Ржачные рассказы про охоту Ивана Касаткина

Красная Москва

Ох, и ели ж меня друзья, что я на охоту несессер беру и домой возвращаюсь, чисто выбрит, с ароматом хорошего парфюма.
- Не по-нашему это, не по-охотницки:традицию ломаешь, - возмущался Афанасий Захарыч. - Охотник к жене должон заросшим являться. Пахнуть лесом, костром, не то удумает бог знат чего. Попробуй опосля соберись:
- Ага, еще чесноком, водкой, табаком, - отбивался я от староукладцев.
Умучили. И одевался я не как они, и амуниция не такая и... одним словом - выдрючивался. Так незлобиво, но упорно боролись мы года три, когда я, сделавшись председателем охотколлектива, от всеобщей обороны перешел в решительное наступление.
Традицией там и не пахло - привычка, а она штука въедливая. Раньше, в чем на охоту ездили? Да что жизнь послала, то и одевали, ни мало не заботясь о внешности. Какой камуфляж! Его и в помине не было. Фуфайка, резиновые или кирзовые сапоги, картуз непонятного покроя - вот и весь гардероб. Никто охотникам специально ничего не шил. Тащили спецуху с производств. Когда соберутся до кучи - банда батьки Махно. Кто во что горазд.
Я же отправлялся на охоту в цивильной, ничем меня, не выделяющей одежке, и только на месте облачался в предназначенное для охоты. Не понимаю, почему, но многим это не нравилось.
-"Ты чего это, на прогулку собрался?" - спрашивали. А я недоумевал: разве охота не отдых? Конечно отдых, хоть и:работа. Тогда отчего же на нее непременно в фуфайке надо ехать. Во-первых, говорю, некрасиво, во-вторых, в лесу никакой маскировки. Хорошо, если у кого фуфайка эта цвета хаки, а то ведь и в синих, и в серых, и в черных ездили; в-третьих, гаишники тебя, пока с охоты
домой доберешься, раза три, минимум, остановят и все это под ветер, под ветер наровят:
Представьте себе, что при таком жизненном укладе появляюсь я пред очи наших охотников в специально пошитом для охоты костюме: в августе - в одном, по черной тропе - в другом, к первой пороше - в третьем. Эко, их забирало. А я еще шляпу с пером для полной убийственности.
- Конформист, - прищурился Суслов.
- Буржуинец, - подхватил Горошенко.
Эти два лиходея больше всех мне докучали. "Куманьки", если напару за кого возьмутся, вскорости до кондриков "защекочут". До чего ж языкатые были язвы:
- Что фуфайка? Охотник душою прекрасен, - восклицал Афанасий, с чем я согласился лишь отчасти, напомнив, что в нем должно быть прекрасно все.
Мало-помалу, мой охотничий стиль стал обретать поклонников. То один сладит себе что-то приличное, то другой спросит совета. Лишь "старички" упорно не желали менять стереотипов.
Сложилось так, что с первых же охот, как я влился в этот коллектив, охотничье счастье не покидало меня. Не обходилось ни одной охоты без фарта на моем номере. И зачастую я был единственным, кто брал лицензионного зверя.
Как-то после очередного кабана Володя Щербенко говорит:
- Знаешь, Иван, их больше всего твоя удачливость раздражает. Они себя непревзойденными охотниками считают, а тут - пшик выходит. Завидуют, вот и пустомелят. Сказал - будто в воду посмотрел.
Идет с номера промахнувшийся Афанасий и сходу:
- Ты, Иван, небось, в детстве говна много ел: что ни выстрел, то бэмц!..
- Вот те на, Захарыч! В нашем детстве всякое бывало, только к чему ты это?..
- Да к тому, - неожиданно ошарашил всех уважаемый, дотоле сдержанный и не примыкавший к куманькам Анатолий Николаевич Федорченко, - что и другим стрельнуть охота. А ты ж не пропустишь:
- Ну-у, братцы, коли плохо, что зверя взял, согласен все свои очередности номеров поменять на загон. Только в том ли дело?
- А в чем, в чем? - ершился Федорченко.
Тогда и я ему ежика:
- На номере тихо стоять надо, не курить и не пукать:Вы с вечера самогонкой заправитесь, сала с чесноком утрамбуете, так ваш выхлоп кабаны по всему лесу чуют, куда не станьте.
Задело это Федорченко. Второе поле без выстрела топал, ну и:раздосадовался.
- Не хочешь ли ты сказать, что они на твой одеколон стремятся, да на костюмчик поглазеть?..
Поерничали, посмеялись, да и забыли: до поры - до времени. И вот ведь как странно порой случается. Вскоре эти самые слова Анатолия Николаевича про одеколон и одежонку сделались ему самыми ненавистными, при первом же произношении вызывали приступы смеха и несомненные его переживания.
К исходу сезона зима так обснежилась, что следить кабанов по сугробам и заметям стало невыносимо томко. Но мы не сдавались, хоть загонки были убийственные. Упревали - в баню не ходи.
На завершающую охоту Анатолий Николаевич прибыл в обновке. Зацепило и его. Прикупил где-то, в те поры тоже очень дефицитный, зимний офицерский комплект: с воротником, стеганый ватный бушлат и такие же на помочах с высоким подъемом штаны. Ходил он в нем крендебобелем, довольный и улыбающийся. Да вот беда - в пятницу снова, в смысле чревоугодия, переусердствовал. Ко второму загону проняло так, что никакой моченьки терпеть дальше у мужика не осталось.
- Провались пропадом эти кабаны, - решил Федорченко и, укрывшись за ближайшей сосной, стал готовить посадочное место.
А гоньбу, коль начата, даже по такому неотложному случаю не остановишь.
Пыхтят мужики, гукают, барахтаются в снегу и хоть черепашьим шагом, но давят.
Да-а, а что ж Федорченко? Говорят, не поминай всуе ни бога, ни черта. В тот момент он, конечно, ни о чем таком не думал. Но ведь как брякнул, так и вышло.
Какое невезение!? Невезет - это когда. Ну, вобщем, все знают, что там говорят про мужа и жену. С Федорченко случилось еще позорнее.
Выползли загонщики, и поднялся гвалт: где и почему без стрельбы кабанье стадо умыкнуло?.. "Куманьки" - первые дознаватели, особенно если это не их касалось. Сыскали они - то самое место, где звери стрелковую линию пересекли и, матенька небесная, оказалась их тропа в тридцати метрах от Федорченковой точки.
- Не видел и не слышал, - отмахивался Федорченко.
- Как не видел? В лесу бело, а кабаны черные, - ахает Афанасий.
- Никола Суслов.
Пошло - поехало. Драконят Федорченко и в хвост, и в гриву. Бедолага аж типается, не зная, как и объяснить сей оборот. И тут пронырливый Суслов возьми да и загляни за Федорченко номер, чего это тропка к сосне тянется? А там:утолока.
- Эвон, - кричит, - каким макаром ты кабанов пропердел!..
На Федорченко лица нет: то побелеет, то красным возьмется, то в прозелень расцветет:
- Простите, мужики, приперло, ничего не видел, ей-богу, правда.
Весь остаток дня Федорченко провел в загоне, и никто не подал голос в его защиту. Такой ляп не скоро прощают.
Притащились мы в простывшую лесникову избушку пустые, умаявшиеся и голодные. Настроение натурально обгаженное, хуже некуда. С Федорченко никто не разговаривает, будто и нет его вовсе. Но что значит в морозном заснеженном лесу теплый угол, огонь в печи? Смотришь на пляшущее пламя, и вместе с парящей отсыревшей одеждой душа оттаивает.
Обогрелись охотники, оживились, стол собирают. Вдруг один ноздрями пошевелит, другой налево - направо покосится. Что-то не горазд в "Датском королевстве":Вроде, как, попахивать стало. Да нет же, хорошо так пованивает и явно не парфюмом. Тянет человеческим духом:и все тут. Пошли по углам шарить: может лесник с пьяну поленился в поземку до ветру идти, да так и забыл?
Ничего не сыскав, подивились. Что за дела: не было, не было:и так прет!..
Однако и Федоров забеспокоился, но в отличие от других, молчит, и как-то все бочком, бочком:
Вваливается из сеней с охапкой дров Суслов. Ему со свежего воздуха атмосфера избушки пришлась особенно не по вкусу. А, надо сказать, нюх у него был звериный. Бывало, идем по лесу или болоту - вдруг станет и говорит: тихо, кабаны близко, запах чую. Вот, каким обонянием обладал. Только вошел - связку кидь, и к Федорченко обертается.
- Да ты никак обос:ся? Так тебя кабаны напугали, что медвежья болезнь хватила?! Ну и ну-у:Вон, вон.. на " ненецкий унитаз"!..
Надо было видеть лица окружающих, чтобы понять их эмоции.
Вероятно, Федорченко и сам чувствовал неладное, но не видел и не понимал причины. Вытаращив глаза, он силился ответить на ужасное обвинение, но только мычал нечленораздельное:
- Нне, нне:
Потом прорвало.
- Нне мож-жет быть, - заорал не своим голосом далеко не малокалиберный мужик и кинулся из хаты.
С хлопком двери избушка содрогнулась, задергалась, законвульсировала, застонала.
Продолжение " Марлезонского балета" происходило на лоне природы. Федорченко в бушлате, сапогах и:кальсонах с яростью тер снегом вывернутые ватные штаны. Его исподнее носило все признаки неэстетичного вида. Словно он сидел на куче гнилых яблок. Морозный ветер обжигал чуть прикрытые белым ляжки и прачка поневоле то и дело подпрыгивал, гулко постукивая застывшими коленными чашечками. Он что-то бормотал, должно быть, силясь понять, как все это произошло. Ведь он действительно никого не видел, а, следовательно, и испугаться не мог.
- Чертовщина, безумие, - доносилось до хаты, где мужики, лежа вповалку, держались за животы и вытирали градом катившиеся слезы.
Лишних штанов ни у кого не нашлось, зато исподнего оказалась пара и, окликнув страдальца сменить испорченную вещь, все сошлись во мнении, что нижнюю часть Федорченкова ватного комплекта, хоть и обтертую снегом, все же лучше оставить вымораживаться на дворе.
В свитере и кальсонах Федорченко с новым, по случаю, прозвищем "Серко", напоминал индуса.
О-о-о, сколько было сказано в его адрес, сколько дано советов. Никто из нас в эти минуты не мог похвастаться таким вниманием к своей персоне. Но прежде чем разрешить "Серко" присесть к столу, "куманьки" решительно потребовали прибегнуть к ароматизации его самого и, по возможности, нашего жилища. Тут-то и признали весьма уместным наличие у меня несессера с туалетным набором.
- Не по заслугам, "Красную Москву" на тебя тратить, да уж ладно:фр-р:фр-р:- брызгал из флакона Суслов вокруг бедолаги. - На штаны сам посифонишь.
- Говоришь, не от кабанов дунул? Допускаю, - сменил его Афанасий. - А как же ты так сумел прицелиться, что между штанами и кальсонами угодил? Тут, небось, особая сноровка требуется.
"Серко" и сам удивлялся и всякое передумал, пока счищал свое художество. Не подложили ж ему. И штанов он больше, как у той сосны, не снимал.
Выходило, что причина столь необычного способа ходить в туалет, в плохом знании особенностей военного обмундирования.
- Играть-то еще с утра начало, - жаловался "Серко". - На номер встал - нате. Уже тут как тут - просится. Слышу, гон оттрубили. А-а, думаю, успею, и шасть за сосну. Ружье к стволу прислонил и угнездился. Штаны эти стеганые, вишь, когда с приседу скинешь, такой мошной повисают, ну, навроде ковшика с ручкой. Их надо бы подобрать, когда кальсончики-то:того. А я и не узрел по первости носки. Глазки, сами понимаете, ужмурил от полноты ощущений:Оно ж, когда подходит:удовольствие похлеще всякой закуски. Тогда, видать кабанов и просвистел:
Все сходилось. Однако неистовый и придирчивый Афанасий теперь удивлялся Федорченковой неосмотрительности ибо, по его мнению, каждый уважающий себя мужик, прежде чем покинуть насиженное место, обязательно бросит оценивающий и прощальный взгляд на свое детище.
- Вот если б ты обернулся:
- Я и обернулся :
- А ничего, развел он руками. - Думал горячее, снег прожгло и засыпалось:
- Экий ты, однако, "Серко":

:Ночь тогда выдалась лунная, морозная. Млечный Путь свалился в предел возможного и звезды немигающим, очарованным взглядом ласкали голубую планету. Все сияло и искрилось.
Была самая дрема. Со всех углов тёплой сторожки слышался храп, сопение: и звуки, что обычно сопровождают здоровый сон надышавшихся свежим воздухом людей.
Как гром под луною прозвучал выстрел. Все вскочили, не понимая, в чем дело.
Кто-то схватился за оружие. За окном мелькнула человеческая тень.
- Хрум, хрум, - заскрипели ступеньки.
- Фонарь, фонарь зажгите, - послышался торопливый шепот от печки.
Мы тихо сидели там, где только-только безмятежно спали: кто на матрасе, кто на кожушке и каждого из нас в эти мгновения, думаю, тревожили очень схожие мысли.
Шорох слышался уже в сенях, когда Корсаков нащупал и включил фонарь. Клацнул замками Суслов.
- А не машины ли хотят стибрить? - На дверь свети, на дверь..
И тут она отворилась. Но вместо ожидаемой рожи ночного татя, объявилась улыбающаяся физиономия Федорченко. Как и с вечера, он был в кальсонах, бушлате и сапогах. В луче света блестели все его 32 зуба. В одной руке он держал застывшие колом штаны, в другой - ружье. Словно привидение фигура "Серко" помаячила в дверном проеме, потом вперед шагнули штаны. За ними Федоров.
- Ошалел, что - ли? - нарушил немую сцену Суслов.
- Точно сверзился, - заключил Паша Брыков.
- Да я, это, за штанами ходил. Не надевать же утром монумент, надо чтоб оттаяли, обсохли.
- Стрелял- то зачем. Опять с перепугу? - рявкнул Афанасий.
- Эт, кабана:
- Кого, кого?..
- Всамделишного секача:под сарайчиком дровяным лежит.
- Ну, блин, и шуточки у тебя. То на номере хезаешь, то по ночам кабанов с голым задом гоняешь!..
- Как хотите, так и рядите. Проснулся я, а время уже три часа. Вы крепенько дрыхли. Я тихонечко в сени вышел. Гляжу в окошко - какая-то тень у сарая шевелится. Там мусорник, всякие очистки. Подумал, собака приблудная, или волк. Беру ружье. Еще разок присмотрелся - кабан. Видать одиночка забрел, а может уже не раз здесь бывал. Вот я и угостил его в отместку за тех самых:
Кабан действительно оказался крупным секачом и уложил его Анатолий Николаевич одним выстрелом в голову. Удивительно только, как зверя с тенью не перепутал. Ночью, как выяснилось, он никогда прежде не охотился. Случай. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Кто его знает, поди, разберись.
Утром на охоту мы не выехали. В предрассветье луна помутнела, ветер усилился, и :закрутило, замело. Стало не до охоты. Прибывший лесник подтвердил, что и раньше видел у двора кабаньи следы.
Здесь же, у лесника, Федорченков трофей мы и разделали. Был он единственный, будто награда ему за пережитые волнения и насмешки. Так ведь и поделом. Как говорится: из песни слов не выкинешь. Что было, то было.
Просьбу Анатолия Николаевича не предавать огласке его конфуз мы решили удовлетворить. И даже языкатые "куманьки" какое-то время крепились. Договор есть договор. Но потом эта история сама по себе превратилась у нас в некое подобие анекдотца. Ну а я рассказал о ней уж совсем за давностью лет и настоящее имя "Серко" заменил.
По дороге домой штаны его пахли: "Красной Москвой". Пришлось пожертвовать полфлакона. И, кстати сказать, с той охоты почти все возвращались, выбритыми. Даже неистовый Афанасий и тот попросил бритву. То-то Алла Сергеевна удивилась. С тех пор "Красная Москва" сделалась любимым одеколоном охотников нашего коллектива.

Воффка, буковиц многа, до конца не осилел.
Эт тибе в "охоту" надобно. Кайова тибя забанет. Он, вроде, за большывикофф 😞

Весело! 😊

Crab12
Эт тибе в "охоту" надобно. Кайова тибя забанет. Он, вроде, за большывикофф

Это Андрей Карпов

Шпана

- Стреляй его, гада! Стреляй! Надоел уже своими выходками, сволота! - кричит сзади Петрович.
Это он о кобеле своём любимом, при общении с которым глаза его начинают лучиться добротой и нежностью - когда тот прыгает ему на грудь, пытаясь лизнуть прямо в губы, а дед рывками отстраняет голову, ласково треплет ему холку и приговаривает:
- На-на-на-на-на. Ну-ну-ну.
Это он о том, кто весь сезонный план по соболям, бывало, делал. Кто четыре соболя в день, бывало, загонял. Кто его на себе в перевал в упряжке вытаскивает. Кто прародитель всех их собак.
В том, что он "сволота", Сергей с отцом согласен, но стрелять его не собирается, лихорадочно обдумывая, что же предпринять:
Шпана - он и есть Шпана. Это известное дело: как собаку назовёшь, такой она и будет. Кличку ему не Петрович давал, а мужики-сенокосчики, что в Деревне летовали. Он его им оставил, когда с рыбалки возвращался, где походя на речке Калушке у бича Петюрина щенка и приобрёл. Они у него с Алексееичем и приставать-то даже не собирались, но куда деваться, если вышел тот на берег, услыхав мотор, и махнул рукой. Места тут от жилухи далёкие, сотнями вёрст меряются, так что игнорировать никакого человека нельзя - Закон тайги ещё никто не отменял. Может, помощь какая нужна, а может, просто с людьми, а не с собаками поболтать хочется.
А у Петюрина свора ого-го какая! Сохатого сами ставят и сами же положат - хозяину пай для себя отбирать приходится. Ну а если жрать нечего, так лови любую псину, да на рагу.
В тот раз Петюрин съестного припасу попросил - крупы там, чаю, сахару - что лишнего есть, а взамен свежей сохатиной побаловал. Понятно, что пропала бы она по лету у него, - холодильников-то в тайге нет, а тут Лексеич с Петровичем мимо проезжали, так что подфартило ему продуктишек приобресть.
Пока чаи гоняли да мен вели, заприметил Петрович щенка, из кустов вылезшего. Понравился он ему, тем уже, что родова у него знатная, хоть с виду и неказистая.
- Ну что, - сказал, - заберу щенка-то? Вон у тебя их сколько! Пузырь, ну два пусть будет, с кем-нибудь отправлю.
- Четвертной! Да у меня собаки!.. - и полилась хвальба на все четыре стороны.
- Окстись, - сказали мужики, - ты тут в безлюдье умом, видать, двинул.
Где это видано, чтобы такие деньги за щенка паршивого отдавать? Бутылка - красная цена!
- Четвертной! - упёрся хозяин.
- Да ты от нас продукты, считай, даром получил, всё равно прокис бы твой сохатый! - взбеленился Алексеич.
Петрович же, прерывая спор, достал деньги и отдал требуемую сумму.
- Чтоб ты сдох! - на прощание сплюнул его напарник.
Сдох Петюрин года через два, а собаки съели его - лишь ступню в сапоге оставили.
Всё лето жил щен в деревне, Шпаной по малолетству своему прозванный.
Кормёжка у него там знатная была, мужики собак на вольных хлебах не держали - каждый день им варили, да ещё кишочками рыбьими сдабривали.
Для щенка Петрович вертолётом из посёлка мешок крупы передал.
К осени тот начал уже собаку напоминать: в холке не шибко чтоб большеват, хвост серпом, башка велик? и черна, с белой полосой ото лба и до носа, грудь широкая, как у бульдога, а зад худощав и узковат.
Передние, чуть по-кавалерийски кривоватые ноги - в крап по белому, и тело всё пятнами чёрными, да на белом сголуба фоне. В общем, экстерьер такой, что поглядит на него эксперт какой собачий, - плюнет и разотрёт.
Но понимал Шпана охоту! - куда с добром. Тот четвертной в первый же сезон оправдал, загнав шестнадцать соболей. Вот их он только и любил.
Бельчонку там какую тоже найдёт, если любимых нету, а глухаришек лаять не умел, но тут наука особая, не всем собакам доступная.
Копытных на дух не признавал - не существовало их для него, словно пустое место. Напорется на след, морду в него сунет - ню-юхает, ню-юхает, потом фыркнет, и дальше побежал.
Медведя лаял, когда других собак поддерживал, а иногда и бросит это занятие, да по своим делам подастся.
Характер его хулиганистый так на всю жизнь и остался - забияка он был знатный. Как в Деревню идут, так за три версты слыхать, что прибежал собачий Хозяин Деревни на малую родину нынешних обитателей её из племени своего ревизировать и строить по ранжиру. Место там низкое и широкое - далеко слыхать. Мужики-зимовщики уже знают: Петрович идёт! Давай печку подтапливать, еду греть, чаю побольше кипятить, собакам ставить, да в окошко поглядывать.
Друзей ни среди собак, ни среди людей у него не было - одна лишь преданность хозяину беззаветная и доверие к нему безграничное, которое и любовью-то назвать, кажется, нельзя. Но придурь у него была! И придурь немалая. А кто, из людей даже, на земле этой грешной живущих, может сказать, что он без придури? Лишь тот, кто может сдержать её в себе! Но для двуногих главное, чтобы они осознавали её и каялись, а собакам, тварям божьим, прощается.
Иногда на него находило, и он хватал сбитую белку или рябчика и начинал их поедать прямо на глазах у хозяина.
- Фу, сволочь! Стой, гад! Нельзя-а!
Но окрики на него не действовали, и он спокойно и не особо таясь отбегал подальше, ложился и начинал не спеша хрустеть костями на коренных зубах, удерживая добычу лапами. Бежать за ним было бесполезно, и они в лучшем случае плевали, матерясь, в его сторону, а в худшем запускали в него палкой, подвернувшейся под руку.
После этого Шпана исчезал с глаз совершенно. На путике в этот день его заметить было нельзя - лишь у зимовья его можно было увидеть, и то только вдалеке, где тот делал себе лёжку и укрывался в ней, каждый раз пригибая голову, если кто-то смотрел в его сторону. Не подходил к оставленной для него еде и не откликался на зов даже Петровича.
Наутро, так и не встав за ночь с лёжки, он дожидался, когда двуногие его собратья-охотники отправлялись по чуднице, и стремительно исчезал в том же направлении. Бывало, что дождаться он был уже не в силах, и убегал прежде, и тогда возникала угроза потерять его на день. Приходилось тогда идти, закрывать в зимовье других собак и определять направление, куда тот подался. А он уходил реабилитировать себя в глазах хозяев посредством нахождения соболя.
Шпана непременно находил его в этот день! Из-под земли доставал! Иногда у черта на куличках!
Заслышав подходящего к его полайке человека, он с каким-то бешеным азартом и радостью кричал на соболюшку, подпрыгивая от чувств и бросая в сторону подошедшего весёлые взгляды, и словно говоря:
- Вон он! Вон! Я нашел его для тебя! Нашел! Нашел! - чего с ним в других случаях никогда не бывало.
Он не хватал даже сбитого соболя, лишь подскочив к нему, внимательно следил, чтобы тот не убежал. Аккуратно, как воспитанная собака, слизывал кровь с головки подсунутой ему для этого добычи, и начинал весь искручиваться-подлизываться, вилять хвостом и умильно крутить головой, преданно глядя в человечьи глаза, всем видом своим показывая:
- Вот видишь, я хороший, я хороший! Не ругай меня! Не ругай!
И охотник склонялся к нему, трепал по загривку и удовлетворённо говорил:
- Молодец! Молодец, сволочь такая!
- Стреляй! Всё равно старый уже! Ну его на хрен, сторожить нечем, а тут!.. - настойчивее повторяет подошедший Петрович, но Сергей точно знает, что в Шпану не выстрелит.
Сторожить ловушки действительно нечем. Тайга в этом году пустая: рябчики прошлой зимой погибли под снегом из-за перепада температур, белки совсем нет, и даже кедровки лишь иногда нарушают тишину тайги.
И вот подфартило - они добыли из-под Вулкана глухаря, но Шпана вытащил его на лёд реки, на который сейчас выходить опасно, и в двадцати метрах от них лежит и пытается его жрать.
"Сорок наживок! Сорок!" - бьётся у Сергея в голове.
"Что лучше? По уху или перед носом?"
"А вдруг дёрнет головой, и попаду в ухо?"
"Давай у носа!"
- Щёлк! - ложится пулька перед носом Шпаны, выбивая лёд так, что брызги осыпают ему голову, но он только жмурится, поглядывая на людей, и продолжает своё занятие.
- Щёлк! - ещё раз прямо перед мордой, чтобы лёд забил ему ноздри. И он пугается, вскакивает, внимательно всматривается в то место, куда легла пуля, смотрит в сторону хозяев - они начинают на него кричать, и от этих криков он бросает глухаря и скрывается в лесу на той стороне речки.
Сергей подзывает лежащего невдалеке Вулкана, показывает ему добычу, и тот приносит её так, будто его всю жизнь учили приносить поноску.

Владимир! Я тожы туда ходить перестал 😞

Хитрован

- Это чего они там? - вслушиваясь в странный лай собак, с напряжением в голосе спрашивает подошедший сзади Петрович.
- Сам не пойму! - лихорадочно пытаясь сообразить, что там произошло, отвечает Сергей.
Все лаи собак в тайге им известны и давно изучены - опытом наработаны. Их, в общем-то, и немного совсем, но все разные, как, впрочем, разнятся и сами собаки с их манерами облаивать зверя.
Своих же они понимают без переводчика:
- взлаяла собачка коротко раз или два, считай, что на рябчиков напоролась, гавкнула на их заполошный взлёт и дальше подалась;
- начинает редко лаять - отдельными гавками, а потом колокольчиком или колоколом, как кобели, беззлобно в азарте зазвенела, - считай, бельчонку бегала нюхтила от дерева к дереву, от посорки к посорке, и нашла наконец, увидела.
- лают "у чёрта на куличках" - скорее всего, соболь, хотя тут от собачки зависит, от её пристрастий. Сучки, бывает, такое вытворяют: вроде за соболем пошла, бежишь за ней три километра. "А мы тут белочку лаем! Лучше синица-белка в руке, чем журавль-соболь вдалеке!" И непонятно, бить её этой белкой или миловать.
На следующий день то же самое: голосит Лайка в горе, где километр через гарь, сплошь заваленную павшими деревьями, лезть надо. "Всё! - думаешь. - Если там белка, издевательств её терпеть больше не будем!" Подходят - соболь. Да такой котяра! - прям как росомашонок, только чёрный, по дереву лазит, на собачку фыркает и шипит.
"Ну, угодила, хорошая наша!" - радуешься до следующей белки, найденной на пределе слышимости.
Иные пишут и говорят: "А я вот точно по голосу различаю - белка там или соболь!" Но лукавят они наверно, для форсу болтают. Есть разница в азарте лая - видимый зверёк или запал, а скольких собак-пушников они слышали-переслышали, различий до сих пор не понимают. Может, конечно, им и не дано.
Вот глухаришек лаять, это наука особая и далеко не всем собакам доступная. Глухари как чувствуют вроде, под какой собакой сидеть, а от какой срываться. Иная всего пару раз гав скажет, а он уже полетел. Другой беснуется каждый раз внизу, дерево грызёт и на него запрыгнуть пытается, а глухарь лишь внимательно за ним наблюдает и обязательно тебя дождётся.
Лучше всех у них Вулкан их лаял, да так, что думалось: "Это больше, чем природа! Тут интеллектом попахивает!"
Он глухаришку найдёт, сядет под другое дерево, метрах в пятнадцати-двадцати, и орёт как придурок, да длинно так: "Га-аф!". Секунд через десять снова: "Га-аф!". Потом снова через десять: Идут к нему и думают, что он спятил. Да и другие собаки прибегут, издаля на него посмотрят - только что пальцем у виска не крутят, и дальше подадутся. А они всё же усомнятся в своём диагнозе, и давай поверху глазеть. Как взглядом на птичку наткнутся, так сами обалдеют.
Но это только первые разы бывало, потом привыкли.
Копытные - особая статья. К ним и отношение разных собачек разное. Есть такие, для которых и нет вроде лосей да оленей всевозможных. Таким собачкам на пушной охоте цены нет, не отвлекает их ничего от основного занятия.
Иной, бывает, хвастается: "А вот у меня кобель зверовой - сохатого влёт берёт! Ничего ему больше не надо!"
"Ну, раз ничего другого не надо, так ты сохатых одних и гоняй, что толку его по соболю пускать?" - ответят.
На соболёвке с такой собакой маята одна. Ты пару раз из-под неё зверя возьмешь, и если ей понравилось это занятие, то, считай, собаку будешь только ради лосей и кормить. Пропала она теперь для соболёвки. Тут, как ни крути, но одно её ждёт - смерть на рогах или под копытами любимого объекта, либо от руки хозяина, которому надоест постоянно терять работника и от него зависеть. В тайге ведь жизнь выбора тебе почти не оставляет. И сантименты тут неуместны, поскольку всё бытиё направлено в сторону жёсткого рационализма, где та же собака, пусть она и друг и товарищ твой, подлежит ликвидации, если её поведение противоречит промысловому уставу. И вина за потерю хорошей собаки чаще лежит не на ней самой, а на её владельце, из-за того, что это он когда-то не просчитал возможных последствий каких-либо собачьих деяний.
Не очень часто встретишь собачку, составляющую единое целое со своим хозяином, когда не ты под неё подстраиваешься, а она под тебя. Когда она чувствует, как добрая жена или мать, что тебе в тот или иной момент надо - то ли мясо добывать, то ли соболюшек гонять. И этого никаким битьём добиться нельзя - одной лишь любовью к ней, за которую она тебя возблагодарит во сто крат своей работой.
Чаще всего встречу с копытным обозначит только собачий взрёв: "Ававававав!", а дальше последует молчаливая гонка, продолжительность которой может зависеть как от собаки, так от самого зверя. Обычно от лайки срывается любой зверь, а дальше всё зависит от того, что у него на уме. Согжои, лосихи с тарагаями и косули по лесостепным местам идут от собак безостановочно, а изюбришки, да кабарожки, где они есть, те могут на отстой заскочить, если такой имеется поблизости.
Встают бесстрашно под собакой в основном только быки - сохатые, которые силу за собой чувствуют, и собачка-две для него, вроде как, и не угроза для жизни вовсе. Этот смело в бой вступит, и кто из них битву выиграет, никто не ведает. Чем больше агрессия зверя, тем больше агрессия у собак. Иная не только на хребет запрыгнет, но и на носу у сохатого повиснет, но такие долго не живут. Хороша собачка та, которая заигрывает со зверем, вроде как балуется. Чуть потявкает, приблизившись, и отбежит, потом с другого боку зайдёт и снова потявкает. Да если она ещё и масти светленькой, а не черна как голяшка, так под такой собачкой любой зверь встать может - поиграться.
И лай всегда по зверю характерный, не ровный, а быстро переменчивый и злости разной, без которой здесь не обходится.
Зато по медведю лай иной - от всех отличный. Тут сразу поймёшь, на кого собаки напоролись. От этого рёва иная, слабая нервишками и нутром своим собачонка, от страха под ногами у тебя дрищет. А волосы дыбом встают не только на загривке у собак, но и у двуногих, подобных той собачонке.
На него и не лай вроде вовсе, а вой какой-то нутряной, у-ух! - неприятный. Правда, для иных собак, таких как Шпана, медведей, как и копытных, не существовало. Так, разве что, побрехать в ту сторону - за компанию.
Я это, конечно, только об их собачках толкую, - с вашими, может быть, всё по-другому.
Лай действительно был странным. Вначале взревел Вулкан - пронзительно и азартно, как по видимому зверю, но вскоре к нему присоединился Шпана, и тон лая заметно возрос, перейдя в визгливую, задыхающуюся от задора фазу. Потом он вдруг, резко оборвался, выждал какое-то время и возродился звуками драки.
- Это живой соболь в капкане! - почти одновременно озвучивают они свою догадку, и эта мысль срывает их с места и заставляет бежать к собакам.
И Сергей уже точно знает, в каком капкане был соболюшка:
"На той стороне Дикой, на угоре - высокий капкан. Потому они сразу и не смогли до него добраться!"
И ему жалко этого соболя, жалко. Не из-за потери добычи, как потенциальных средств в хрустящих бумажках, а из-за бестолковой и никчёмной утраты живого существа. И он злится на собак из-за того, что они живодёры и сволочи, хотя и осознаёт, что не будь они такими, не видать бы им соболей вообще.
Он уже поднялся на террасу и вышел на лыжню чудницы, когда драка, судя по звукам, была давно завершена, и ему навстречу из-за поворота появляется Шпана с видом нашкодившего, но осознающего свою вину собачьего субъекта, держа в зубах заднюю половинку соболя. Отлично понимая, чем может ему грозить эта встреча, он загодя благоразумно сходит с лыжни и, поджав хвост, вжимаясь всем телом в снег, лишь бросая в сторону Сергея косые взгляды, начинает по склону его оббегать. Замах на него таяком и вырвавшаяся тирада с выражением того, что охотник думает конкретно о нём и о собаках вообще, придаёт тому заметное ускорение.
Оббежав его, Шпана вновь выскакивает на лыжню и спешит к приближающемуся Петровичу. Но, не добегая до него десяти шагов, аккуратно, как бы с поклоном, кладёт перед ним остатки соболя, выслушивая заодно и его тираду, из которой можно различить только: ":гад такой!...", и скрывается с глаз долой.
Вулкашкин же, как ни в чём не бывало, со спокойным выражением на морде лежит чуть поодаль от ловушки и нагло жрёт сойку, когда-то подвешенную под капкан в качестве дополнительной наживки. И всё его обличье говорит о том, что он тут товарищ сторонний, он вот де только мимо пробегал и увидел валяющуюся внизу под капканом птичку и, дабы добру не пропадать, решил её скушать. Что он не имеет никакого отношения к оставшейся в капкане лопатке соболя, а про весь истолченный в округе снег, забрызганный кровью, он и знать не знает и ведать не ведает. Не особо обращая внимание на высказывания хозяев, он дожёвывает свою нечаянную добычу и, отойдя чуть поодаль, усаживается и принимается внимательно наблюдать за своими двуногими коллегами.
А они приступают сначала к хаотичным, а потом планомерным поискам второй половинки соболя, перерывая снятыми лыжами весь снег в тех местах, где нынче ступала нога собаки. Но это занятие успеха не приносит, и вскоре становится ясно, что ничего они здесь не найдут. Больше всего на эту мысль наталкивает хитренькое лукавство в глазах поглядывающего со стороны Вулкана, который, как кажется, скоро должен начать ухмыляться, приговаривая: "Ищите, ищите! Авось обрящете!"
- Ну он же не должен его съесть! - негодует Петрович, и Сергей просит его уйти в зимовьё и увести с собой собак.
Увидав, что поиски хозяева прекратили и намерились тронуться в путь, Вулкан с радостью победителя срывается с места и исчезает по путику в сторону зимовья. А Сергей вновь осматривает всё в округе и не найдя вблизи ловушки ничего подозрительного, с чувством обманутого человека разворачивает лыжи домой, взглядывая на ходу по сторонам в надежде разгадать собачий подвох. И вскоре замечает чуть потревоженный снег на кусте, вплотную примыкающем к большому кедру и отстоящем в двух метрах от лыжни. Хотя и перед кустом и за ним никаких следов он не видит, смело разворачивается к нему и уже через два шага открывает, что в створе кедра тянется ровненькая цепочка собачьих следов, уходящая вглубь леса. Понять, в какую сторону шла собака, по ним нельзя, но он догадывается, что этот хитрец прошел здесь след в след туда и обратно, выдав себя только тем, что во время прыжка сбил немного кухту на кусте. Найти его захоронку под поваленным деревом труда не составило, и вскоре Сергей подходит уже к зимовью.
- Ну, что! Нашел? - из открытой двери зимовья доносится голос отца, растапливающего печку.
- Нашел! - отвечает он и начинает снимать с себя лыжи, ружьё и котомку.
Собаки радостно крутятся возле ног, и только Вулкан подозрительно поглядывает на хозяина из тамбура, понимая, что обмануть охотника ему не удалось.

Crab12
Я тожы туда ходить перестал 😞

Что так? Легаша нет или штуцера крупнокалиберного?
В гости что не заехал?

Тока сегодня машынку забрал из сервиса. Оне(с) мне вебасту починили (3тьфу)

как съездил? как машина себя вела?