант Богуславский. Теперь то нам ясно, почему не наградили самоходчика кроме командира взвода. Даже наводчика Богуславского, который уничтожил из немецкой пушки не мало фашистов, за этот бой не наградили. Дело в том, что в ходе боёв награждения оформлял штаб 95 танковой бригады, а в полку ничего не знали о нашей боевой работе.
В то время мне и в голову не приходило, что всем нам, как и танкистам за этот бой полагались награды, я был очень доволен, что мне удалось лично сжечь немецкий БТР и уничтожить не менее 30-ти фашистов. Просто, в ходе непрерывных боёв, штабу 95 танковой бригады некогда было заниматься награждением «чужаков». В 1981 году генерал-полковник И. А. Шевцов, после тяжёлого инфаркта, был освобождён от должности командарма и назначен начальником факультета военной Академии ракетных войск и артиллерии им. Дзержинского. Вскоре он пришёл на заседание Совета ветеранов нашего прославленного 9-го танкового корпуса. Его окружили сослуживцы по 95-ой танковой бригаде. Но он никого из них вспомнить не смог, кроме бывшего механика-водителя, а ныне полковника Мальцева. И то, только после того, как Мальцев напомнил ему ряд боёв, в которых они действовали вместе. Посидев немного и оглядевшись, он вдруг сказал мне, что ему очень знакомо моё лицо. Я был в гражданском костюме и решил съехидничать. Я сказал ему:
- Вы, наверное, потому меня вспомнили, Иван Андреевич, что за бой в Малоархангельске вы забыли представить к наградам действующих вместе с Вами самоходчиков.
Конечно, Шевцов ничего не вспомнил. Тогда, я рассмеявшись сказал:
- Как же Вам вспомнить меня? Ведь мы четыре года вместе учились в Бронетанковой Академии, сразу после окончания войны. Не раз рядом сидели в президиумах торжественных собраний (я был секретарём комсомольской организации факультета).
Позже мы вспомнили и бой под Малоархангельском и немецкую пушку, из которой стрелял Богуславский. Рассказал я Ивану Андреевичу, что Володя погиб на подступах к Берлину.
В результате сокрушительного удара, который нанёс 9 танковый корпус на рубеже Ольховка, Поныри, Малоархангельск, фашистские войска откатились на прежние позиции. Преследуя отходящего противника, соединения корпуса первыми форсировали р. Крома, не дав возможности фашистам закрепиться на тактически выгодном рубеже. В боях на Курской дуге нашим 9 танковым корпусом командовал генерал Богданов С. И. (впоследствии маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза), а после того как он был назначен Командующим 2-ой танковой Армии, в командование корпусом вступил полковник Г.С. Рудченко.
В боях за Кромы наш полк действовал во втором эшелоне корпуса.
Поражение немецко-фашистских войск под Курском создало благоприятные предпосылки для нового Большого наступления Красной Армии. В середине августа 1943 года Ставка приказала войскам Центрального, Воронежского, Степного, Юго-Западного и Южного фронтов разгромить противостоящие силы противника, освободить Левобережную Украину и Донбасс, с ходу форсировать Днепр и захватить на его правом берегу стратегические плацдармы. Важные задачи были поставлены перед войсками нашего Центрального фронта, который первым начал наступление.

маратх

НА ФОРМИРОВКЕ.

Выведенный поздней осенью на формирование в резерв Ставки, наш 9-ый танковый корпус в зимней компании участия не принимал. Расквартированный в лесах, в районе станция Городня Черниговской области и населённых пунктов Дроздовицы, Ваганичи, Александровка, Будищи, корпус находился там до лета 1944 года. Наш 1455 САП стоял в лесу в 1 км от деревни Студенец. Но в деревне жил только командир полка подполковник Дубровский со своей ППЖ (полевой подвижной женой). Так на фронте называли женщин, связавших свою судьбу, чаще всего с командирами частей, на период войны. Правда, некоторые из них стали после войны их настоящими жёнами, так как со старыми жёнами эти «начальники» развелись. Чаще всего «фронтовые жёны» были значительно моложе своих «фронтовых мужей». Командирам частей было, как правило, по 35-40 лет, а их ППЖ по 17-19 лет.
Большинство девчонок, попавших на фронт, стали ППЖ, столкнувшись с невероятно трудными для женщин условиями быта. Да и от смерти была значительно дальше ППЖ командира полка, чем санинструкторы с переднего края.
Но командиров частей было гораздо меньше, чем интересных женщин, не говоря уже о тысячах самых обыкновенных женщин и девушек, вынесших все трудности войны наравне с мужчинами. Об этих, истинных героинях войны, написано много книг. Достаточно, Митя, ты можешь узнать о настоящих фронтовичках, прочитав, имеющуюся у ме6ня книгу «У войны не женское лицо» - Светланы Алесиевич, которая подарила мне свою книгу с дарственной надписью.
Одно хочу тебе сказать, Митя, не только женщин деливших с нами все трудности войны, но и ППЖ мы мужчины, осуждать не имеем права. Чтобы понять почему, я и рассказываю тебе о ППЖ Дубровского - Нине, молодой женщине с нелёгкой судьбой. Когда она стала ППЖ Дубровского ей было 25 лет. До войны она была женой военного лётчика - старшего лейтенанта. Когда началась война, она своими глазами видела, как сбили самолёт её мужа и он погиб.
Уходя от наступавших немцев, при бомбёжке поезда, и обстреле его фашистским самолётом, был убит её четырёхлетний сын. Нина, потеряв мужа и ребёнка, настояла, чтобы её призвали в Красную Армию. Тем более она имела специальность медицинской сестры. Встретившись с Дубровским она стала его ППЖ, а после войны его официальной женой. С первой женой, ставший к концу войны полковником, Дубровский развёлся.
Так вот, в деревне. Жили только командир полка с Ниной, и там же располагалась санчасть, в которой Нина работала медсестрой. Все заместители командира полка, и конечно же врач полка, ежедневно приходивший на службу в санчасть в деревню, жили в лесу.
Даже для штаба полка (в других частях штабы располагались в больших деревянных избах). У нас была вырыта большая землянка. Когда стало ясно, что мы будем зимовать в Студенце, Дубровский, устроив несколько «общевойсковых субботников» заставил нас вырыть огромнейшую землянку - клуб, в которую помещалась половина личного состава полка. В этой землянке - было 8 печек. Их натапливали перед кинофильмом, или другим мероприятием, проводимом в клубе, и мы сидели в клубе без шинелей, в тепле и уже не ругали командира полка последними словами, как мы это делали во время строительства клуба - землянки. В полку, как и во всех частях и соединениях корпуса, шла напряжённая учёба. Я стал полноценным артиллеристом, научившись отлично готовить данные и «стрелять» с закрытых позиций. Самым интересным событием в этот период была моя поездка в Москву. А также вторая поездка за получением боевой техники весной 1944 года. Об этих поездках я расскажу подробно чуть позже. А сейчас расскажу о некоторых событиях зимнего периода на формировании.
Когда выпал снег, я утром умывался снегом, как в училище. Так же поступали и многие командиры самоходок и взводов. Ты уже наверное, Митя, понял, что командир полка у нас был строг, если не сказать большего. Утром, ежедневно к 9 часам, полк по подразделениям выстраивался на передней линейке, для встречи командира. Если был мороз, у всех мёрзли ноги. Валенки на фронте выдавали частям, участвующим в боях. Нам на формировке они не полагались. Так вот бывало, что Дубровский опаздывал иногда на полчаса, иногда на час. Когда к нему посылали офицера и напоминали, что полк давно выстроен, он отвечал:
- Ничего страшного, пусть постоят. Ведь полк командира ждёт, а не кого-нибудь!
В эти дни он напоминал училищного старшину Столбова, о котором я рассказывал раньше.
Подъём в полку был в 7 часов утра. Зарядку проводили с экипажами и солдатами, обеспечивающих подразделений, младшие командиры. Однажды, рано утром, приехал, никого не предупредив. Командир полка. Ему не понравилось, как прошёл подъём, и уж совсем разгневало его то, что офицеры не занимаются зарядкой и не следят, как она проводится в подразделениях. Было приказано офицеров поднимать в 6 утра. Всем, до единого, офицерам, от НШ и замов командира полка до командира самоходки - младшего лейтенанта, под командованием зам. командира полка по строевой, теперь уже подполковника Костюченко, надлежало раздетыми до пояса (слава богу, что в накинутых шинелях) бежать в деревню к дому командира полка. Там шинели складывались, и сам Дубровский 30 минут проводил с нами зарядку (сам он был в свитере). После зарядки мы бежали в свой зимний лагерь и в 7 утра, когда объявлялся подъём солдатам, мы проводили такую же зарядку с личным составом своих подразделений.
Мы думали, что этот командирский идиотизм ему через неделю надоест, но он мучил нас, свыше полутора месяцев. И это при том, что он несколько раз приезжал проверять, как мы с солдатами проводим зарядку и оставался доволен нами. Позже он заявил нам, что офицеры, встав на час раньше и проделав две зарядки, во-первых, сами лучше закалялись, а во-вторых, становились злей, что по его мнению хорошо отражалось на службе.
Не могу не рассказать о проверке нашего полка в марте 1944 года командиром 9 танкового корпуса генералом Бахаровым. Проверку он проводил очень строго и, как всегда, с большим знанием дела. Я исполнял обязанности капитана Рыкова, который после тяжёлого ранения был отправлен в далёкий тыловой госпиталь. Но во время проверки командира корпуса, я валялся в санчасти (в деревне) с ангиной.
Случилось так, что моя батарея получила самые высокие оценки в полку. Бахаров спросил, где командир батареи? Дубровский сказал, что исполняющий обязанности комбата болен и лежит в санчасти. Командир корпуса сказал, что хочет навестить комбата, у которого и в его отсутствии в батарее наилучший порядок и наиболее высокие результаты в боевой подготовке.
Когда Бахаров с Дубровским вошли в санчасть, Нина (ППЖ Дубровского) сидела на стуле рядом с моей койкой и оживлённо беседовала со мной. Это вызвало гнев командира полка, но при командире корпуса он сдержался. Бахаров побеседовал со мной, похвалил за батарею. В результате в приказе по корпусу, мне и ещё двум офицерам полка была объявлена благодарность, что было не меньше ордена, потому что ордена получало гораздо больше людей, чем благодарности от командира корпуса. От Дубровского же я, при первом же удобном случае, получил трое суток ареста за то, что у меня не завелась с первой попытки автомашина, закреплённая за батареей.
Я узнал, что Дубровский очень ревниво следит за Ниной, не отпуская её от себя ни на шаг, хотя Нина была исключительно порядочной женщиной. Но, он всё время ревновал её к молодым офицерам, не понимая, в свои 40 лет, что нам, 20-ти летним, его ППЖ казалась уже старой.
Не знаю, сколько ещё взысканий я бы получил от ревнивого командира полка, если бы его в конце марта не перевели с повышением, на должность Командующего артиллерией, в другой корпус. Он убыл к новому месту службы вместе со своей Ниной. Командиром нашего полка был назначен бывший заместитель Дубровского - подполковник Костюченко. Нашей радости не было предела. Он был беззаветно храбрым, исключительно порядочным, скромным и справедливым офицером. О лучшем командире полка не приходилось и мечтать. Любое его приказание каждый офицер и солдат выполняли с радостью. Для меня назначение нового командира обернулось поездкой в Москву, о чём до конца войны я не мог и мечтать.
Буквально через три - четыре дня после вступления в должность, Костюченко вызвал меня к себе и спросил:
- Верно ли, что Ваша мать работает в Главном госпитале Красной Армии?
Я ответил утвердительно. Он спросил:
- А сможет она достать одно, нужное для меня лекарство?
Я ответил, что не уверен.
- Всё равно нам надо посылать человека в Москву для приобретения шрифта к пишущей машинке и других дел, - сказал командир. - Пошлём Вас, а уж Вы постарайтесь выполнить и моё поручение.
На завтра я выехал домой. Добрался до станции Городня, оттуда товарным поездом до станции Новобелица. На эту станцию, с которой поезда идут прямо в Москву, я прибыл ночью. В это время немцы бомбили станцию. Я хотел куда-нибудь укрыться, но провалился через открытый люк в станционный колодец, глубиной не менее 3-х метров. я бы переломал себе ноги, но на полушубок у меня был надет набитый продуктами и вещами вещмешок. Когда я упёрся руками в стенку колодца с одной стороны, моё падение не затормозилось, и я спокойно съехал на дно колодца. Когда улетели фашистские самолёты и я собрался кричать, чтобы мне помогли выбраться из колодца, к люку подошли двое железнодорожных рабочих, которые открыли люк для каких-то работ, а когда началась бомбёжка, убежали не закрыв люка. Рабочие, сделав на конце прочной верёвки петлю, бросили её мне. Я встал в петлю и меня вытащили на верх. Вскоре я подошёл к кассе, вместе со мной подошли лейтенант и сержант, заявив, что они орденоносцы и им положено получать билеты вне очереди. При этом они распахнули шинели и показали мне медали «За оборону Сталинграда». Пришлось им сказать, что орденоносцы не они, а я. Расстегнув полушубок, я показал им орден «Красной звезды». Я забыл рассказать тебе, Митя, что за летние бои 1943 года я был представлен к ордену «Красного Знамени». Но вручили мне орден «Красной звезды», ещё в январе месяце, а сейчас был март.
В поезде было негде не только лечь или сесть, но и встать. Последним вагоном был товарный вагон. На крыше у него был установлен счетверённый зенитный пулемёт. До Брянска я ехал стоя, и спал стоя, так как упасть было невозможно, настолько тесно мы были прижаты друг к другу. А после Брянска меня пригласила на третью полку (для багажа), девушка сержант в лётной форме.
С трудом разместились мы вдвоём на этой полке. Для этого мне пришлось снять полушубок. О чём только мы не говорили с этой молодой женщиной, имени которой я не помню. Перед самой Москвой, она призналась мне, что была ППЖ командующего авиационной Армией и едет домой, так как ждёт ребёнка. Родителям она об этом сообщила. Они рады, что она уезжает «с войны» и ждут её с нетерпением. Генерал ей сказал, что если он останется жив, то он оставит свою семью и женится на ней. Когда я спросил её, а она то хочет выйти за него замуж? Она ответила: - Что я сумасшедшая? Он в два раза старше меня. Я очень испугалась фронтовых трудностей, хотя сама, как патриотка, добивалась отправки на фронт. Только по этому я стала его ППЖ, и уж совсем я обрадовалась, когда узнала, что у меня будет ребёнок, и я смогу вернуться домой к маме и папе. Война это так страшно...
Вот так и было в жизни. поэтому судить о жизни только по книгам и кинокартинам нельзя.
Москва встретила нас хмурой и холодной погодой, хотя заканчивался первый месяц весны. На полях лежал ещё снег, а в Москве было сухо. Моя спутница жила на набережной Москвы-реки недалеко от Киевского вокзала, на который мы прибыли. У неё, кроме вещмешка, был ещё довольно большой чемодан с барахлом (всё таки не простой сержант, а генеральская ППЖ). В благодарность за то, что она поделилась со мной местом, хотя и на багажной полке, я проводил её до дома и поднёс чемодан. Она поблагодарила. Я пожелал ей родить мальчика. Она сказала, что хочет девочку. Я не возражал и против девочки.
Приехал домой и, конечно, никого не застал. Мама была на работе, сестра в институте. Соседка, которая была дома после ночного дежурства, сбегала за мамой, которая ошалела от неожиданности моего приезда. Я сразу спросил её, сумеет ли она достать нужное командиру полка лекарство? Она сказала, что попросит начальника отделения - полковника медслужбы Гольдина, и он обязательно достанет. Мама побежала на службу, узнав, что в Москве я буду 5 дней, а я лёг на диван и заснул, как убитый, так как последние две ночи практически не спал, только дремал в поезде стоя.
В течении первых двух дней я успешно выполнил все порученные мне задания, а мама достала лекарство для Костюченко. На третий день я отправился в МАДИ (Московский автодорожный институт), в котором начинал учёбу. Мои однокурсники учились на 4-м курсе. Так как всех парней призвали в армию на 1-м курсе, ещё в 1939 году, а в 41-м началась война, то, отслужив армию, никто из них в институт не вернулся. Большинство попало на фронт, а кое-кто служил на Дальнем Востоке.
В институте учился только Костя Айзенберг. У него было столько болячек, что и в военное время он не был годен, даже к нестроевой службе. Костя возглавлял профком института - это была большая должность. Он командовал всякими дополнительными талонами на питание и даже на водку. Он познакомил меня с несколькими членами профкома - студентками с разных курсов. В честь моего приезда, он предложил четырём девушкам из профкома «обмыть» мой приезд. Они с удовольствием согласились. Получив по талонам водку и какие-то, сомнительного вида, пирожки, они пригласили меня в комнату профкома. Мы заперли дверь и начали «пьянствовать» . Я осмотрелся и увидел, что три студентки ничего из себя не представляют. Некрасивые, провинциальные девы. Четвёртая же, Нина Гоголева была очень живой, остроумной и красивой 18-ти летней москвичкой, с 1-го курса. Костя не спускал с неё глаз, и я понял, что он в неё влюблён. Нина была дочерью полковника, Героя Советского Союза - преподавателя Военной Академии Генерального штаба, находившегося на фронте. Отец Кости был генерал, погибший на фронте в первые месяцы войны.
За что мы только не пили. По-моему, мой орден мы обмывали не менее трёх раз. Нина пригласила меня в общежитие института на танцы, которые должны были состояться в день моего отъезда, и сказала, что обязательно тоже придёт. Она жила дома, а не в общежитии.
Осторожно я добирался домой, так как в институт приезжал в военной форме. В остальные дни, нарушая приказ (во время войны офицерам не разрешалось ходить в гражданской одежде), я ходил только в гражданском. Это избавляло меня от непрерывных проверок документов, которые проводили военные патрули. Единственная военная принадлежность, без которой я просто неуютно себя чувствовал, и с которой никогда не расставался, был пистолет.
Приехал домой я в «веселом» состоянии. Мы сильно все опьянели, из-за очень плохой закуски. Открыл и съел целую банку мясных консервов. Вспомнил, что в буфете стоят три больших (для воды) графина водки. Мама и сестра, как и все получали её по карточкам, хотя она была им ни к чему. Многие меняли водку на хлеб, но у них такой необходимости не было. Я разогрел обед и перед обедом ещё выпил полстакана водки. Хотя я съел целую банку консервов и обед, я всё же оставался довольно пьяным. Когда вернулась мама, она прочитала мне нотацию, что пить вредно и не хорошо. А когда из института вернулись сестра с подругой, то обе они сказали, что мне не идут усы. История их такова. Однажды, командир полка Дубровский увидел меня не бритым и хотел наказать. Я сказал ему, что отпускаю усы. На что он ответил: - Когда отпустите, доложите!
Ну а потом я к усам привык, и считал, что у меня более бравый вид с ними. Сейчас же сестра и её подруга Ира, посоветовали мне сбрить усы. На моё возражение: - А вдруг без них будет хуже? Они предложили сбрить один ус, а потом решать этот вопрос окончательно. Ты можешь, Митя, на этом примере понять, что делает с человеком водка и никогда не повторять ошибок своих «предков».
Короче, утром я проснулся, когда мама и сестра с подругой уже были на работе. А когда взглянул на себя в зеркало, пришёл в ужас. Мало того, что один ус был сбрит, место под ним было не загорелым. Сбрил второй ус и хотя при этом значительно помолодел (что не самое главное в 21 год), вместо усов была светлая полоса, а всё лицо загорелое.
Вечером к нам зашёл полковник Гольдин и узнав, что мне завтра надо уезжать, сказал маме, что она ненормальная, и что мне надо продлить отпуск, хотя бы ещё на пять дней. Мама страшно испугалась и сказала, что этого нельзя делать. Но Гольдин сказал мне, чтобы завтра я с утра заехал в комендатуру и получил направление в госпиталь на обследование, по поводу урологического заболевания, с которым меня направят в его отделение. Короче, через пять дней я получил справку, что находился на обследовании в госпитале, и комендант г. Москвы продлил мне в связи с этим отпуск на 5 дней.
На радостях я отправился в общежитие института на танцы, хотя ещё вчера вечером позвонил Нине Гоголевой, извинился, что в связи с отъездом на фронт придти в общежитие не смогу и попрощался с ней. Она сказала, что на субботу и воскресенье уедет к подруге загород, ибо хотела потанцевать со мной, а не вообще.
Приехав в общежитие, я зашёл к Марине - студентке 4-го курса, с которой я учился в одной группе два года. Она сказала мне, что очень рада, что я еще 5 дней буду в Москве, но сожалеет о том, что танцев сегодня не будет. Их отменил секретарь партбюро института, по каким-то, только ему известным соображениям. Марина познакомила меня со своими соседками по комнате. Обе они были второкурсницы. Одна из них ничего из себя не представляла, вторая же была очень симпатичная и интересная девица. Она сразу мне очень понравилось, но меня удивило, что и она с первых минут не сводила с меня глаз, проявляя ко мне, явно повышенный интерес. (Позже я узнал, что Вера, так звали мою новую знакомую, узнав от Нины Глаголевой, что та придёт на танцы с бывшим студентом, а сейчас офицером-фронтовиком, решила, что она отобьёт этого «офицерика», чего бы ей это не стоило.) Хотя Марина сказала, что танцев не будет, мне не хотелось уезжать из общежития, и я сидел и болтал с ней и её соседками, особенно с Верой. Она оказалась очень живой и интересной собеседницей. Вдруг она спросила меня: - А Вам действительно хочется потанцевать? Я ответил, что хочется, и что больше полутора лет я не танцевал в гражданском костюме и в туфлях, на паркете. Если и приходилось танцевать, то на поляне, в сапогах и с военными девчонками, тоже в сапогах. Вера вышла из комнаты и через пять минут вернулась, заявив: - Танцы будут, но только для избранных. Я спросил: - А как же я? Вера ответила: - А Вы, мною избранный!
Собралось нас 11 человек. В основном институтское «начальство» из профкома и комитета комсомола. Ребят было 4 человека, студенток, включая Марину, семь. Я танцевал с Верой и Мариной. Через полчаса Марина и ещё две девицы, явно понявшие, что они лишние, сославшись на занятость, ушли. Нас осталось четыре пары. Кроме меня, два парня тоже оказались бывшими фронтовиками, списанными из Армии, после тяжёлых ранений. Оба они учились на первом курсе. Один «очкарик» - был студентом 3-его курса, освобождённым от Армии. Станцевали ещё несколько танцев под шикарную институтскую радиолу.
Вдруг, Вера, обратившись к студентам бывшим фронтовикам, сказала: - Ребята! Сеня наш гость. Неужели у вас не найдётся немного спиртного, чтобы отметить наше знакомство. Закуску я обеспечиваю, у меня есть красная рыба. У ребят выпить ничего не нашлось, хотя они очень об этом сожалели. И вдруг, «очкарик» сказал, что у него есть четвертинка водки. Вера его поцеловала и отправила за ней. Я счёл, что самое время признаться, что у меня в пальто тоже есть бутылка водки и фронтовые сухари. Вера со словами: - Вот это настоящий фронтовик! -, и меня поцеловала. Поцеловала меня и ещё одна из присутствующих студенток, что особого удовольствия мне не доставило. Лучше бы, думал я, меня бы ещё раз поцеловала Вера. Я сходил за водкой и мы устроили пир. Особенно всем понравились фронтовые сухари. Целая буханка режется на большие ломти, и из них получаются большие «чёрные» сухари.
После водки танцевать стало ещё веселее. А когда я спохватился, что скоро наступит комендантский час, и я не успею доехать домой, Вера, обращаясь к студентам, спросила: - Мальчики, неужели вы не устроите у себя Сеню? Зачем ему так рано ехать домой? «Мальчики» сказали, что это их никак не ущемит, так как у них в комнате две свободные кровати. Поскольку было уже поздно, мы погасили верхний свет и зажгли только настольную лампу под зелёным абажуром и танцевали в полумраке, точно так же, Митя, как вы танцуете на «огоньке» в школе. В 12 ночи все пошли спать. Мы просидели и проговорили с Верой до 2-х часов ночи. Она сказала мне, что несмотря на то, что ей только 19 лет, она была замужем. Вышла замуж она за своего одноклассника сразу после окончания десятилетки, а тут война. Его взяли в армию, и он погиб на полуострове Ханко, ещё год назад.
Естественно, оставшиеся 4 дня отпуска, я провёл с Верой. Был с ней даже в Большом театре, купив с рук билеты за какую-то баснословную цену. Но сколько я не уговаривал её приехать к нам домой, она категорически отказывалась. Мама, наверное, обижалась, что я поздно приезжал домой, но ничего не говорила. Когда я уезжал, Вера сказала мне на вокзале, что будет часто писать мне письма и просила меня отвечать на них. Я обещал писать.
Когда я вернулся в полк, здесь уже кое-кто в штабе паниковал, не останусь ли я в Москве? Но командир полка был уверен во мне. Он очень обрадовался, что я сумел выполнить все задания и его просьбу. Началась для меня обычная лагерная жизнь - боевая и физическая подготовка личного состава. Я ещё глубже изучил артиллерийское дело. Но хотя лишние знания ещё ни кому и ни когда не мешали то, что нам сообщили, меня особенно обрадовало, поскольку я понял, что мои артиллерийские познания, в будущих боях потребуются в меньшей степени. Полк, вместо СУ-122, в которых была установлена полевая гаубица, должен был перевооружиться на новую самоходку СУ-85, с танковой пушкой, которую я прекрасно знал и отлично стрелял из неё. Самое главное, она была оснащена танковым телескопическим прицелом, вместо артиллерийской панорамы. Теперь я становился «специалистом», и у меня многому будут учиться артиллеристы-самоходчики.
Жизнь в нашем лагере текла однообразно. Много было личного времени. Кроме родных, я переписывался с Любой из Горького. Теперь же стал получать письма и от Веры. Её письма были очень интересными. Каждое письмо предварялось эпиграфом. Первое письмо начиналось таким эпиграфом: «И стала всё больше скучать и думать о встрече случайной... ». Я переключился на переписку с Верой, Любе стал писать редко. В свободное время начал писать дневник. Поскольку ведение дневников на фронте категорически запрещалось, я писал его, используя вымышленные имена и фамилии, где я сам фигурировал под фамилией Ланового. У меня была на фронте единственная книга - «Титан» Драйзера. Не помню, как она попала ко мне. Описывая свою квартиру в Москве, я пользовался приёмами Драйзера и всё, что мог, списал у него. Это были самые красивые страницы дневника.
Когда я исписал страниц 50, мне очень захотелось кому-нибудь показать свои записи. Я глубоко уверен, что дневники пишут не для себя. Рискнул показать его Богуславскому. Мы дружили с ним с первых дней моего прибытия в полк. Выступали в землянке-клубе в концертах художественной самодеятельности. Я в Москве увидел фильм «Два бойца» и привёз в полк песни из этого кинофильма «Тёмная ночь» и «Шаланды, полные кефали». Володя играл на баяне и на слух подобрал эти мелодии. Он с интересом прочёл мой дневник. Сразу догадался, что Лановой - это я, а самыми удачными страницами назвал те, которые я списал у Драйзера. Продолжать дневник, с описанием событий на войне, я боялся. А когда мы снова начали участвовать в боях. Я некоторое время держал дневник в вещевом мешке, а потом сжёг его на костре.
Время шло, мы всё совершенствовали свой лагерь. Создали спортивный городок со сложной полосой препятствий, в котором тренировались не только солдаты и сержанты, но и офицеры, без всякого нажима со стороны командира полка.
Одна из очередных проверок боевой подготовки полка, которую проводил Командующий артиллерией корпуса - полковник Ракчеев, показала, что за полтора месяца командования полком Костюченко - полк добился значительных успехов. Особенно оценил Ракчеев высокую слаженность подразделений.
В корпус начала поступать боевая техника. Полк получил 21 новенькую самоходку СУ-85. Когда я прибыл в полк, заместителем по техчасти командира полка был инженер-капитан Сафонов, окончивший Военную Академию моторизации и механизации им. И. В. Сталина. Но его сразу же после форсирования Днепра взяли в штаб фронта. Позже, когда я учился в академии, Сафонов прибыл туда в качестве преподавателя на кафедру танко-технического обеспечения. Мы тепло встретились. Однажды, на практических занятиях, он поручил мне сделать оценку местности на Зависленком плацдарме, сказав слушателям: - Я думаю никто из вас лучше его это не сделает, та как мы с ним, чуть ли не по пластунски, облазили этот плацдарм и, глядя на карту, представляем себе местность реально.
Вместо Сафонова заместителем командира полка был назначен инженер-капитан Кальченко. При обкатке новых самоходок вышли из строя три двигателя. Это было огромное «ЧП». Кальченко проявил беззубость и нерасторопность в его ликвидации. В дело вмешался заместитель командира корпуса инженер-полковник Афонский В. А. Ты, Митя, его много раз видел. Он был длительное время Председателем Совета ветеранов нашего 9-го танкового корпуса. Афонский вызвал с завода бригаду специалистов. Оказалось, что в двигателях были установлены бракованные пружины клапанов. Неисправность устранили. Но, она могла вывести из строя, в боевой обстановке, целый полк. Кто-то на танковом заводе был арестован и возможно расстрелян. Пользуясь случаем, Афонский снял с должности Кальченко и отправил его в резерв. Заместителем командира полка был назначен майор Максимов, дошедший с полком до Берлина.
Отпраздновали 1 мая 1944 года. В день праздника весны мы находились на формировании в резерве Ставки (РГК). Нам выдали по 100 г водки, хотя нам они не полагались. Фронтовые 100 г выдавались только в боях.
В зимний период 1944 года были разгромлены немецко-фашистские войска под Ленинградом, на Правобережной Украине и в Крыму. Позже крупные стратегические операции Красной Армии в 1944 году, были названы «десять сталинских ударов 1944 года». (Они описаны наиболее кратко во втором - синем издании БСЭ в 14 томе, на стр. 118). Во время войны мы об этом не знали, но понимали, что обязательно, в летней компании, наше наступление будет продолжаться. Удары, нанесённые по врагу в зимней компании, позже были названы 1-й, 2-й и 3-й «сталинские удары».
В середине мая в корпус поступила команда, что в Москву прибудут эшелоны с танками и автомобильной техникой. Там их должен встретить личный состав 9 танкового корпуса. Танки, укомплектованные экипажами, по железной дороге будут доставлены в район сосредоточения корпуса, а колёсные машины, укомплектованные шофёрами, пойдут из Москвы в корпус своим ходом. Возглавлять группу по приёму бытовой техники должен быть заместителем командира корпуса по технической части Афонский Виктор Алексеевич. От нашего полка группу шофёров должен был сопровождать помощник начальника тех. части Морозов Н. Н. Но, так как он не имел офицерского звания, с ним должен был ехать кто-нибудь из офицеров. Морозов попросил командира нашего полка подполковника Костюченко послать в Москву меня. Командира полка согласился. Разумеется я был очень рад. Даже не верилось, что меньше, чем через два месяца я снова попаду домой в Москву.
Выехали мы в Москву вместе с механиками-водителями и шоферами 95-ой танковой бригады. Всего нас было 70 человек. До Новобелицы нас довезли на машинах. О том, насколько были переполнены поезда, я уже писал, рассказывая о первой поездке в Москву. Нам был выделен отдельный вагон. Мы поставили у входа в него часового и устроились, как в мирное время, в плацкартном вагоне. Каждый солдат имел полку для лежания, но некоторым пришлось устраиваться на третьих (багажных) полках. В Брянске, оттолкнув часового, в вагон ворвались два лётчика: майор и капитан. Они возмущались, что офицеры в соседних вагонах едут стоя, а здесь все солдаты лежат. Морозов, как всегда в комбинезоне, представившись капитаном, сказал лётчикам, что в вагоне карантин и были сыпнотифозные больные. Майор, награждённый многими орденами и, как выяснилось позже, Герой Советского Союза, следующий в Москву за получением «Золотой Звезды» заявил, что если даже мы все холерные больные, он никуда из нашего вагона не уйдёт.
Перед посадкой в вагон, я осмотрел вещи шофёров и реквизировал почти четверть самогона. Хотел его вылить, но шофера побежали к Морозову и сказали, что лейтенант сошёл с ума. Морозов сказал, что самогон нам пригодится на обратном пути «своим ходом», как плата за услуги населению городов и деревень, в которых мы будем делать остановки. Пока же он пригодился, чтобы угостить лётчиков перед обедом. Теперь уже солдаты ворчали, что лейтенант был честнее, и хотел вылить самогон, чтобы он никому не достался. А Морозов выливать не велел, а теперь с чужими офицерами пьёт наш самогон, а нам не даёт.
В Москве солдат разместили в Алёшинских казармах. Афонский с Морозовым поселились в гостинице ЦДСА. Мне там тоже приготовили место, но я сказал, что буду жить дома. Устроив солдат, я, не заезжая домой, поехал в общежитие института, чтобы увидеться с Верой. Была суббота. В общежитии готовились к танцам. Вдруг я увидел Нину Гоголеву. Она весело сообщила мне, чтобы я не трудился искать Веру, так как она уехала к родителям в Пензу, на две недели. Я хотел уехать домой, но Нина сказала, что в прошлый приезд я сказал ей, что на танцы не приду, а сам пришёл и танцевал с Веркой.
- Поэтому сегодня, будешь танцевать со мной.
Пришлось потанцевать с Ниной. Потом я вызвал из казарм «виллис» и поехал домой. Мама и сестра были дома и, конечно, обрадовались моему приезду.
Все последующие дни, иногда и ночи я работал. Сначала пришли эшелоны с танками. Афонский, несмотря на протест Морозова, которому я был нужен ехать за колёсными машинами, назначил меня старшим по приёму танков. Он знал, что я окончил 3 курса института и считал, что я лучше любого из танкистов разбираюсь в технике. Сам Афонский в своё время попал в Академию моторизации и механизации с 4-го курса Бауманского института и знал, какие знания даёт институт, по сравнению с танковым училищем, особенно военного времени. А все приехавшие танкисты, в училище учились, как и я, около года, уже во время войны. Мы приняли все танки. Их сдавали нам представители завода. Каждый танк был укомплектован механиком-водителем, которых мы поставили на довольствие и они поехали вместе с нами в 9 танковый корпус, где их включат в штат. Получилось, что на каждом танке было по два механика-водителя, что упрощало организацию караульной службы. Дома я бывал очень мало, приходилось работать и ночью. Морозов с шофёрами принимал автомашины. Их сосредоточили на Ярославском шоссе, далеко от казарм и охрана была размещена на частных квартирах. Подошёл день отъезда. Вечером я послал «виллис» за мамой и она приехала, чтобы проводить меня.
Танки, ещё вчера, были погружены в железнодорожные эшелоны и отправлены в район дислокации корпуса. Сегодня были сформированы несколько автомобильных колонн. Они должны были идти в корпус своим ходом. В нашей колонне было 50 машин: 30 «студебеккеров» и 20 «щевроле». Все машины были загружены на центральных складах продовольствием, которое мы должны были доставить на фронтовые склады нашего Белорусского фронта. Это чрезвычайно повышало нашу ответственность за сохранность груза. Солдат, для охраны груза на стоянках не хватало. Ясно было, что придётся для охраны привлекать шофёров, и у них будет меньше времени для отдыха. А двумя шофёрами было укомплектовано меньше половины машин.
После того как колонна была построена, её осмотрел зам. командира корпуса по тех. части. Никаких замечаний от Афонского мы не получили. Колонну веду я. Замыкает колонну Морозов. Попрощался я с мамой и её на «виллисе» отвезли домой. Первый город, в котором мы должны сделать остановку - Тула. Дальнейший путь лежал через города Орёл, Брянск, Новозыбков, Городня. Больше всего на маршруте запомнились нам разрушенные мосты и их объезды. Всё время, подъезжая к мостам, нужно быть очень внимательным, чтобы не свалиться с них. Мы ехали только днём, а ночью отдыхали. Часто, подъезжая к мосту, мы видели перевёрнутые, искорёженные машины, сорвавшиеся с высоты 5-ти - 10-ти метров, видимо при движении ночью. Машины вели себя идеально. Морозов не мог нарадоваться на них, особенно на «студебеккеры». Он отвечал за автомобильную технику полка и представлял, как в наступательных боях, будет легко следовать за самоходками на них, по любым дорогам. Ведь до сих пор в полку были лишь старушки ЗИС-5 и Газ АА. По дороге в корпус, мы заехали на фронтовые склады, и сдали свой груз в полной сохранности, с исправными пломбами и печатями.
По прибытию в полк, автомобилями занялись автотехники во главе с Морозовым, а я пошёл представиться командиру полка и попросить у него разрешение вступить в командование батареей. Но Костюченко сказал мне, что в полк возвратился, после полугодового отсутствия, комбат-капитан Рыков. Он после тяжёлого ранения попал в тыловой госпиталь, долго лечился, нашёл свой полк и вернулся в свою батарею. Мне предстояло обратиться к выполнению своих обязанностей, то есть вновь вступить в командование своим взводом, под общим командованием Рыкова. Честно говоря, это меня совершенно не огорчило. Я понимал, что никто не утвердит меня в должности комбата и, всё равно, перед началом наступательной операции, нам пришлют нового командира батареи. А тут вернулся комбат, с которым ты воевал. И ты его знаешь, и он тебя знает. Встретились мы очень тепло. Комбат поблагодарил меня за то, что, командуя вместо него батареей, я «не ударил в грязь лицом» и батарея добилась высоких результатов. Рыков попросил меня помочь ему детально изучить СУ-85, с которой ему не приходилось ещё иметь дело. Мог ли я подумать, что меньше чем через месяц начнётся наступление, а ещё, через несколько дней, Рыков будет убит пулей в голову, и мне вновь придётся командовать его батареей в Белорусской операции? В корпус прибыла комиссия из управления Белорусского фронта, которая проверяла состояние и боеготовность боевой техники и вооружения. То, что мы, находясь в резерве ставки, проверялись фронтовой комиссией, сразу же навело на мысль, что в будущих боях мы будем действовать в составе Белорусского фронта, и что наступление начнётся скоро. Но, одновременно с комиссией фронта. Прибыла и комиссия из Москвы, от Командующего БТ и МВ Красной Армии, под командованием генерал-лейтенанта Соломатина, которая скурпулёзно проверяла боевую подготовку соединений и частей корпуса. Наш 1455 САП и по состоянию боевой техники, и по подготовленности личного состава к предстоящим боям, был высоко оценён проверяющими.
Но мы не знали, что командованию корпуса было уже известно не только то, что мы войдём в состав Белорусского фронта, но и то, что войдём в З Армию.

Dmitry Z~G

Воспоминия деда вам стоит отправить на сайт, упомянутый не предыдушей странице.

Dmitry Z~G

С ДНЁМ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ!!!!!!!!!

Foxbat

Drakon-444
90-100 летних нет практически.

В семье таких - двое, вот сегодня и их праздник, а не лощеных кремлевских харь!

Пономарь

Да это наш общий праздник, мой в т.ч. и Ваш, Фоксбат, и моих детей, и людей на улице.
Всех, лощеная харя, не лощеная.

Есаул ТКВ

Dmitry Z~G
С ДНЁМ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ!!!!!!!!!

Писоеденяюсь. С ДНЁМ ПОБЕДЫ! Вот послушайте и посмотрите хронику 65 летнего возраста 5 минут, для поддержания праздничного настроения. С ув. http://www.youtube.com/watch?v=hVlPjaAm5wI&feature=related