Тема с занимательными и интересными рассказами.
Модерируется твердо!! 😊
Прошу указывать автора и источник
Взято с интернет портала Тропа. Ссылка есть ниже, в обсуждении.
Автор - Воинов Дмитрий
"Сотовый звонит.
Валера, не здороваясь:
- Поехали к Михалычу!
- Упал? Овсы под снегом, и все спят.
- На берлогу.
- А я причем?
- Подстрахуем.
-Михалыч поможет.
- Не, с Михалычем я боюсь.
- Не едь, если боишься.
-ПОЕХАЛИ!
- А зверье свое куда дену?
- Мою подружку на хозяйстве оставим. Она рвалась из Минска на природу.
- Дык, на природу с тобой, наверное. А тут ее, одинокую, волки съедят.
- Буду рад.
- Я подумаю.
- Думай скорее, я через десять минут буду.
- Так ты уже с трассы свернул?!
-Да.
В принципе, всякий совок приучен с младых лет принимать добровольно-принудительные решения. И разборки приходится откладывать на потом. А тут нужно или посылать, или принимать в темпе. Выбираю женский способ избежать изнасилования: расслабься и получи удовольствие.
- Ладно.
За 10 минут успел только накидать посреди комнаты кучу охотничьей одежды и унты.
Подъехала машина, и из нее вышла высокая, длинноногая, ослепительная красавица-хамелеон Елена, окруженная мощнейшей аурой женской привлекательности. Даже мой пес выпучил глаза и не залаял. А вот кошке она не понравилась.
Я как-то с первого взгляда чувствую, что дама-хамелеон. Они имеют очень сложную и развитую инстинктивную программу атаки на выбранного в жертву мужчину. С ним она проявляет огромную любовь к его интересам, например, любит природу.
Если же целей несколько (по принципу 'а вдруг с этим облом'), то с другим объектом она хорошо разбирается в машинах, с третьим - интересуется его 'хворобами' и переключает Дискавери на Белену. С одним - болтлива, с другим - молчалива и загадочна, с третьим - поразительно интеллектуальна. С одним - применяет поощрительное спаривание, с другим - холодна, с третьим - целомудренна. Может быть экспертом по ремонту квартиры, постройки дома, воспитанию детей и т.д. И все это на уровне инстинкта, очень натурально.
И посыпалось:
- Ой, как тут красиво! Какой снег белый! И сугробы! Иней! По дороге мы видели столько следов! Это с Вами мы поедем на охоту? Вы здесь один живете? Холодно? Печку дровами топите? Как вкусно пахнет дым из трубы! А козочки ваши где?
И так без остановки и без права собеседника на ответ, но ее прервал Валера:
- Мы поедем, а ты останешься на хозяйстве, природа здесь отличная.
- :
У меня сомнения возникли: не сбежит ли она к своему другому варианту, сразу как отъедем, и оставит моих домашних без корма. Поэтому при инструктаже подробно рассказал красавице о том, сколько волков бегает на моем пятикилометровом тупичке, отходящем сюда от проезжей дороги. Притухла. Дал ей малый саперный топор и объяснил, что волка, который лезет в дом, нужно бить между ушей. Увяла:
Нет, не сбежит никуда. Валерий слишком успешный бизнесмен. Прохиндей! У него ее инстинктивной программе противостоит нехилый интеллект, и он все понимает. Красавица еще только надеется его использовать как мужа, а он уже использует ее по полной, в т.ч. напряг моими вилами, ведрами, печной сажей, рогатыми козами и зубатыми реальными волками.
Или сбежит, если волки ночью концерт у дома устроят? Нет, не зря я ее тупичком и топориком запугал, пешком не пойдет 5 километров даже в солнечный полдень, а другие машины, кроме валериной, здесь зимой не ходят - тупик. Будет спать с топором.
На том и отъехали. А по дороге я начал вспоминать, что забыл. Перечислять долго, но можно кратко сказать: все забыл. Взял только одежду, блок сигарет и ронхил, блин. Хорошо,что хоть права случайно оказались в кармане охприкида - повезло, т.к. я про них при отъезде тоже не вспомнил. Поэтому прорулил я всю Россию, чтобы Валера отдохнул, - он все-таки основной стрелок, а я страхую.
Валера - очень опытный охотник: не сосчитать, сколько волков взял в Беларуси, уже трижды бывал у Михалыча и трижды возвращался с трофеем. Но стрелял только на овсах с вышки. На берлогу идет первый раз. Говорит, что готовит себя к большой африканской пятерке.
К рассвету прибыли. Долго не канителили. Пообнимались, перекусили с кофейком - все непьющие. Я взял у Михалыча его болтовой Манлихер под .375 Н&Н Magnum (привычный, у меня его близнец есть) и острый, как бритва, кинжал за голенище. Попрыгали. Потом по уазикам - и в путь.
У Михалыча обнова - двухствольная крупнокалиберная винтовка, как у Геринга, с дульной энергией более 7КДж. Знаковая вещь. Престижная. С виду похожа на обычную горизонталку. Безумно дорогая, стоит как десяток элитных карабинов или больше. В руки сама просится и греет душу. Слюни, конечно, у меня потекли: И у Валеры тоже. Сильна мать-Россия, если сын егеря, местный житель, в прошлом простой охотовед, может позволить себе дополнить таким оружием свой и без того роскошный арсенал:
Остановка. Далее дороги нет. Помощники остаются сидеть во втором УАЗе, а нам с тремя молчаливыми длинноногими сибирскими лайками идти километра 3-4 лыжиками. На лыжне вспоминаю, что нужно, собираясь на охоту, заглядывать в паспорт, чтобы не забывать свой возраст. Да и бессонная ночь сказывается. И карабин тяжелый. И я тяжелый, с полным желудком. И вообще поспать бы у теплой печки. И почему Михалыч гарантирует, что именно самец будет, непонятно.
А Михалыч останавливается и дает команду зарядить карабины, чтобы потом болтами не греметь. Через километр опять остановка перед снежным холмиком. Мы высовываем над ним головы, и он показывает продых. Он далеко, метров 150, и его еле видно даже в бинокль. Жестами, без слов, объясняет план и грозит, чтобы шатуна ему не пустили.
Мне прямо напротив выхода нужно стать на дистанции 25 метров, Валере - стать чуть сбоку и поближе, чтобы стрелять не в лоб. Михалыч не участвует, поэтому Валера отдает ему свой фотоаппарат. Когда встанем, пойдут собаки. А у меня сонливость не проходит. Нет ни азарта, ни мандража. В паспорт не заглянул, Валеру не послал, теперь жалею.
Тихонько снимаем предохранители, потом выдвигаемся к берлоге, слезаем с лыж. Снега чуть выше колена, растаптываюсь для маневра, но уже неотрывно смотрю на продых.
Идут собаки, продыха еще не нашли, метусятся. И тут, без помощи собак, выход взрывается обломками наста, метелью снега, и из этого облака на меня прет медведь. Черный, как уголь, кажется. Я даже хорошо вижу огромные когти на его передних лапах при прыжках.
Далее все длилось совсем малую часть секунды. Валера стреляет и делает чистый промах - от неожиданности, наверное. Или мандраж задавил. Шлепка пули нет, медведь на ходу чисто. Передо мной маленькое понижение - ровчик такой, стреляю когда у мишки передние лапы опустились в ровчик, чтобы попасть в шею, сверху как бы. Другого шанса просто нет - идет галопом в лоб. По-другому не остановить, подомнет.
Шлепок пули есть. Зверь вылетает из ровчика уже кубарем, телом не управляет и пролетает мимо меня рядом. Большая туша, хорош, пудиков 15. Даже 7 КДж не сбили его инерцию бега.
Михалыч прет на лыжах быстрее снегохода, чтобы лаек зафукать. Иначе шкуру попортят.
Как-то холодно стало, да и запоздалый мандраж имеет место быть, но шеф наш очень опытный: повесил на пружинящий сучок сворку, достал из кармана цепную пилочку, быстренько сухостоину тоненькую привалил. И вот уже огонь, дым - и все хорошо. Виноват, затормозил, но дым костра напоминает про сигарету. Лихо щелкаю и некурящему Валере своим спиральным ронхилом. Стоим, молчим, дымим вместе с костром, а Михалыч зовет по телефону помощь из второй машины. Тоже Россия-мать не отстала, связь работает хорошо везде, не то что у моего дома в Синеокой.
Ждем, фоткаемся. Ни Михалыч, ни я у трофеев давно не фотографируемся из принципиальных соображений. Поэтому звезда сессии - Валера. Парные фото с мишкой, с нами. А когда пришли помощники, то и групповые. На этом все, уходим, помощники работают, их очередь.
Попарились, поели не нашей медвежатинки с груздями мочеными и капусткой квашеной с клюквою, почаевничали у самовара под разговоры, поспали впрок - и в путь. Шкура с головой и вырезки уже упакованы в багажнике - сервис.
Машину вел всю дорогу Валера, и вернулись мы на двое суток раньше, чем обещали.
Красавица нас не ждала. Поэтому была нечесана и немыта, судя по всему, с самого нашего отъезда. Любая Золушка знает, что мыться без принца бессмысленно. А всплакнуть о тяжелой женской доле без принца - обязательно. Поэтому на щеках вместо теней была размазана печная сажа разводами.
На наш взгляд, потери были минимальные - волки ее не съели: Но для несчастной Елены это была катастрофа - принц ее увидел ТАКОЙ, с сеном в голове.
-До встречи. Щеми тут серых помаленьку!
- Доброй дороги. Приезжай с Еленой в баньку летом. Попаримся, поплаваем, промангалимся на солнышке. Может быть, и волчка на обходе подгоню.
И напоследок я высказался:
- Учти, пятерку страховать не поеду. "(с)
Тема сисег не раскрыта !
Авторство не плохо бы указать
А зачем, и так всё хорошо. Побольше бы такого чтива.
ВВБ
Авторство не плохо бы указать
Не мое.
Но и автора не укажу - не знаю.
Вот, рекомендую к прочтению, каждая новелла - готовый сценарий и самое главное после прочтения остаётся впечатление, что ты это видел, знаешь этих людей и что то подобное с тобой происходило. Так писать - ДАР иметь надо! https://www.ozon.ru/context/detail/id/7426869/
Воинов Дмитрий
https://voinov.by/bez-rubriki/s-buhtyi-barahtyi/
У Линевского есть сборник «Озеро «Тихое», тоже хорошо написано.
Вот немного из той книги Можарова, посмотрите внимательно как точно всё подхвачено и передано словами. Если интересно, есть ещё немного, но рекомендую купить книгу, не пожалеете!
ЗАПАХ ДОЖДЯ.
КАДНИЦЫ.
Ручьи - это счастье и беда Кадниц. Они текут отовсюду из горы, на которую вползает извилистыми зурбагановскими улочками деревня. Их забрали когда-то в дубовые желоба, надолбили у стока в Кудьму длинных, во весь древесный ствол корыт, где стирают и полощут. В дома, причудливо разбросанные по горе, провели от желобов трубы и бежит по ним на кухни и в умывальники прозрачная ледяная влага день и ночь, зимой и летом. Но все ручьи не собрать. Вода ищет лазейки в глине, течет под дома, и крепкие когда-то дома с прочными, как у кремля, стенами первых этажей из плотного клейменого кирпича, трещат, слоятся и рассыпаются, как песчаные замки. Могучие, в три обхвата ветлы растут вдоль ручьев по краям улиц, и по всему склону - сады, сады и сады.
Гора эта - крутой правый берег Волги, хотя у Кадниц он оказывается непомерно высоким берегом маленькой Кудьмы, а между ней и Волгой лежат богатые на разнотравье заливные луга. Когда-то ледник вздыбил эту землю, но он растаял, и осталась течь у подножия кручи река Ока. Приняла она в себя воды другой реки, Волги, и продолжила свой путь дальше. Только назвали ее от места слияния почему-то Волгой, и стала Ока не великой русской рекой, а скромным ее притоком. День и ночь гудят на ней пароходы и баржи, визжат истошно 'Ракеты' и 'Метеоры', а крачки с хвостами ласточек и расторопные чайки пытаются их перекричать. Но едва поднимешься по шатким мосткам с крашеной-перекрашеной пристани в луга, как аромат волшебных трав отталкивает назад в Волгу пропитавший ее запах бензина и дизельной гари, как увязает в первых же тонких листьях тальника вокзально-сталепрокатный гром трудовых будней реки и базарный галдеж сумасшедших птиц.
В лугах искрятся на солнце заливные озера с золотыми карасями и водяными лилиями цвета молодых сливок. В камышах покрякивают степенные утки, и горластые цапли ловят на мелководье бестолковых лягушек. По грядам дыбят землю настырные шампиньоны, а в сосняке сопливые маслята прячутся под прошлогодней листвой и прикрываются бурыми хвоинками- вилочками.
С любого места из лугов видна кадницкая церковь. Она одиноко возвышается на самом краю горы, и облака, проплывая мимо, едва не цепляются за решетку обнаженного купола ее белокаменной колокольни.
В деревню с лугов перевозят на лодке. Если она у деревенского берега, то нужно зайти на мостки и кричать 'Перево-о-оз!' до тех пор, пока не проснется и не появится из ближайшего дома перевозчик. Не спеша, с равнодушной гримасой Харона он спустится по пологому берегу к речке, сядет в лодку задом-наперед и погребет кормой к вам, сильно забирая влево из-за быстрого течения. Тем временем вы успеете рассмотреть и похожих на бабочек стрекоз с темно-синими крыльями, порхающих вдоль уреза воды, у поникших ветвей ив, и малька, брызжущего серебристыми фонтанчиками из-под нефритовых листьев кубышек. По шатким мосткам и крутящейся челноком корме вы заберетесь в лодку, и харон, бубня себе поднос нелестные для вас эпитеты, взмахнет потертыми веслами в скрипучих уключинах.
Только кадницкий харон перевозит не в ад, а в рай, эдем, парадиз. Туда, где каждое время года, каждая пора прекрасна и с волнением ожидаема немногими счастливыми людьми, проживающими здесь. То морозный январь, когда изукрашенные розовым закатом ветлы замирают в толстой шубе инея и в заснеженных теремах возгорается теплый, сказочный свет. То слякотный март, когда деревья брызжут воробьиным гомоном и с тающих под лазурным небом крыш стекает крупными каплями солнце, выбивая в рыхлом снегу место для молодых ростков подорожника. То июнь, когда усердные пчелы изнемогают от трудов в томительно-медвяном запахе золотистого липового цвета. То щедрый август, то грустный октябрь, то печальный ноябрь, то полный святых праздников декабрь, а там снова красногрудый, снегириный январь.
Мы с братом купили здесь дом. Да не просто дом, а дом с запущенным садом, с застекленной беседкой в саду, где ждал своего звездного часа неведомо откуда взявшийся тут бильярд. С черной от копоти баней под старым развесистым кленом и с седым от времени скворечником на клене.
В каждую пору сюда собираются наши многочисленные друзья. И тогда, обычно тихий, погруженный в свои мечтания, дом оживает, наполняется светом и голосами, щедро дарит людям вековой уют и тепло.
Собиратели трав приезжают к нам на выходные с конца мая до осени. Они степенные, чай пьют с мятой и зверобоем, яичницу жарят с крапивой, суп варят со снытью, из корней одуванчиков делают 'кофе' и пьют его со сладкими жареными корешками лопуха. Они знают названия всех самых неприметных трав, любят подолгу говорить об их пользе для здоровья, и у них всегда найдется цветочек, который обязательно должен помочь от какой-нибудь болезни.
Приезжают оборотистые собиратели ягод и грибов, которых почти не видно в доме. Как бы рано ты ни проснулся, они уже ушли. С вечера же они ложатся спать пораньше, так что успеваешь только перекинуться с ними одним-двумя словами. В августе собирают шиповник, которого в лугах тьма тьмущая и томную, цвета голубиного крыла ежевику. Бывают здесь и зимой и летом рыбаки, тщательно оберегающие друг от друга тайны своего ремесла и демонстративно выставляющие напоказ полный садок золотых карасей-лапотников или снизку чехоней-сабельников, говоря при этом с затаенной гордостью:
- Взял вот сегодня немного. На пожарить.
Но как же молодеет и свежеет старый дом, когда собираются в него охотники. На открытие утиной охоты, когда на веранде варят сливы и крыжовник, или позже, когда бьют дичь на пролете и сени полны ведер с антоновскими яблоками, и запах от них проникает в каждую щель, в каждый закоулок в комнатах. Изнеженные городские легавые тогда дрожат от возбуждения, они наводняют дом, скрипят половицами и ступенями лестниц, они тут же налавливают блох и самозабвенно вычесывают их из-за одного уха, чтобы подняться и сразу же бухнуться на пол, задирая уже другую лапу к другому уху. Они скулят и гоняют друг друга, предчувствуя тот миг, когда хозяин, занятый все время какой-то ерундой, вдруг одумается, встанет со стула или с дивана и с лукавой усмешкой произнесет самые сладкие на свете слова:
- На охоту!
Не поверят лохматые сеттеры и толстые спаниели своим длинным ушам, поднимут их повыше, как им, должно быть, кажется, и свернут мигом посерьезневшие физиономии набок:
- Повтори, повтори еще! - попросят их умные, наивные глаза.
И хозяин поймет, что им не верится и повторит. Вот тут и начнется потеха. Дом и без того уже не в себе, становится и вовсе сумасшедшим.
Мой ягдтерьер Бес забывает про взятую им на себя обязанность ставить этих заласканных в креслах и диванах кобелей на место, про сосредоточенно-романтические ухаживания за обворожительными великорослыми суками и мчится первым к двери на улицу. Вперед него не выйдет никто, даже кудряшка Фэнси. Он готов нырнуть головой хоть в лошадиный хомут, лишь бы скорее натянуть сворку и вырваться на волю. А там - берегись цепные шарики и дружки, расползайся по блохастым будкам, уноси в их душную темень недоглоданную кость.
Чуть не черпая дюралевыми бортами с облупившейся краской, перегруженный катер трудно переплывает неширокую Кудьму. Во все стороны с него торчат головы в кепках, ружейные стволы и ноги в болотных сапогах. По груде тел, удерживающей равновесие своей неподвижностью, туда-сюда снуют, поскуливая, нетерпеливые собаки и нарушают баланс, вызывая отчаянную ругань охотников. Выжлецы брата брезгуют таким обществом и плывут за кормой своим ходом. Они вроде бы и не нужны на утином пролете, да как их оставить на открытие-то! Когда до берега, выстланного ковром изумрудной полевицы, остается с десяток метров, Бес, как бы его ни держать, решительно прыгает с помятого носа 'ковчега' в манящую гладь прохладных вод. Следом отправляются и другие собаки, а те, что не любят плавать, мечутся от борта к борту, требуя, чтобы плывущие вернулись назад. Кое-как катер преодолевает последние пяди. Мощный рывок многих рук выбрасывает его ребристое тело на прибрежную траву, и пока собаки с милой непосредственностью обдают своих хозяев фонтанами искристых брызг, я прячу разноцветные весла в вечереющих ивах.
У каждого озерца и залива в лугах свое название. Мы идем шумным табором между духмяных скирд сена на Косное, там встаем по камышам и до беспроглядной темени высматриваем силуэты проносящихся над нами крякв и чирков, слушаем неожиданные, приближающиеся канонады ружейных залпов, глохнем от своего выстрела и слепнем от все более яркого с каждым шагом наступающей ночи огня из обоих стволов. Дрожа от холода всем своим мокрым телом, Бес усаживается мне на носки сапог и терпеливо ждет, когда птица плюхнется после удачного выстрела в черный лак реки. Тут уж не нужно команд.
Всякий раз, выливая из сапог воду и слыша, как справа и слева от меня делают то же самое все остальные, я думаю, для чего все-таки мы таскаем эти резиновые колодки на ногах, зачем, зная заранее о стертых в кровь щиколотках, мы не зашвырнем эти вериги на чердак и не обуемся в промокаемую, но удобную и легкую обувь. Кто скажет, зачем?
Может, затем, чтобы задобрить жестоких богов, которым может показаться, что на нашу долю выпадает слишком много счастья.
Спотыкаясь на кочках, которых на свету здесь и не было, блуждая среди бесконечных в темноте озер и болотин, теряя и собирая в стаю собак, мы бредем, а потом плывем не спеша к дрожащим в ивовых ветвях огням Кадниц. Как яркие звезды, эти огни манят нас своим желтым светом, и путь к ним кажется нескончаемым, как до звезд.
Чуткие звери первыми услышат приближающийся береги спрыгнут с катера задолго до того, как он ткнется носом в неожиданную твердь. Спрыгнут, и самые нетерпеливые из них унесутся в гору, чтобы сообщить заждавшемуся дому о нашем прибытии. И вот уж сброшены в сенях сапоги и ватники, вот уж собаки разлеглись в немыслимых позах, кто где нашел себе место, вот уж пыхнул раз-другой первым паром старый пузатый самовар, а нимвроды завели свои полные чудес речи о былом. И какими бы путанными и странными ни казались эти повести, каждую слушают со вниманием и ждут друг от друга новых.
- С Игорем я больше не охочусь, - начнет Сергей раздраженно, когда лирические нотки отдельных рассказов сливаются уже в бурную сентиментальную симфонию. - Это не охотник. Звери, и те милосерднее.
- А что случилось? - общее внимание достигает апогея.
Не всякий мавр, смыкающий пальцы на горле невинной супруги, так владеет залом. Лишь добрейший тюфяк Игорь не готовит аргументов в свою защиту, не проявляет к происходящему интереса.
- Да давеча, - раскрывает Сергей душу настойчивой аудитории. - Пошли пороть камыши. Я со своим Тором по левой стороне Грязного, а Игорь - по правой. Ага. Дошли до перешейка. Вдруг Тор поверху учуял, да как рванул через перешеек к Игорю. Ага. Слышу: 'Ах-ах-ах!' Повел. Ага. Я затаился. Жду. А Тор там все кругами: 'Ах-ах-ах, ах-ах-ах!' Вдруг слышу стрел! Еще! Ага!
Горящие глаза и безвольно раскрывающиеся рты устремлены на полного возбуждения и печали Сергея, как на гастролирующего гипнотизера.
- На меня гонит! Ага! С предохранителя! Вскинул. И на тебе! Выходит с той стороны прямо на меня! Красавец! Никогда таких здесь не видал. Шкура вся пятнистая, рожки маленькие. Ага. А шея, как у балерины! Прямо мне в глаза смотрит, и слеза в глазах. Ну, просто просит зверь: 'Не стреляй!' Да и как стрелять: ни лицензии, ни пули. Опустил я стволы, отвернулся даже. А он ушел, красиво так ушел.
Напряжение несколько спадает, и охотники вновь овладевают своими лицами, обмякают на сиденьях, переглядываясь.
Вдруг лицо Сергея сереет, и он медленно поднимает взгляд на Игоря. Нехороший взгляд.
- И тут этот выкатывает. Что же ты не стрелял? - кричит. Я, кричит, - отдуплетил, да промазал! А у тебя он вот где прошел, а ты не стрелял! С мясом были бы все!
Охотники осуждающе смотрят на Игоря, делающего вид, что он ничего не слышит, что разговор вообще не о нем.
- Ничего я ему не ответил на это. Посмотрел только ему в глаза со значением и сплюнул на землю, - решительно заканчивает Сергей.
Тишина. Все молчат. Определяют свое отношение к Игорю. Как же быть теперь с этим, добрым в общем-то увальнем? Не просто занять такую же непримиримую позицию, как Сергей.
- А что за зверь-то был? - спрашивает вдруг наивный дед Саня.
Сергей уже молча помешивает ложечкой мед в только что налитой чашке горячего чаю. Охотники смотрят на него. Может, и правда зверь-то какой-нибудь пустяковый был, может не обязательно с Игорем так-то уж строго.
Сергей тянется за кружочком порезанной на блюдце ароматной антоновки, кладет кружочек в чашку и, глядя, как он плавает белым лепестком в красном от зверобоя кипятке, равнодушно произносит:
- Да жираф.
Даже запечный сверчок замолкает на те несколько мгновений, когда после произнесенного Сергей деловито отпивает из чашки, а у охотников разевающиеся рты стараются опередить выкатывающиеся из орбит глаза.
И потом, стараясь перекричать повальный хохот, Сергей, будто недоумевая, спрашивает:
- А если жираф, так что? Можно стрелять, что ли?
Вся деревня уже спит. Только в одном доме не смолкают разговоры, и свет из его окон падает на поленницу дров, где отходят ко сну скрипучие жуки, на поникшую листву яблонь и землю под ними, усыпанную неподвижными падальцами, на полеглые от росы шелковистые травы. Один дом во всей деревне, во всей безлюдной темной вселенной светит на все четыре стороны счастливыми огнями маяка.
Книга Можарова у меня есть 😊
Сергеевич, лучше давай сюда по паре наших с тобой "перлов" выложим
Ну у других-то пока нет, пусть почитают, особенно про День Святого Евпла 😊 Про лисовина добью и выложу, есть одна история эпической охоты в окрестностях Хайфы 😊
Сергеевич - выкладываешь тексты - дели их на абзацы! работай с текстом!!
"Кирпич" который ты выложил ОЧЕНЬ тяжело читать!!!! И 80% не станет это делать!!
Делю! Вот про охоту на лис из тог-же источника. Орфография и пунктуация оригинальной книги сохранена 😊
ПЕРВАЯ ЧЕРНОБУРКА.
Брат еще улыбался, но уже не так ехидно, и на стремительный поток торопливых и невнятных фраз деда Сани все чаще кивал головой.
- Убей Бог! Убей, если вру, что не так,
Выпучив, сколько было возможности, маленькие глазки, сыпал дед, как из молотилки, чтобы не дать никому возможности перебить его.
-А только верно баю: чернобурка!
-Вот, как сейчас, своими глазами.
-Убей Бог!
-И хоть и старые глаза, а лучше новых двух.
-Вот, разрази гром, погонят!
А всего-то: час-два, туда-обратно.
Чтобы было убедительнее, дед подпрыгивал на табурете и размахивал руками, выстреливая одну очередь слов за другой. И очереди эти должны были поразить брата в самое сердце - уговорить его отправиться за чернобуркой, которую дед видел, якобы, у давным-давно сгоревшего дома лесника. Брат поначалу высмеял деда Саню за чернобурку, сказав, что ей тут взяться неоткуда, если только с шубы Валентины воротник не сбежал. Но знал брат и то, что в Кадницах не сыщется другого такого приставучего человека, как дед Саня. Прослужив всю войну в полковой кухне, а после нее по хозяйственной части в армии, дед Саня по всякому поводу любил сказать:
- В уставе старого солдата слово 'уступление' не убозначено!
За вспотевшим окном темное небо цвета сизого голубиного крыла грозилось вот-вот пролиться дождем на полный влаги тяжелый снег. Мокрые грозди рябины нехотя качались под натиском тонкоголосых свиристелей и сыпали ягоды вниз. Кот Васька, заприметивший птиц, пролез сквозь решетку сырого штакетника, опустил лапу в снег, поднял ее, потряс быстро-быстро и задумался - стоит ли дальше идти. А на столе добродушно побулькивал самовар, ни секунды не сомневаясь в том, что только безумцы могут отправиться в этакую погоду со двора мокнуть да потом мерзнуть.
В конце концов брат сдался и принялся вкладывать патроны в новенький патронташ, посмотрел в стволы своей вертикалки. А когда протрубил в них, как в рог, возбуждение передалось и гончим: они застонали в сенях, заскребли в дверь.
На улице пегие красавцы Туман и Бояр в сворках из сыромятной кожи, как в портупеях, выступали чинно, будто на параде. А мой юный и косолапый ягдтерьер Бес рвался с поводка с хрипом, метил каждый приметный бугорок и облаивал всех встречных дворовых собак. Псы глухо рычали и, уже зная его вздорный характер, прятались нехотя в своих темных, блохастых будках.
Едва мы выбрались по старой лесной дороге на поляну, где когда-то стоял дом лесника, а теперь даже печь рассыпалась, Бояр потянул, и брат набросил гончих. С легким скулежом смычок ушел в полаз вдоль кромки леса и вскоре заголосил на разные лады по зайцу.
Услышав этот лай, этот вопль азартной погони, Бес отчаянно рванулся на поводке и протяжно завыл-загавкал, вторя гончим и одновременно умоляя отпустить его.
- Ишь, выжлец! - ехидно произнес дед Саня, посмотрев на обезумевшего ягда. - Пожалуй, пусти его - с заревом пойдет.
С последними словами он протянул руку, чтобы пригладить маленького страдальца, но вовремя успел отдернуть. Белые зубы с лязгом сомкнулись в воздухе, а верхняя губа 'страдальца' злобно поднялась, обнажив клыки.
- А, батюшки! - охнул дед Саня.
- Зубьи-ти как у граблей!
Гон, между тем, достиг оврага, и выжлецы сошли со слуха.
Я пустил Беса по следу Бояра, Принюхиваясь, ягдтерьер глубоко совал длинный нос в снег, выпрямлялся, недоуменно смотрел перед собой: и снова нюхал. Вдруг он резко развернулся и пошел к противоположному краю поляны.
- В пяту пошел! Вот дак охотник! - усмехнулся дед Саня.
- Да, брат, охота - это тебе не котов драть!
Увы, мой ягдтерьер оплошал, и дед Саня дал ему самую обидную для хозяина охотничьей собаки оценку.
Безликое серое небо, каким оно бывает только в оттепель, равнодушно дремало над самой землей, касаясь где-то на горизонте такого же серого снега. Брат с дедом закурили. Стало совсем тоскливо. Захотелось горячего чаю с малиновым вареньем, банного тепла, духа распаренных веников.
Тявкнул Бес. Он настороженно стоял метрах в тридцати от нас и смотрел на сугроб, прятавший под собой остатки печи.
- Кошка, поди, - высказался равнодушно дед и отвернулся.
Бес залился воинственным лаем и скрылся в сугробе. Когда я подбежал, то увидел вход в нору с тщательно утоптанным черным снегом. Где-то в глубине ее 'кекала' лиса, и Бес задиристо облаивал ее. Вдруг все смолкло на мгновение, и до меня донесся жалобный стон. Какая-то неведомая сила, казалось, остановила бег времени. Сердце вдруг принялось рваться из груди и биться бешеными толчками то тут, то там. Наконец что-то мелькнуло в темной дыре, и показался куцый хвостик пятящейся задом собаки. Я вцепился в него и с силой потянул. Из норы вылезло нечто совершенно черного цвета, одно из составляющих которого было моим псом. Найдя загривок и перехватив, я поднял его в воздух, и сей же час увидел, что Бес держит за горло под скулой крупную черную лису. Она не подавала признаков жизни.
- Ай, батюшки! Как быть-то?
Запричитал подоспевший дед Саня, делая безуспешные попытки вырвать чернобурку из собачьих зубов.
- В ухо надо дунуть!
Воскликнул он вдруг и, сложив губы трубочкой, потянулся к Бесу.
- Смотри, дед, чтобы он тебе нос не прокомпостировал,
Вовремя предупредил брат.
- А то перехватит немного, и нам придется с тебя его сдувать.
Дед испуганно отпрянул и сразу же предложил:
- А то, давай по хозяйству его щелканем.
Мы попытались обнаружить 'хозяйство', но оказалось, что оно надежно упрятано в неведомо откуда взявшуюся продольную складочку на животе.
Я наклонился и резко дунул Бесу в ухо. Он разжал челюсти.
- Гот-ова! - радостно пропел дед Саня, едва лиса обмякла в его руках. - Дошла-а-а-а!
Брат поднял горсть снега и потер лисий бок. Снег мигом почернел, а на боку проступило золотистое пятно. Мы подняли глаза на деда и, не сговариваясь, захохотали.
- В трубе жила, - сквозь смех выкрикивал брат. - Вся в саже!.. Чернобурка крашеная!
Уразумев свою ошибку, дед тоже захохотал, и из маленьких его глазок брызнули слезки. Следующий приступ хохота заставил меня согнуться пополам: дед зачем-то перехватил лису, да так неловко, что хвост мазанул сажей ему по щеке, и одновременно животное шлепнулось на снег. То, что лиса не выпала, а вырвалась, мы поняли, когда дед вдруг изменился в лице и завопил на манер выжлеца, а крашеная чернобурка абсолютно живая помчалась по полю к лесу. Бес рванулся за ней, но быстро увяз в сыром, глубоком снегу, и она ушла от него, как от стоячего. Брат вскинул ружье. Бойки цокнули дуплетом, но выстрела не последовало. Быстро переломив пустые стволы, он рванул патрон из патронташа, но новенькая жесткая кожа не пожелала его выпускать, и брат обреченно опустил руки. Минуту мы смотрели на деда, как на предателя, но при виде его очумелых глазок на вымазанном сажей лице, вновь покатились от хохота.Гончих пришлось ждать долго.
- Разрази гром, говоришь? - нет-нет заливался смехом брат. - Поди, хвастать будешь в Кадницах черными усищами-то!
Дед Саня размазывал по лицу жирную сажу и все время переспрашивал:
- Ну, как, стер? А то, храни Бог, Негрой дразнить станут.
Я безуспешно пытался оттереть сырым снегом руки от сажи и едкой лисьей мочи, которой 'ченобурка' обдала Беса во время схватки. И еще я боролся с искушением вернуть деду картинно, как в индийском кино, отчетливо произнося каждое слово: 'Охота- это тебе, брат, не котов драть!', но пожалел старика, не сказал. Правильно, по-моему, что не сказал.
Во!!! Вот это другое дело!
Лана, завтра про валюшей накину, есть пронзительная по красоте вещь про весеннюю охоту.
Как и обещал. Этот рассказ, в моём представлении, прямой аналог известного стихотворения А.К. Толстого "На Тяге".
ЗАПАХ ДОЖДЯ.
Честное слово, не понимаю, почему нельзя рисовать так, чтобы было похоже, - Произнес брат, внимательно разглядывая из- за моей спины рисунок.
- Лень, что ли постараться? Или умения не хватает?
Пасмурное весеннее утро оседало на кончиках вишневых веточек бесцветными холодными каплями. Собаки спали, как мертвые. Мокрый кот, только что вернувшийся из 'ночного', требовательно мяукал в ожидании кормежки и заискивающе терся шеей о мои ноги и ножки табуретки.
Поставив перед собой огромный бокал горячего кофе, я уселся в сенях, набросил на голые плечи ватник, и принялся рисовать свет из окна, мягко обволакивавший головки крупного прошлогоднего чеснока в серебристых чешуях, разложенные на подоконнике. Свет и мрак, деревянный подоконник и чеснок. И мутноватое стекло. По углам в паутине. Коричневая акварель и про-желтевшая лежалая бумага.
Давно ли брат наблюдал за мной, я не знал. Не услышал, как он подошел и поэтому вздрогнул от его слов.
- Не нравится?
- Да нет, нормально. Только не пойму, почему никто не рисует так, чтобы было похоже. То есть, оно и так похоже, конечно. Но я имею в виду, что можно бы каждую деталь выписать так аккуратно, что поглядишь и скажешь: - Класс! Как на фотографии!
- Да можно и так, только я же не чеснок на подоконнике рисую, а свое настроение. Чесноку окна - это образ. Мне бы хотелось, чтобы зритель посмотрел и увидел не окно, а то, что здесь не нарисовано - последний апрельский снег за окном, мокрое весеннее утро, которое навевает еще большую грусть, чем осеннее. Вот, ты можешь сказать, как нарисовать запах дождя?
- Любите вы, художники, помудрить. Если ты хочешь, чтобы увидели талый снег, так и нарисуй снег. И все дела. А то придумали аргумент 'я так вижу' и козыряют им по любому поводу. А кому нужно такое художество, если кроме одного автора никто ничего подобного не видит? Никому. Ты уже позавтракал?
Закончил брат разговор так, чтобы последнее слово осталось за ним.
- Нет еще, - ответил я, пожимая плечами, - Самовар горячий.
- Пойду в курятник яичек соберу. Глазунью пожарим, - произнес брат, зябко пожимая плечами и, уже выходя на холод, добавил:
- Не забыл? Сегодня на тягу.
Не забыл ли я про тягу?! Скорее я забуду про все праздники на свете, но только не про этот.
Вопреки всяким правилам и законам мы развесили свои ружья на стене, над огромным деревянным диваном, обитым толстой коричневой кожей. Между ними красовался завитый в кольцо прозеленевший медный рог, а над ним были прибиты подобранные летом в черничнике гигантские лосиные рога. Дом когда-то принадлежал набожному купцу. В цокольном этаже тот содержал магазин, где торговал христианскими книгами, иконками, свечками, солью, спичками и керосином. Дом переходил от владельца к владельцу и в конце концов мы с братом его купили. Последний хозяин сделал из магазина мастерскую и, съезжая, бросил в ней весь ржавый слесарный инструмент. Унаследовали мы и огромный диван, поскольку в квартире, которую он получил в городе, диван просто не поместился бы. Когда стали обживаться в доме со скрипучей лестницей и раздвижными застекленными дверьми в залу, первым делом изучили те столы, полки, шкафы и углы в мастерской, которые были забиты, Бог знает чем. Меня привлек чердак, где иконы, старые журналы 'Нива' и религиозные книги лежали стопками по бревнам перекрытия и кучей в кованом сундучке. Я спускал все это сверху и расставлял по ажурным этажеркам, а брат с неменьшим энтузиазмом таскал в комнаты снизу железки и нет-нет восклицал радостно:
- Пылесос! Механический пылесос, честное слово! А это утюг угольный. Гляди! Гладить можно, если почистить!
Так он и обнаружил среди худых самоваров, гигантских ржавых безменов и маслянистых керосиновых ламп заляпанный краской охотничий рог. Чистили мы его речным песком по очереди и довели до изумительного золотого блеска, по крайней мере, местами.
Весь день я провалялся на диване, листая 'Ниву' и поглядывая изредка на наш 'арсенал'. Часы в коричневом застекленном футляре шипели и рассыпали по дому серебряный звон, не спеша отсчитывая время, оставшееся до вечерней охоты. Бес спал у меня в ногах, свернувшись калачиком и спрятав нос в широкие передние лапы. За окном моросило и хмурилось, и даже в комнатах пахло дождем.
- Погодка-прелесть!
Радостно потирая руки и поглядывая в окно на бесконечную серую пелену неба, сам себе сказал брат, когда часы с горем пополам прозвенели восемь раз свою несложную мелодию.
- Пора. Скоро смеркаться станет.
На улице Бес мигом вывозился в грязи и, готовый идти во все стороны одновременно, натянул поводок. Вырывая мне руку из плеча, он самозабвенно, с хрипом тянул то к забору, то к обочине. Резко останавливался и внимательно смотрел, не отстал ли брат. А он конечно же отставал и шел немного сзади, держа за проволочную ручку скрипучую керосиновую лампу.
Смеркалось, когда мы встали в вербах, усыпанных крепкими шелковистыми султанчиками. Сзади нас голые сиротливые осины и черные ели спускались в бездонный овраг и тонули там в рыхлом сыром снегу. На поляне снег уже сошел, и примятая прошлогодняя трава пряно пахла дождем. Мы встали спиной друг к другу. Бес понял, что уже пришли на место, и пытался сесть, но всякий раз, как его хвостик касался мокрой земли, он поднимался и пересаживался.
- Люблю я это, - неожиданно произнес вполголоса брат.
- Что, Это? - спросил я, понимая, что ему хочется высказаться.
- Вот это все! - быстро ответил брат, словно ждал, что я переспрошу, а я почувствовал, как он повел головой, показывая 'это все'.
- Апрельский вечер, голые еще деревья. Видишь, как они дрожат? Не по-зимнему, потому что соки их уже напитали.
- 'На бледно-голубой эмали, какая мыслима в апреле, березы ветки поднимали и незаметно вечерели', - вспомнил я из Мандельштама.
- Красиво, - отозвался брат.
- Но я не о таком апреле говорю. Я вот этот апрель люблю. Чтобы пасмурно было, чтобы промерзнуть и продрогнуть, чтобы дождик шел, чтобы ватник мой намок, отяжелел и набух от влаги небесной, чтобы пальцем по стволу проведешь, а на нем след остался, потому что ствол весь тонкой росой покрыт. А дома скинешь грязные сапоги, сбросишь красные от глины штаны и сидишь в одних трусах с папироской и пьешь чай горячий. Сидишь, врешь кому-нибудь про свои охотничьи подвиги или слушаешь с удовольствием, как кто-нибудь из друзей врет. А то еще в бане:
- Тс-с, тс-с, - послышалось от вершин дальних берез, и брат оборвал себя на полуслове.
Судя по приближающемуся посвисту, птица налетала с его стороны.
Неповторимое вальдшнепиное циканье становилось все ближе и ближе. Я услышал, как брат вскинул ружье и нежно щелкнул предохранителем. Сейчас он выстрелит. Я замер и слегка прищурился ожидая в любую секунду хлесткого залпа. Вот птица цикает почти над нами, вот уже над нами. Сейчас бабахнет.
- Сейчас! Сейчас! Ну?!!
Продолжая как бы между прочим цикать, вальдшнеп пролетел в вышине огромной ночной бабочкой.
- Почему не стрелял-то? - удивленно спросил я, когда посвист пропал в мокрых кронах осин.
- Так, она не хоркала, - пролепетал брат. - Самочка была, наверное.
- Ну, а в бане-то что?
- В какой бане?
- Которая после охоты.
- А-а-а. Там классно. Там крапива в кипятке заварена, там листик душистый из дубового веника на спину прилипнет. Как банный лист.
- Вот так ты все это чувствуешь?
- Ага.
- Такты все это видишь?
- Ага, - спокойно отвечал брат, не чуя подвоха.
- Любите вы, охотники, помудрить. Если ты хочешь рассказать про сегодняшний вечер, то так и скажи:
'Сегодня, надцатого апреля, в двадцать часов пятнадцать минут мы вышли на охоту. Моросил дождь. Температура окружающего воздуха колебалась в пределах двенадцати - четырнадцати градусов по Цельсию:'
- Тихо, умник. Летит!
В этот раз вальдшнеп, тихо присвистнув, гортанно прохрипел. Я обернулся. Вновь птичий силуэт показался в паутине березовых крон со стороны брата. Бог знает, что происходит в такую минуту с охотником. Из-за маленькой длинноклювой птички ты теряешь ощущение своего тела. Остается только душа, молящаяся неведомо кому, чтобы этот неведомо кто не сыграл над тобой шутку, позволил добыть птицу. Зависть к тому, кто стреляет, готова вырваться из тебя с тихим стоном. И молоточки в голове, независимо от твоих желаний, выстукивают в голове одно и то же:
- 'Пусть он попадет! Пусть он попадет!' Стрел!!!
Мелкая дробь прошла через тело тянущего куличка, и душа его в одно мгновение вырвалась на свободу и умчалась куда-то вверх. А то, что осталось, лишенное способности чувствовать, петь, любить, летать упало в прелую темную траву.
- Напусти! - прошептал брат.
Бес, мгновенно среагировавший на выстрел, уже стоял на задних лапах, натянув поводок струной, и искал в воздухе опору для передних. Я снял с него поводок, и он в три длинных и высоких прыжка оказался там, где упала дичь. Схватив вальдшнепа, он направился было в сторону от нас, к кустам. Но мой строгий окрик остановил его. Бес лег с птицей в зубах на сырую траву и прижал уши, как нашкодивший пес, который готов стерпеть любые побои, лишь бы не забрали добычу.
- Дай папе! - резко прошипел я, подходя к нему, и повторил еще раз:
- Дай папе!
Он нехотя разжал пасть и положил на лапы мягкое и теплое тело вальдшнепа. Я поднял птицу, а Бес подпрыгнул, как привязанный к ней, пытаясь если не овладеть трофеем, то хоть понюхать его еще раз.
- Прав ты конечно, - продолжил брат разговор в пол голоса.
- Наверное, это от неуважения людей друг к другу. Все уважение кончается словами. Если я испытываю какие-то чувства, то они настоящие. А если другой кто чувствует, то это у него от самомнения.
Он замолчал, а я задумался над его словами.
- Другой чувствовать не может, - вдруг снова и как-то очень грустно заговорил брат.
- На другого поэтому и донести можно, и расстрелять его можно, и счеты с ним сводить по любому пустяшному делу нужно до полного его физического уничтожения. Неужели это тоже наша национальная черта?
Стемнело так, что и лес и земля стали казаться одним целым, одной огромной черной чашей, накрытой грязно-серым блюдцем неба. Стало заметно холоднее.
Снова зацикала птица и темное пятно неясных очертаний, едва различимое на фоне небесной мути стало приближаться к нам, похоркивая. Брат выстрелил, и мы услышали легкий шуршащий удар от тела птицы, упавшей в снег оврага. Бес шустро помчался на этот звук. Брат разломил ружье и стал вытягивать из стволов гильзы. Запахло спаленным порохом.
В этот миг над нами дважды хоркнул и цикнул, невесть откуда взявшийся, вальдшнеп. Я поднял глаза и отчетливо увидел прямо над собой силуэт тянущего петушка.
- Пали! - зашипел брат так, словно решился-таки вырвать больной зуб.
Я вскинул к плечу двустволку и попытался прицелиться в медленно тающую в ночном небе птицу. Нажал сразу на оба курка. Предохранитель! Отжал кнопку предохранителя и снова поймал птицу в прорезь между стволами. Приклад ударил в плечо, и в ушах зазвенело.
- У-ушел, - с нотой обиды в голосе проговорил брат и сразу же примирительно добавил:
- Ладно, пусть живет. Завтра доберешь. Похолодало. Больше не полетят. Пора домой. Где Бес-то?
Домой собака шла вяло, не натягивая поводка и стараясь остановиться и обнюхать каждый кустик и бугорок. Мы немного отстали. В темноте я почти не видел брата, но слышал, как чавкают в глине его сапоги и скрипит так и не пригодившаяся керосиновая лампа. Мы шли молча, думая каждый о своем, а может быть об одном и том же, потому что у самого дома брат вдруг обернулся и, улыбнувшись, сказал:
- Ладно, рисуй свой запах дождя так, как ты видишь. Сегодня я все равно победитель.
С этими словами он нежно похлопал по ягдташу с двумя куликами.
Точно не всякий прочтет 😊
А ты саму книгу до конца дочитал или тоже того....устал 😊 А принтер для чего?
Книгу я прочел до конца.
Но ТО КНИГА!!! А это экран монитора...
А принтер - это у тебя бумага и чернила дармовые 😊, то есть - рабочий материал. Ты их получаешь!
А я их покупаю!
Он у мну и дома есть и если чего срочно надо, то печатаю 😊