Борки - Хатынь. 67 лет.

Gasar

66 лет назад, в 1942 году, гитлеровцы уничтожили село Борки в Могилевской области. Оно было самым большим из 186 белорусских сел, сожженных карателями вместе с жителями.

Гиммлер еще весной 1941 г. говорил, что цель русской кампании - расстрел каждого десятого из славянского населения, чтобы уменьшить его численность на 30 миллионов человек.
К марту 1943 г., когда в белорусской Хатыни нацисты заживо сожгли всех жителей (149 человек, в том числе 76 детей), они полностью уничтожили в республике свыше сотни деревень. Самая крупная из них - Борки Могилевской области. Здесь за один день каратели убили или сожгли 1843 человека.


...Хатынь - символ убитых фашистами белорусских деревень. Здесь погибло в огне 149 жителей. В других Хатынях больше, в некоторых - меньше. Чем измерить муки даже одной семьи, где боль матери, отца в миллион раз умножена на боль и ужас их детей, которые рядом горят заживо... Спросите у любой женщины: сколько человек убили в деревне? И всегда услышите, что много! Ой, много! Сто ли, десять ли человек убили, сожгли - говорится с одинаково сильной болью, острой жалостью.
А если не десять, а сотни семей - тысяча восемьсот сорок три человека? Как в деревне Борки.
Это была большая деревня на Бобруйщине, а точнее, несколько поселков, объединенных жизнью одного колхоза.
А в тот июльский день 1942 года их объединила смерть.
В теперешних Борках, послевоенных, живут совсем другие люди. И только несколько человек - из прежних, убитых, Они вам расскажут, как было в тот день.
Некоторые и сегодня задыхаются, как от невыносимой тяжести, когда начинают свой рассказ. От немолодой уже, болезненного вида женщины Марии Пилиповны Закадыницы мы услышали всего несколько фраз: не хватило человеку дыхания. Память сжала горло...
"...Я уже не могу даже и говорить, что меня они сильно били, и мальчиков моих, у меня трое было... Дак я говорю детям: "Не ходите за мной..." Оставляю на берегу, а сама в озеро, в воду, дети плачут, а я в воду, ну, думаю, утоплюсь, и все. Не, потом детей этих взяла и лежу, лежим, а одного в руках держу, и видим - идут снова немцы. Не, не дошли. И я лежала, лежала... И мою сестру, и мать, и всех моих... А потом хаты спалили. А мы в лес пошли, кто остался, и там жили, дети .мои траву ели. Много побили, ой, много! Считайте, всю деревню".
У Анастасии Илларионовны Касперовой и здоровья малость осталось, и видела она больше. Ясные глаза, светлое, открытое лицо, рассказывает она обстоятельно, громко, нараспев - и чем дальше, тем громче...
"...Ну, как началось... Мы легли спать. Утром моя мама вышла во двор и говорит:
- Уже нельзя в лес уйти. Уже оцепили кругом нас.
Ну, мы уже и сидим. Только утро наступило - сейчас мотоцикл идет по улице. Просто один, так. Обошел все поселки. У нас тут, може, семь было их, поселков. Он вокруг все и обошел. Я говорю;
- Что-то будет.
Мой хозяин говорит:
- Готовьте вы завтрак.
Ну, мы печь затопили. У меня трое детей было, хозяин и мама. Ну, дак я пошла за водой, взяла ведро, а колодезь вот тут у нас. Таскаю воду- что-то около меня пули свистят: "и-и-и-и-и", вот просто: "Тив!" Немцы, видать, на опушке леса были, и меня уже брали в бинокль и по мне, видать, стреляли. Ну, я набрала воды и пришла. "Знаете что, прямо в меня стреляют. Прямо пули возле меня тивкают! Ну, что ж,- говорю, - ведь у нас уже так было, что людей брали, -- може, снова будут брать, може, куды сгонять будут?"
Советуемся в квартире, не знаем что. И видим: по той дороге, с того Дзержинского поселка народ идет. Полицаи ведут свои семьи... У нас гарнизона не было, а полицаи были. Тут они собирались, свои и отовсюду. Тут уже они прятались или, кто их знает, - боялись партизан.
Ну, так мой хозяин говорит:
- Повели полицаи свои семьи.
Потом мы слышим, что получился выстрел в етой, в школе, Около школы такой выстрел, что прямо страшно! Мой хозяин вышел на улицу, и другой сосед. Сидим. И сейчас идет машина. А у меня етая, золовка, дак она говорит:
- Знаете что: може, и нас поубивают.
И сразу эта машина поворачивается орудием, или как его. И мы так это заплакали и говорим:
- Ой, будут бить, бить, видно, по деревне.
Испугались. А моя свекровь говорит:
- Пойду, може, они по яички пришли, дак пойду я, говорит, хоть яички соберу да отдам, им.
Уже откупались. Душу... Она пошла, и эта с мальчиком - вслед. Как они пошли, и к ним тут три немца. И у них, у свекра, получился выстрел. Мы вот так, как за частоколом, жили. Как получилися выстрелы в их квартире, мы плакать все стали. А мой хозяин говорит:
- Не плачьте. Это не за вами машина пришла, а за мной.
Он думал, как раньше забирали мужчин в лагерь, так и теперь. А я ему отвечаю:
- За кем она ни пришла, а нам все равно плакать.
Тогда он говорит:
- Ну, давайте глядеть, може, это они курей бьют. Може, в хлеву кабана, вышли, бьют.
- Не-а, и кабан выскочил, и куры ходят. Не, свекра семью убили. И как только убили - идут втроем к нам. Вот же, рядом так.
К нам пришли...
Это как - кому жить остаться. Идут, а мы так все руки стали ломать, что уже надо расстаться с этим светом, идут же... Подошли к калитке к нашей - и так что-то цап... Не, не так. Шли они и что-то вернулись на крыльцо. Може, там еще не убили душу. Мы поняли уже сами после. Они это... Душа одна... Ета девочка, она, видать, как ожила - приглушили, что ли,- она заплакала. Назад вернулись, и слышу, опять выстрел. Они добили етую девочку. И пошли назад. А мы все равно стоим, дожидаем. Растерялись и не знаем, что делать. Идут они назад - прямо к нам в калитку. Идут и стали у калитки. А мы так на них в окно смотрим, а они на нас - и так плачем мы! Потом они что-то... А задний один залопотал, по-немецки говорить стал - и пошли назад через улицу. Потому что там крайний остается еще двор. Они пропустили тот двор. Дак они пошли в тот двор, а в том дворе, мы знаем, что никого нема, утекли с того двора. Дак я говорю... Не-е, он говорит:
- Валечка, - это у нас дочка, - сходи погляди, что у деда.
Она пошла - она не могла отцу отказать и пошла. Это когда они назад ушли. Поглядела: а там все убитые, девочка та, видать, хотела в дверь, они ее тут и убили. Как бежит наша Валечка:
- Татка мой! - лезет через забор и так вот: - Папочка мой!..
Показывает нам: утекайте!
Вскочила в хату:
- Убили уже всех, папочка, у дедушки. Утекаемте, папка!..
А дед, говорит, лежит около стола, и так через всю комнату кровь течет. -
Я в ету руку взяла хлопца, а в ету - девку, и пошли. И захожу в соседний двор.
А дети уже видели убитых, дак они:
- Мамка наша родная, спаси нашу жизнь, спрячь нас куда-нибудь.
Говорю:
- Детки мои, жито маленькое, ни быльняка нема еще, куда ж я вас, детки, спрячу.
Поздняя ж такая весна была. Оно не выросло еще нигде ничего. Разломала я этакий высокий частокол, перелезла с детьми, через один двор вышла на улицу. Там стоит женщина:
- Теточка, - говорю, - наших родителей убили, а куда ж мы денемся?
А она говорит... Вообще, самостоятельная женщина. Она говорит:
- Знаете что, побежимте в лес, я забегу за своими сынами и побежим в лес.
- Ну, говорю, побежим.
И та женщина, что за сынами забегала, идет. И дочка моя старшая бежит. А там вода была такая, яма большая, дак она, моя дочка, с ее сыном упали в эту яму да давай топиться. А немец давай по ним бить. Они тогда из воды той да к нам, где я. И мы все утекать.
Вопрос: Они сами топились, хотели утопиться?
- Сами уже топиться, со страху, дети эти наши, а мать того хлопчика: "Не топитесь, деточки мои, - говорит, - вылезайте". Дак немцы стали строчить оттуда... Ну, мы попрощались уже, они со своими и я сосвоими, мы прощались, ведь нас уже убьют. Уже с етой стороны машина, и впереди часовые стоят по опушке леса. Стреля-яют! По всем поселкам стрельба идет..."
Убивают. Семью за семьей. Хату за хатой. Машина работает, машина, каждый винтик которой - тоже вроде бы люди. Идут по улице двуногие, присматриваются, чтобы не пропустить хату, "душу" - старательно работают. И о чем-то же при этом между собой рассуждают на человеческом языке, и у каждого в черепной коробке 10 миллиардов клеток мозгового вещества. Все "законные" 10 миллиардов.
"Приходят в хату, - вспоминает Ганна Никитовна Синица, - а у нас так были две хаты, и одни двери во так сюда выходят, а тут печка. Дак мама у печки собиралась уже нам завтрак подавать, стояла, а они вошли - их трое шло к нам, - и так один из винтовки выстрелил. Выстрелил, в нее. А я стояла вот так, за дверями в другую половину, и невозможно. было им меня убить, дак они, как в нее выстрелили, она через порог упала. Только: "Детки!" Как она уже упала, я тогда закричала и взлетела на печь. Уже ж деваться некуда. Я на печь, и эти за мной: братиха с девочкой, и соседняя девка, и сестра моя. И я повалилась вдоль стены, так вот, а потом рядом со мной сестра, а эти уже так - на нас полетели. Стали у печки -вот так, стали и стреляли. Прямо на печь стреляли. Один - с кровати. Ну что, постреляли, постреляли. Тогда буфет у нас этот был. Они в него да по столикам лазили. Что уже они искали, я не знаю.
Приходят снова эти немцы. Снова по хате этими своими подковами ходят все, ходят. Что они искали? Правда, одеяло у нас было пуховое. Забрали его сразу. А так еще ничего тогда не брали. Патефон стоял. Поиграли, нашу пластинку послушали: "Полюшко-поле" была пластинка. Посвистели и ушли.
Полежала, полежала. Думаю: не, буду как-то выбираться. Они уже хату пооткрыли, хлев открыли, корову выгнали. Поглядела я в одно окно, в другое..."
Яков Сергеевич Стринатка-помнит, свидетельствует:
"...А стрельба: та-та-та! Потом гляжу: идут двое в соседний двор. Не - три немца. Они Владимира этого, Добровольского, за воротник - и в хату. Я говорю:
- Что такое?
Ну, они там уже стреляют очередью.
Постреляли, потом - другая хата была, новая. Видим: пошли в ту хату. Там постреляли. Ну, и видим: сюда идут.
Вот они приходят сюда. А мы как сидели: хозяин за столом, я - р-раз отскочил от него, сел на постель. Слышим, они все: га-га, га-га. А в хате филенчатые двери. Открываются. Он старуху - сюда, потом как пихнул - она бежала, бежала, чуть не повалилась. Только что-то стала говорить, а он из автомата: тр-р-тр-тр! А я уже... А у меня темно, темно в глазах, я уже не знаю. Сижу на постели. А тот сын хозяина - раз, встал над столом, дак они: тр-р-тр-тр! Тот туда съехал. А потом они - на меня, я валюсь... Когда я валился, дак пуля - вот сюда, в плечо, сюда и сюда - четыре пули во мне. Я так и мертвым был.
Сколько я там лежал, не знаю. Потом подхватился. А у меня голосовые связки повредило, дак я хочу: "Я - живой!" А оно не говорится, ничего не говорится. Думаю: надо прятаться. И не знаю, что у меня еще и рука перебита. Чтоб не увидели через окно, я - раз на коленки. Й тогда слышу -- у-ух, у меня рука! Я руку так сюда и пополз под печь. А подпечье это как раз напротив окна. Думаю: ноги видны. А там пол старый, хата старая была, я половицу подымаю...
А, правда, вот еще что: после меня убили старика, я видел еще, как его пихали, а он в двери упирался. Дак когда я уже очнулся, дак этот старик лежал как раз около меня, ноги поперек этой половицы. Когда я вылазил назад из подпечья, он уже задубел, ноги эти... Дак я его отодвинул и половицу поднял, и, руку придерживая, - туда головой прямо. Как боднул туда, в песок, вот до сих пор влез в песок. Давай это левой рукой песок из ушей, из зубов... Потом знаю: надо мне закрыть половицу. Я давай левой рукой, давай - хлоп на место. Там какая-то была корзина плетеная, полная яиц и накрытая сверху паклей такой. А меня -то в дрожь, то в холод, то в дрожь, то в холод! Потом слышу: обратно идут - и разговор:
- Ох, как мне это, - говорит полицай, - на ботинки аппетиты хорошие!
Это он о ботинках, что у молодого на ногах - он принес из армии свои ботинки. Так это поговорили и потом, слышу, угомонились, ушли отсюда.
Через некоторое время идут еще. И глядят: когда я под печь эту полз, моя кровь стежку сделала, дак они думали, что я там, и гранату туда... Кинули гранату. Дак она как жахнула, дак аж куры закудахтали. А дым ко мне от этой самой от гранаты. Дак мне уже в яме аж некуда деваться..."
Вопрос: Сколько в Борках убили людей?
- Людей, може, тысяча восемьсот, говорят, там написано на памятнике: тысяча восемьсот сорок три. Ходили из хаты в хату и убивали. А в том поселке - Закриничъе - собирали в одну хату, в другую и убивали. А нас так поубивали, по хатам. Поубивали, а потом запалили".
Вот так убили самую большую из белорусских Хатыней - деревню Борки Кировские. По плану "ОСТ". Под видом борьбы с партизанами. Чтобы "на потом" меньше работы осталось...
тема в обсуждении года назад
Источник: А.Адамович, Я.Брыль, В.Колесник. Я из огненной деревни. Журнал "Октябрь" N9

взял с http://d-pankratov.livejournal.com/810291.html?style=mine#cutid1

Rexby


.

LeGuan

.

Ostwind

Вечная Память

chanoz

Ездил в Хатынь. Очень печальное место 😞