Прочитала книгу -воспоминания Лили Брик о Маяковском. Как интересно и неожиданно раскрываются великие люди с новой стороны... Никогда бы не подумала, что громогласный, большой и грубоватый на вид Маяковский мог настолько неистово любить собак. Даже в своих письмах любимой женщине он всегда подписывался "Щен", "Щеник", "Счен".
Вот отрывок про их первую собаку:
"Мы шли к речке.
Весна переходила в лето.
Зелень была весенняя, яркая, но уже по-летнему густая.
Становилось жарко и приятно было думать о холодной воде.
Берега мы изучили еще вчера. Место выбрали отлогое, мелкое: Осип Максимович и я не умеем плавать, а Владимир Владимирович Маяковский хотя и плавает как рыба, но очень боится, как бы я не утонула.
Шли вдоль дачных заборов, внюхивались в сирень. Маяковский шагал посреди улицы и выразительно бормотал - сочинял стихи, на ходу отбивая ритм рукой.
Вдруг под ногами пискнуло. Мы круто затормозили, чуть не наступив на что-то живое. Нагнулись посмотреть - грязный комочек тычется носом нам в ноги и пищит, пищит:
- Володя! -
В задумчивости обогнавший нас Маяковский в два гигантских шага оказался рядом, взглянул через забор и окликнул играющих ребят:
- Это чей щенок?
- Ничей!..
Владимир Владимирович брезгливо взял грязного щенка на руку и мы, как по команде, повернули к дому.
Щенок был такой грязный, что Владимир Владимирович нес его на далеко вытянутой вперед руке, чтоб не перескочили блохи.
Щенок перестал пищать и в большой удобной ладони развалился как в кресле. Маяковский старался издали рассмотреть его породу и статьи и установил, что порода - безусловно грязная!
Дома, в саду, только что поставили самовар. Вода уже чуть согрелась. Владимир Владимирович потрогал - в самый раз!
Посадили щенка в тазик и стали мыть. Раза три мылили, извели всю воду. Щененок сидел тихо, видно мылся с удовольствием. Вытерли почти насухо и Осип Максимович сел с ним на скамейку, на самое солнышко - досушивать, чтоб не простудился.
Я принесла теплого молока, накрошила в него хлеб. Поставили миску на траву и ткнули щенка носом. Щенок немедленно зачавкал и неожиданно быстро все с'ел. Налили еще полную мисочку - опять с'ел. Еще налили - осталось совсем чуть, на самом донышке.
Тогда, в 1920-ом году, с едой было трудно. Молоко в редкость, хлеба мало. Оказалось, что щенок с'ел весь наш ужин. Наелся до отвалу. Живот стал толстый и тяжелый, совсем круглый. Песик терял равновесие и валился на бок.
Опять задумались над породой и постановили, что теперь порода - ослепительно чистая и сытая.
Маяковский назвал собачку «Щен».
В этот день купанье наше не состоялось. Зато все следующие дни, до конца лета, мы ходили купаться вчетвером.
Красивая речонка Уча. Извилистая, быстрая. Берега тенистые, а на воде солнце. Тихо.
Щен лаял с берега звонким голоском на плавающего Владимира Владимировича. Он подбегал к самой воде, попадал передними лапками в воду и пятился, не переставая лаять.
Владимир Владимирович звал его, свистел, называл всеми уменьшительными именами:
- Щеник!
- Щененок!!
- Щененочек!!!
- Щенятка!!!!
- Щенка!!!!!
Казалось, что уговорить его невозможно.
Щен бросался к воде, но как только лапы попадали на мокрое, он обращался в паническое бегство. Если я в это время оказывалась на берегу, он бежал ко мне и выразительно обо всем рассказывал.
- «Нечего, Щен, нечего!» -
Кричал из воды Владимир Владимирович.
- «Сам видишь, что никакого тебе сочувствия! Иди лучше ко мне и давай плавать, как мужчина с мужчиной!» -
Такой силы был ораторский талант Маяковского, что Щен вдруг ринулся в пучину и поплыл!
Невозможно описать щенячий восторг Маяковского! Он закричал:
- «Смотрите! Все смотрите! Лучше меня плавает! Рядом с ним я просто щенок»!
Пошли грибы. Мы им очень обрадовались - как развлечению и как пище.
Каждый день вчетвером ходили за грибами.
Попадались белые.
Владимир Владимирович во время грибных походов проявлял дьявольское честолюбие. Количество его не интересовало, только качество. В то лето он нашел крепкий белый гриб в полтора фунта весом!..
В канаве, вдоль шоссе, росли шампиньоны. В них - в ежедневной порции - мы могли быть уверены: местные жители и большинство дачников считали их поганками.
А больше всего в лесу сыроежек. Не очень они вкусные, но очень уж красивые - пестрые, крепенькие! Приятно собирать!
Позднее появились несметные полчища опят. Домработница Поля отваривала их, мелко крошила и заправляла мукой. Жарить было не на чем.
Я сейчас еще вспоминаю вкус душистой опенковой каши, когда услышу кукушку в лесу или зашуршит под ногой осенний лист и запахнет грибной сыростью.
Насолили опят на всю зиму. Щенка уплетал эту снедь за обе щеки - вместе с нами.
Как-то проходили мы мимо дачи, где под забором нашли Щеника, и ребята рассказали нам его родословную. Мать - чистопородный сеттер, отец - неизвестен. Щеник рос ввиде сеттера.
Шерсть у него была шелковая, изумительно-рыжая (чему Маяковский не переставал радоваться). У него были чудесные длинные кудрявые уши и хвост какой надо. Только нос темный и рост раза в полтора больше сеттерячьей нормы.
- «Тем лучше» - говорил Маяковский. - «Мы с ним крупные человеческие экземпляры».
Они были очень похожи друг на друга. Оба - большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца.
Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном. Стало два Щена - Щен большой и Щен маленький.
С тех пор Владимир Владимирович в письмах и даже в телеграммах к нам всегда подписывался - Щен.
Позднее, вместо подписи, рисовал себя ввиде щенка - иногда скорописью, иногда ввиде иллюстрации к письму.
В то лето мы жили на даче долго - до первых чисел сентября.
По вечерам сидели на лавочке перед дачей, смотрели на закат и на носящегося задрав хвост Щенку маленького.
Закаты бывали самые разные, ослепительно-красивые, но кончались они неизменно тем, что солнце медленно и верно закатывалось и остановить его было невозможно!
Владимир Владимирович рассердился и написал об этом стихотворение «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче. (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)».
Маяковский сочинял стихи, гуляя с Щенкой, который бегал за ним, как собаченка, - по дачным улицам, по большому лугу перед нашей дачкой, по опушке леса за лугом.
Стало раньше темнеть. Вечера становились неприятно-холодными. Надо было переезжать в город.
Вещи с утра увезла подвода. А Щен поехал с нами в поезде и всю дорогу не отрываясь смотрел в окно.
В Москве от вокзала ехали на извозчике. Владимир Владимирович показывал Щенке Москву.
Он, как экскурсовод, отчетливо выговаривал:
- «Это, товарищ, Казанский вокзал. Выстроен еще при буржуях. Замечателен своим архитектурным безобразием. Отвернись! А то испортишь себе вкус, воспитанный на стихах Маяковского!» -
Щен судорожно взглядывал на Владимира Владимировича и так же судорожно отворачивал голову в противоположную вокзалу сторону.
- А это - улица Мясницкая. Здесь живет наш друг Лева. Настоящий человек, вроде нас с тобой, и архитектура у него красивая! -
- Это - Красная площадь. Изумительнейшее место на всем земном шаре!! -
Дотрюхали до Полуэктова переулка, т. е. до дому.
Нас встретила соседская собаченка Муська - почти фокстерьер.
Она деловито обрадовалась Щенке. Щенка тоже радостно, но рассеянно ее поприветствовал- слишком много было впечатлений.
Двенадцать
квадратных аршин жилья.
Четверо
в помещении, -
Лиля,
Ося,
я
и собака
Щеник.
Так описывал Владимир Владимирович в поэме «Хорошо» нашу тогдашнюю жизнь.
Комнат в квартире было много, но отопить их в то время было трудно.
Для тепла уплотнились в одной, самой маленькой комнатке. Закрыли стены и пол коврами, чтоб ниоткуда не дуло.
В углу печь и камин.
Печь топили редко, а камин - и утром и днем, и вечером- старыми газетами, сломанными ящиками, чем попало.
Щенка блаженствует на ковре перед камином.
Кто-то скребется в дверь. Щен взглядывает на дверь, потом на Владимира Владимировича.
Владимир Владимирович говорит: - «Войдите!» и открывает Муське дверь.
Муська входит, приветствует всех хвостиком, крутится по комнате и вытягивается у камина, рядом с Щенкой.
Они очень подружились, хотя Муська была много старше Щеника. Ходили друг к другу в гости и вместе играли на дворе.
Это была очень смешная пара. Огромный, нескладный еще Щенка с гигантской пастью, порывистыми движениями и прыжками, оглушительным лаем и крошечная, круглая, изящно-семенящая тихая Муська.
Ночью Щен спал у Маяковского в ногах. Спал крепко. И вставали они в одно время.
Как-то раз, среди ночи, Щенка сильно вздрогнул и сразу сел на кровати.
Владимир Владимирович проснулся и зажег электричество.
Щен сидел, повернувшись к двери, наклонив голову на бок, и прислушивался, чем-то явно обеспокоенный.
Мы помолчали, вслушиваясь. - Полная тишина.
- «Что ты? Что случилось?» -
Щенка, не взглянув на нас, соскочил на пол, побежал к двери и встал на задние лапы, передними толкая дверь.
Дверь не поддавалась.
Беспокойство Щена росло. Он заметался от двери к Владимиру Владимировичу и обратно, оглушительно (среди ночи!) залаял и требовал, чтобы ему открыли.
Мы, как ни напрягали слух, попрежнему не слышали ничего, кроме Щенкиного лая.
Испугавшись, что он перебудит соседей, Владимир Владимирович протянул руку от своей кровати к двери и снял крючок.
Щен выскочил в переднюю, бросился к выходу и залаял и зашумел, как нам казалось, уж совсем невыносимо!
Со словами: «это животное взбесилось!» - Маяковский влез в ночные туфли и пошел в переднюю.
Щен уже не лаял, а выл, повернув к нему голову, и ни на шаг не отходил от входной двери.
Владимир Владимирович отпер.
За дверью оказалась окровавленная, с ободранным боком и поджатой лапкой Муська!
Она еле слышно повизгивала. Услышать ее через две двери было немыслимо, можно было только «почувствовать».
Щенка кинулся к ней.
Владимир Владимирович подхватил ее на руки и внес в комнату. Видно, Муська побывала в какой-то большой драке и еле ноги унесла.
Оставшейся в самоваре теплой кипяченой водой я обмыла Муськины раны. Она сама подставляла их, сидя на руках у Владимира Владимировича и повизгивала страдальчески-благодарно. А Щенка поставил передние лапы Маяковскому на колени и старался кого-нибудь или что-нибудь лизнуть.
Осип Максимович затопил камин. Перед камином расстелили чистое полотенце к уложили Муську. Муська принялась зализывать раны. Щенка пристроился рядом, стараясь прижаться к ней хоть каким-нибудь местечком.
Он долго еще вздрагивал, подымая голову, и убедившись, что все в порядке и Муська здесь, укладывался спать.
Щеник был замечательный парень! Веселый, ласковый, умный и чуткий. Настоящий товарищ.
Когда кому-нибудь из нас бывало грустно, он чувствовал это и старался утешить, как мог.
Если Владимир Владимирович в задумчивости закрывал лицо ладонью, Щеник становился на задние лапы, а носом и передними лапами пытался отвести руку и норовил лизнуть в лицо.
После тяжелой болезни к нам приехал наш друг Лев Александрович - с шумной столичной Мясницкой отдохнуть в Полуэктовом захолустье, - Щен, видно, вспомнил, что говорил ему Владимир Владимирович о «Леве» и отнесся к нему, выздоравливающему, с трогательной нежностью. Подолгу лежал с ним на кровати в его комнате, потихонько гулял с ним по двору.
Голодной зимой Маяковский пешком ходил из Полуэктова на Сретенский бульвар на работу.
Трамваев не было, на извозчике доехать немыслимо, такие страшные были ухабы.
До мясной лавки на углу Остоженки Щен провожал Владимира Владимировича.
Они вместе заходили в мясную и покупали Щенке фунт конины, которая с'едалась тут же на улице, около лавки. Это была его дневная порция, больше он почти ничего не получал - не было. Проглатывал он ее молниеносно и, повиляв хвостом, возвращался домой.
Маяковский, помахав шапкой, шел в свою сторону.
В ту зиму всем нам пришлось уехать недели на две и Владимир Владимирович отвез на это время Щенку к знакомым.
В первый же день, как вернулись, поехали за ним.
Мы позвонили у двери, но Щен не ответил на звонок обычным приветственным лаем:
Нас впустили - Щен не вылетел встречать нас в переднюю:
Владимир Владимирович, не раздеваясь, шагнул в столовую.
На диване, налево, сидела тень Щена. Голова его была повернута в нашу сторону. Ребра наружу. Глаза горят голодным блеском. - Так представляют себе бродячих собак на узких кривых улицах в Старом Константинополе.
Никогда не забуду лицо Владимира Владимировича, когда он увидел такого Щена. Он кинулся, прижал его к себе, стал бормотать нежные слова.
И Щеник прижался к нему и дрожал.
Опять ехали на извозчике и Владимир Владимирович говорил:
- «Нельзя своих собаков отдавать в чужие нелюбящие руки. Никогда не отдавайте меня в чужие руки. Не отдадите?»
Через несколько дней Щенка отошел и стал лучше прежнего.
С едой становилось легче. Мы откормили, пригрели и обласкали его.
Выросла огромная золотисто-рыжая, очень похожая на сеттера, дворняга. Очень ласковая. Слишком даже, не по росту, шумная и приветливая.
Во дворе многие боялись и не любили Щенку за то, что он кидался на людей с оглушительным лаем, вскидывал на плечи передние лапы и чуть с ног не валил от избытка чувств и бескорыстной доверчивой радости.
Насмерть испуганный человек с криками и проклятиями пускался на утек, преследуемый страшным чудовищем. А «чудовище» думало, что это игра.
Владимир Владимирович предупреждал Щенку, что это плохо кончится, об'ясняя ему, что такая непосредственность непонятна плохим подозрительным людям, что ходят тут «всякие» и чтоб Щенка был осторожней и осмотрительней.
Щен смотрел на Владимира Владимировича честными понимающими глазами и делал вид, что все принял к сведению.
Когда начинало темнеть, Щенка сам, не дожидаясь приглашения, возвращался со двора домой - один или с Муськой - и настойчиво лаял у дверей, чтоб впустили.
В тот вечер уже стемнело, а его все нет.
Пора ужинать.
Владимир Владимирович надел шапку и пошел во двор за Щенкой. Нет Щена!
Владимир Владимирович, как был, без пальто, выскочил за ворота. Обошел весь переулок, заглянул во все дворы. Звал, свистел. Нет!
До поздней ночи мы ходили по улицам, заходили в соседние дома, спрашивали случайных прохожих, не видали ли они рыжую собаку изумительной красоты?
Ночью Владимир Владимирович не спал - нехватало Щеника в ногах!
Утром ни пить, ни есть не хотелось без Щенки. Во время завтрака он всегда сидел на задике и старательно подавал всем лапу.
Он глотал, не глядя и не жуя, все, что давали - крошечный ли кусочек, огромный ли кус - и захлопывал пасть, как щелкунчик.
Мы и не знали, какое большое место Щеник занял в нашей повседневной жизни.
Никто теперь не провожал Владимира Владимировича до мясной на углу Остоженки. Не на кого оглянуться. Некому помахать шапкой.
Где он? Что с ним?
Хорошо, если его украли, если любят его, если он жив, здоров и сыт. А если он попал под машину? Если его поймали собачники?
Наконец доползли до нас слухи, что кто-то заманил и убил Щенку.
Просто так, ни за что, по злобе.
Владимир Владимирович поклялся отомстить убийце, если ему удастся узнать его имя.
Мы переехали на другую квартиру, так никогда и не узнав, кто погубил Щена.
Только одиннадцать месяцев прожил он на белом свете.
Владимир Владимирович всегда помнил Щенку.
Он, как никто, умел ценить дружбу и никогда не забывал старых друзей."
Рисунки Маяковского:
Вот письмо из Парижа. Щенок около башни Эйфеля.
Щен в Мексике, на пальме, смотрит в бинокль на Москву.
Вот деловой Щен. Он торопится к поезду из Пушкина в Москву.
Вот он в Крыму, на вершине Ай-Петри, с шашлыком в руке.
В Ростове испортился водопровод, и он пьет только нарзан и даже моется нарзаном.
Щен болен. У него грипп.
Лиля Брик с выросшим Щеником
А это их вторая сабака - бульдожка Буля
Никогда бы не подумала, что громогласный, большой и грубоватый на вид Маяковский мог настолько неистово любить собакА вот!
Можно смеяться, но у меня лично когда-то именно это и пробудило интерес к его творчеству.
NadezdaГы
Никогда бы не подумала, что громогласный, большой и грубоватый на вид Маяковский мог настолько неистово любить собак
надо ж, тут даже на человека похож
А если серьёзно, то Маяковский, не смотря на его стихи и внешнюю брутальность, был человеком достаточно мнительным и с тонкой душевной организацией.
Nadezdaчёт присмотрелся к фоте и, сдаётся мне, что это фотошоп. Руки не валуевские.
тут даже на человека похож